Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
– Вот как! Тогда прими и от меня подарок. Я только что закончил «Восхваление» Шалве Ахалцихели. Цаго тебе прочитает, и если стихи тебе понравятся, то под чонгури будешь их петь. – Торели достал из сумы список «Восхваления», уложил туда подаренную посуду и поднялся.
– Твои стихи, наверно, хороши, их легко будет петь под чонгури. Ваче стал ощупывать рукопись. – Подберу мотив, передам другим слепым музыкантам, мы здесь – друзья по несчастью – часто встречаемся друг с другом.
– Делай как знаешь. Я теперь пойду, но скоро я вернусь и тебя вместе с Цаго возьму погостить к себе в Ахалдабу.
– Спасибо тебе, Турман, не забываешь бедного слепца. Спасибо. – Ваче обнял плечи Торели своими огромными руками.
Подъезжая к летней резиденции царицы, Торели почувствовал, что волнуется. До сих пор он как-то не задумывался, зачем он едет. Теперь, когда цель поездки была близка, на него напали сомнения. Вместо заказанного первым министром «Восхваления» Русудан он везет «Восхваление» Шалве Ахалцихели. В его «Восхвалении» осуждаются беспечность, себялюбие, корыстолюбие людей, управляющих страной, то есть тех самых людей, которым он везет теперь свою поэму. Вероятно, она не доставит им удовольствия, вероятно, и царица, и все царедворцы останутся недовольны и даже разгневаются. Торели никогда не приходилось еще испытывать на себе высочайший гнев.
Из буйной зелени показался вдали дворец царицы. Царские слуги, придворные вышли встречать Торели, уже раскрылись перед поэтом двери, возвращаться поздно, надо идти вперед.
К счастью, ни царицы, ни первого министра сейчас, с утра, не было во дворце. "По крайней мере, не заставят читать «Восхваление» вслух, – думал Торели. – А когда я уйду, пусть читают и наслаждаются". Поэт оставил списки «Восхваления» для передачи царице и Арсению, а сам, не мешкая ни минуты, покинул дворец и заспешил к себе в Ахалдабу.
Турман снова прочно засел в своем имении – ухаживал за посевами, за виноградником, за садом. Он целыми днями, как простой крестьянин, работал лопатой или топором. Он полюбил аромат подсыхающей на сено травы, запахи свежевзрыхленной земли. В эту минуту затихала боль в сердце, притуплялась печаль, забывались все беды и горести.
К тому же было еще одно, что скрашивало жизнь и веселило сердце. Это мальчик Шалва, растущий сильным, стройным, трудолюбивым и умным. Шалва скоро сделался вожаком всех деревенских мальчишек. Он командовал даже ребятами гораздо старше себя. Позови Шалва, и тотчас все сбежались бы на его зов. Поведи он их за собой, и все как один пошли бы. Прикажи броситься в бурную реку, и все, не раздумывая, выполнили бы приказ.
Торели молился на маленького Шалву, потому что это было единственное, что заполняло отцовское сердце. Общался Торели и с крестьянами, присматриваясь к их жизни, к их характерам, к их приемам труда. Впрочем, он сам вскоре стал походить на крестьянина. О своей внешности он не заботился теперь, как прежде, отпустил бороду, редко смотрелся в зеркало, не скрывал седин. Плечи его немного опустились, а руки как будто стали подлиннее. Пройдя через испытания, которых хватило бы на несколько жизней, он забыл о светском лоске и совсем потерял вкус к придворной изысканной жизни. В гости он ни к кому не ходил, зато и его никто не навещал в уединенном имении в Ахалдабе.
Однажды, возвращаясь из виноградника, Торели услышал песню. По дороге гнали отару. За овцами с обеих сторон, высунув языки, бежали лохматые овчарки. Скотоводы возвращались с летних пастбищ. Громкое блеяние овец, разноголосое блямканье колокольчиков, шарканье бесчисленных копыт, лай собак, окрики пастухов – все это слилось в общий шум, взбудораживший деревню. Солнце заходило за край холма. Пастухи остановили отару у околицы села, чтобы расположиться на ночлег. Утомленные жарой, пыльной дорогой и дальним переходом, овцы тотчас сгрудились и затихли. Пыль, поднятая отарой, постепенно рассеялась в воздухе. Через некоторое время, когда все окончательно затихло и успокоилось, послышался звук пандури и полилась песня.
Деревенские люди любят пение пастухов. Поэтому вскоре к костру потянулись крестьяне из деревни. Торели тоже пошел за ними. Вокруг пастухов, образовав плотный круг, стояли крестьяне. Из середины круга раздавалось бренчанье струн, и сильный звучный голос певца выводил песню. Голос поющего с каждым словом креп, становился увереннее, песня мужественно звучала в тишине.
Узнав свои стихи, Торели вздрогнул и похолодел. Сердце его часто забилось, к горлу невольно подступили слезы. Кое-как справившись с волнением, он отошел в сторону и сел на камень, чтобы слушать, никому не мешая.
Песня все набирала высоту. Струны пандури рокотали, то осуждая, то призывая, то словно плача. Крестьяне слушали затаив дыхание. У многих на глазах заблестели слезы. Безвестный певец пел теперь последнюю главу из первой части «Восхваления», пел славу Ахалцихели и отваге рыцарей-месхов. Кое-где он вставлял свои слова, но Турман не обращал на это никакого внимания.
Все последние месяцы Торели чувствовал себя очень одиноким, хотя, может быть, сам не признавался себе в этом. Он чувствовал, что всеми забыт, никому не нужен, никто больше не интересуется не только его геройством и его подвигом во славу родины, но и его стихами.
И вот в одну секунду рассеялись все сомнения Торели. Оказывается, его стихи поют в народе. И уж если они проникли в те далекие горы, откуда возвращаются теперь эти пастухи, значит, они распространились и ближе, по долинам и холмам всей Грузии. Они звучат на пастбищах, по деревням, как звучат здесь, на окраинах Ахалдабы, и призывают грузинских рыцарей на новые подвиги.
Но если стихи поют даже в далеких горах, в народе, то, верно, они знакомы и князьям и при дворе. Там их не знают, конечно, наизусть, но, по крайней мере, читают. Судя по всему, царский двор разгневан. За это время, что Торели уединился в Ахалдабе, не однажды собирали дарбази. Однако Торели не получил ни одного приглашения. Да и вообще по другим делам его тоже не приглашают. Это молчание – несомненный признак гнева первого министра, а может быть, даже и царицы. Но с сегодняшнего вечера, с той минуты, как Торели услышал стихи из уст пастуха, ему ничего не страшно, даже царский гнев. Если народ понял и подхватил его стихи, если в глазах народа поэт разоблачил то, что хотел разоблачить, и воспел то, что он хотел воспеть, то, значит, ничего больше не нужно.
Между тем наступила осень. В садах отяжелели ветви, поспел виноград. Торели давно собирался пригласить к себе Ваче вместе с маленькой Цаго. Осень – самое подходящее время для того, чтобы звать гостей.
Родной дом Ваче после смерти его матери постепенно пришел в упадок и теперь стоял разоренный. Ваче, наверное, сам мечтает побывать в родной деревне. Но нет у него здесь никого, к кому он мог бы приехать, негде приклонить голову, нет очага, около которого можно было бы погреть руки.
Торели решил пригласить Ваче к себе, причем оставить его у себя надолго – пусть отдохнет в родном краю и если не увидит родных холмов, то, во всяком случае, подышит родным деревенским воздухом.
Он велел заложить быков в арбу и послал человека за Ваче и Цаго. Встречать гостей Торели вышел на край деревни. Еще издали он увидел, что на арбе сидит одна только маленькая Цаго, а Ваче нет. Девочка с плачем спрыгнула с арбы и бросилась к Торели, причитая:
