Севастопольская страда. Том 1 - Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
— Ну, а если не убьют, а так, слегка покалечат, а? Придете ли вы меня проведать, когда буду я лежать в госпитале? — спросил он, сжимая ее руку в своей.
— О-о, непременно, непременно! — совершенно искренне ответила она, стараясь все-таки высвободить руку.
— Я очень рад!.. Я вам верю и очень рад!.. Я, само собою, не хотел бы быть искалеченным, чтобы доставлять вам лишнее беспокойство, но когда, знаете ли, один адмирал тобою, а другой — и тобой и этим твоим командиром командует, то тут уж, хочешь или не хочешь, а жди всяких неприятных сюрпризов!
Он постарался успокоить ее насчет Дмитрия Дмитриевича, сказав, что артиллерия только пехоте причиняет большие неприятности, сама же вообще несет мало потерь, и ушел, наконец, расцеловав ей обе руки.
У нее же слово «бойня» так и звенело и стучало в мозгу, когда она легла в постель, и продолжало звенеть и стучать в течение всей почти ночи.
Она поспешно оделась и вышла из дому, когда уже все кругом звенело, стучало, стонало, грохотало и под ногами дрожала земля. Дышать было трудно, хотя до внутренних улиц города, по которым она шла, доходили еще только первые волны пушечного дыма. Солнце сквозь дым казалось тусклым; оно светило не сильнее луны в полнолуние. У домов толпились люди, совершенно потерявшие головы: никто не знал, что начать делать, куда именно, в какую сторону бежать, — если бежать, где и в чем спасение от того, что началось так ошеломляюще ужасно.
Так как Хлапонина шла быстро и имела решительный вид, то встречные думали, что она знает, куда надо идти, где спасение. И она действительно знала, куда идет, и когда ее спрашивали: «Куда вы?» — она отвечала твердо, не останавливаясь однако: «В госпиталь сухопутных войск».
В городе был еще и морской госпиталь, гораздо больший и лучше обставленный, чем сухопутный, но она думала, что ее мужа, если его ранят, доставят в сухопутный, а не в морской.
Морской госпиталь был на Корабельной стороне; сухопутный — тоже за городом, между пятым и шестым бастионами.
Она повернула с Малой Офицерской на Офицерскую, потом вышла на Екатерининскую; дальше переулками выбралась за город, и, чем дальше шла, тем чаще и пронзительнее визжали над нею или в стороне от нее багровые и черные, как большие мячи, ядра.
Их визг почему-то был различим даже при том грохоте пушечной пальбы, от которой дрожала земля.
«Какой пронзительный!» — ошеломленно шептала Хлапонина, быстро все-таки подвигаясь вперед, как лунатик. Она изо всех сил старалась не думать" что какое-нибудь ядро может попасть в нее. Почему же в нее? Зачем непременно в нее? Так много места кругом, — совершенно пустого места, — куда падают эти ядра и будут падать, а она… Она казалась себе самой почти невесомой, почти не занимающей пространства…
Между домами, даже на окраине, было легче идти, чем на пустыре, отделяющем госпиталь от города. Двухэтажное длинное здание госпиталя было уже видно, — она не сбилась с дороги, — но видно как-то очень смутно: частью от деревьев, которыми оно было окружено, частью от порохового дыма.
Здесь пальба гремела, как бесконечный гром, когда молнии, одна за другою, безостановочно и ослепительно блещут над самой головой.
И в то же время ядер, гранат и бомб в небе виднелось здесь гораздо больше, чем в городе, и визжали они пронзительней. Испуг так было охватил ее здесь, что она остановилась и оглянулась назад. Но вот различила она там, у ворот госпиталя, будто принесли кого-то тяжело раненного, конечно на носилках, и принесли оттуда, со стороны третьего бастиона… Она подобрала левой рукой платье и побежала туда, к этим носилкам.
Через полчаса комендант госпиталя, пожилой сановитый полковник, и старший врач — зеленоглазый, бровастый, крупноносый, бритый старик в запачканном кровью белом халате — требовали, чтобы она оставила госпиталь, так как «это не полагается».
Но она, которой накануне вечером целовал руки начальник всех сухопутных войск Севастополя генерал Кирьяков, уходить не хотела.
— Что именно, что такое не полагается? — отнюдь не робко спрашивала она.
— Никаких в военных госпиталях женщин не полагается по уставу, — объяснял ей полковник, а врач добавлял:
— Это, прошу понять, внести может сумятицу разную неподобную в обиход госпиталя, — поняли?
Но она не понимала, она говорила горячо:
— Сюда могут принести мужа моего, — он командир батареи, — и я отсюда никуда не пойду, — так и знайте!
— Госпиталь обстреливают, — кричал ей полковник, — сейчас только что трубу снесло ядром!.. Мы и в том не уверены, что сами живы останемся, а как мы можем отвечать за вашу жизнь?
— Вам не нужно будет отвечать за меня никому! — кричала и она, потому что от грохота канонады тряслись стены и дребезжали окна. — Я буду делать тут у вас все для раненых, что мне прикажут, но чтобы я ушла отсюда — ни за что!
Полковник с врачом переглянулись, пожали плечами и разошлись, оставив ее: и у того и другого слишком много было дела, чтобы тратить время на споры с женщиной.
Хлапонина осталась в госпитале.
V
На пятый бастион, где встретился он с Нахимовым, Корнилов попал, побывав уже на четвертом.
Четвертый его беспокоил еще накануне: ему казалось, что батареи англичан и французов сознательно ставились так, чтобы взять именно этот бастион под перекрестный огонь.
Когда он с несколькими из своих флаг-офицеров скакал к четвертому, то сам ловил себя на том, что чувствовал какой-то давно небывалый подъем, как будто в этот именно день его ожидала большая удача.
От каких-то странных и томящих предчувствий, вызвавших его беседу с Нахимовым накануне, не оставалось и следа. Напротив, он был теперь в той же запальчивости бойца, которой отдался, когда, например, хотел догнать турецкий пароход «Таиф» под Синопом, несмотря на то, что «Таиф» был вооружен гораздо сильнее и имел лучший ход, чем его «Одесса», так что впоследствии он сам сравнивал тогдашнего себя с зарвавшейся гончей, которая в одиночку думает взять матерого волка.
Он хотел объяснить себе теперь этот свой подъем и вспомнил, что такое случилось после ухода Нахимова.
Память вытолкнула три таких удачных хода в той игре со смертью, какую он вел: в письме Меншикова, которое курьер привез ему уже после ухода Нахимова, сообщалось, что прибыла 12-я дивизия генерала Липранди, — это был самый удачный ход; затем еще — что Тотлебен и другой очень способный военный инженер Ползиков, по его представлению, произведены в полковники, с чем их и можно поздравить; кроме того, удалось вспомнить вчера о массивных золотых отцовских часах, которые у него были, вспомнить затем, чтобы отправить их жене в Николаев.
Как ни странно было ему самому сопоставлять эти три удачных хода, но они сопоставлялись как-то сами собой, помимо его воли: чуть только возникала в мозгу 12-я дивизия, делавшая армию Меншикова вдвое сильнее, тут же прицеплялись к ней с одной стороны два полковника инженерных войск; с другой — отцовские золотые часы.
Об этих часах он думал, что передаст их капитан-лейтенанту Христофорову вместе с письмом жене и скажет: «Боюсь, чтобы здесь их как-нибудь не разбить, а они — вещь все-таки ценная для меня, потому что достались мне от отца… Пусть и от меня перейдут к моему старшему сыну…»
Лошади, сначала скакавшие бодро, стали пятиться, взвиваться на дыбы и бросаться в стороны, когда невдалеке уже был четвертый бастион, действительно попавший под перекрестный огонь. То и дело падали кругом то английские, то французские снаряды, а две полевые батареи, «подпиравшие» четвертый бастион, посылали свои снаряды одна в сторону французов, другая — в сторону англичан. Было от чего артачиться лошадям.
Четвертым бастионом командовал Новосильский, произведенный в вице-адмиралы за Синопский бой. Он был первым в этот день, испуганно встретившим не бомбардировку англо-французов, а очень любимого им Корнилова на своем бастионе.
— Зачем вы в этот ад, Владимир Алексеевич? — сказал он, крепко (он был человек сильного сложения) пожимая тонкую руку Корнилова.
