Симода - Задорнов Николай Павлович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗

– На юге Тихого океана, в китайских морях... – сказал Путятин и задумался. – Оранжевые паруса у китайских рыбаков утром, как веера... стоят в море. Погоды там летом ясные... Берега с небольшими возвышениями.

Они поговорили, и Путятин отпустил Алексея нехотя, словно недоговорил.

Глава 31

ПОЧЕМУ ПУТЯТИН УСТУПИЛ

Выходили из Симода ранним утром, пешком. Матросы и японские рабочие несли тяжести на плечах. Пятеро матросов с унтер-офицером оставлены, с разрешения губернатора, в храме Гёкусэнди, чтобы следить за морем и дать знак в Хэда в случае прибытия иностранного судна. На днях, в подмогу японцам, чтобы убрать пушки, прислано будет восемьдесят человек с офицерами из числа тех, что работают сейчас в Хэда. Тогда караул в Гёкусэнди будет сменен и во главе его останется офицер.

Тори Тацуноске и Мориама Эйноскэ сопровождали отряд. После заключения договора переводчики и мецке не спускают с адмирала глаз. Делают вид, что Путятин подвел их! Переводчиков-то! Будто бы!

Дошли до речки. По сгорбленному бамбуковому мостику грациозной формы пошли на другой городской берег.

Впереди по пустырю до моря, как бревна на плотбище, разбросаны тяжелые черные орудия «Дианы». Когда-то эти пушки были главным козырем и гордостью предполагаемой экспедиции и посольства. Теперь они валяются на тине в камнях, как старый хлам. Все сделано без их помощи. Но пушки сильно заботят Путятина и офицеров. Как люди военные, они знают, что это главный предмет их забот, они были ответственны и будут, и беда, если до этих пушек доберутся враги.

«Но куда мне теперь эти орудия?» – полагал Путятин. Однако сохранить их непременно надо. Взято обещание с Исава-чина, что он уберет эти пушки в надежное место. Все это так. Вот видны кучки японских рабочих, собравшихся сюда чуть свет, чтобы перетаскивать орудия подальше от берега, чтобы с кораблей не было их видно. Японцы там кричат, видно не зная, как приступиться к делу, с чего начать, неумело пытаются волочить тяжелые стволы.

Вчера несколько артелей японских рабочих пробовали перетаскивать орудия. Артельные старосты кричали, рабочие так и не могли ничего поделать, и шестьдесят орудий лежат, как лежали, но лишь в еще большем беспорядке.

Адмирал пошел к ним большими шагами. Переводчики побежали следом. Путятин велел собрать десятников и вызвать чиновника, который заведовал работами. Когда все собрались, Путятин накинулся на них:

– Что это за безобразие! Почему такой крик у вас? Если вы так кричите, то у вас ничего не получится. Я пришлю своих матросов. Но я говорю вам это ради вас самих. У вас до тех пор ничего не будет делаться как следует, пока не научитесь работать молча и слушаться, соблюдать дисциплину и порядок! Крику много, а толку нет. Это безобразие! Где у вас порядок? Силы надрываются, – завизжал он, – я несу за вас ответственность перед своим и вашим правительством! Мне проще своих людей прислать...

Тацуноске пытался объяснить, что все испугались, и он тоже, и не может вспомнить нужных слов, и просит помочь Эйноскэ, но тот стоял как столб.

Путятин полагал, люди не дураки и так все поняли, не зря же он сердился.

– Что он так раскричался, как на своих? Ведь он не японский генерал! – сказал Пещуров про дядю.

– Нет, господа, он именно японский адмирал, – ответил Можайский, которому как в пейзажах, так и в ситуациях нравилось все экзотическое или оригинальное до парадокса.

Изругав чиновников и рабочих, Путятин утих. Все рабочие поклонились и поблагодарили.

Вошли в город. Матросы вели двух вьючных лошадей. Мрачный борт «Поухатана» вскоре скрылся за камнями мыса. Казалось, все глубже и глубже погружались теперь с каждым шагом в жизнь Японии.

Алексей думал, что для японцев работа тяжелая, они мяса и хлеба не едят.

– Сколько орудий будет у нас на шхуне? Шесть? – заговорил Путятин, обращаясь к нему.

– Так точно, ваше...

– Я пришлю сюда баркасы с людьми забрать пушки для шхуны, и пусть уберут все остающиеся орудия в надежное место. Только когда уйдут американцы! Все сами перетащим еще раз. А пока пусть они возятся. Мы увезем пушки вот сюда, к горе Симода-Фудзи. Вам, Алексей Николаевич, придется прийти сюда еще раз – за орудиями для «Хэды». Я пошлю полковника Лосева, он отберет артиллерию.

«Опять мне тяжелая работа!» – подумал Сибирцев. Не успели выйти из города, как давалось новое поручение, чтобы в этот же город сразу вернуться.

Путятин шел пораньше, не желая обращать на себя внимания и пройти город поскорей. Но, несмотря на ранний час, многие жители выходили на улицу и, стоя у своих домов, кланялись уходившему послу, его офицерам и матросам и своим сопровождающим их воинам и чиновникам.

На доме местного врача Асаока Коан висела зеленая вывеска с красной надписью по-английски: «Drugs» [50] – и ниже, на двери, по-русски: «Доктор».

Шиллинг сказал, что, по словам переводчиков, у здешних врачей и знахарей нет отбоя от американцев. Наши верят в японские лекарства больше, чем в свои. А на публичном доме надпись по-английски «Welcome» – и еще висела капитальная вывеска: «America Beach Hotel» [51], но ее убрали по просьбе американцев.

– Тацуноске! Это было ваше изобретение?

Тацуноске обиженно молчал. Гонорар за перевод текстов для вывески получил Эйноскэ, но доктор додумался сам и сам составил английский и русский тексты своей вывески.

Всюду кланялись люди.

«Добрые люди!» – думал Путятин.

Да, из Симода следовало перевезти орудия! Сибирцев согласен. Артиллерийский офицер Лосев приедет сюда. В декабре пушки сгрузили перед уходом «Дианы» в Хэда. Адамс испугался, увидев столько пушек, разбросанных в беспорядке на берегу, и город в руинах. Но Адамсу эти пушки не нужны. Адмирал хочет убрать их теперь в потаенное место. А то ведь американцы узнают, куда их перетаскают японцы...

В глубине долины рос густой лес, между обрывов шла речка. А над лесом возвышалась краса и гордость жителей города, самая большая гора Симода-Фудзи. Названа в подражание великой Фудзи. На Симода-Фудзи нет снегов, на ней пышные, уже пробуждающиеся к Новому году леса, но гора коническая. Она, когда зацветет сакура, станет как величайший букет из обступивших бухту Симода гор. Ее коническая верхушка в деревьях, каждая вершина которых видна отчетливо.

– Нет ли кощунства в таком названии местной горы? – спросил Посьет по-японски у переводчика.

– Нет, не имеется, – ответил Тацуноске.

Последний раз взглянули назад, на бухту Симода. Странно – тут так тихо, воздух мягкий и нежный. А на море волны – значит, ветер.

У заставы самураи склонились перед послом.

Все прощались с Эйноскэ. Путятин обнял его, и старый переводчик прослезился. С мокрыми глазами, он гордо и воинственно пошагал с частью самураев обратно в город.

Путятин и его спутники вошли в дремучий лес. Лишь на немногих деревьях лопнули почки, весь лес еще гол, но что-то свежее слышалось, – начиналось едва уловимое пробуждение природы.

Позавчера на прощанье Путятин намекнул Тсутсую про оставшиеся пушки.

– Если с ратификацией все будет благополучно и согласно с понятиями дружбы, то я покорнейше попрошу нашего государя решить дальнейшую судьбу этих шестидесяти пушек, самой судьбой оказавшихся на японской земле.

Довольно туманно, а все же ясно. Хотя ничего как бы и не сказано, обязательства не взяты, но, видно, так и будет. Дарить, помогать, оказывать милость – на это мы горазды!

Сибирцев шел подле Евфимия Васильевича, думал, что, может быть, разговор про китайские моря продолжится, но адмирал молчал. Лицо его было и угрюмым, и счастливым. Такие контрасты враз бывают только у него на физиономии. Постепенно и Алексей вернулся к своим думам.

Сильное впечатление произвело на него все, что он видел за дни, прожитые на «Поухатане». Казалось бы, особенного ничего. Но о многом задумаешься. Мы пьем чай с вареньем в своих усадьбах или пляшем на балах в Москве и Петербурге, маршируем на парадах, учим солдат в казармах. За столом целыми вечерами, изо дня в день, из года в год, ваши молодые люди говорят о целях и смысле жизни, о бедных и богатых, о равенстве и справедливости, о социальном устройстве и социализме. И увядают, не находя себя, не умея отыскать дела, места в жизни, применения своим мыслям, практическим способностям и силам. Вот о чем, верно, и хочет писать Гончаров, до чего доходят люди... Американцы слушали нас, если мы в кают-компании давали волю своим мечтаниям, как в родовой усадьбе... Но они предполагают и даже убеждены вполне, что за этими словами мы дома оставили дела. Они меньше нас знают европейскую музыку, театр, литературу, а своих пока у них нет. Сайлес говорит: «Не ждите перемены строя, умейте жить в любых условиях, а то вся жизнь пройдет зря!» Каково!