Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик (мир книг .txt) 📗

Женщины поведали друг другу все, что за столь короткий срок можно было поведать, и теперь вся компания, усевшись у Басиного ложа, предалась воспоминаниям о давних временах. Но разговор как-то не клеился, материя была щекотливая: из-за прежних конфиденций Михала с Кшисей и его былого равнодушия к обожаемой ныне Басе, и всякого рода обещаний, и всякого рода печалей. Время, проведенное в доме Кетлинга, сохранило очарование и оставило по себе благодарную память, но говорить о том было как-то неловко.

Вскорости Кетлинг переменил разговор.

— Чуть было не забыл, — сказал он, — мы по дороге заехали к супругам Скшетуским, они две недели не отпускали нас и так принимали, что и на небесах, кажется, лучше не бывает.

— Боже милостивый, как поживают Скшетуские? — вскричал Заглоба. — Вы и его самого дома застали?

— Застали, он на побывку с тремя старшими сынами от пана гетмана приехал, они в войске там служат.

— Скшетуских я со времени нашей свадьбы не встречал, — сказал маленький рыцарь. — Стоял он с хоругвью в Диком Поле, и сыны с ним вместе были, да как-то не пришлось свидеться.

— Там чрезвычайно скучают по вашей милости! — сказал Кетлинг, оборотясь к Заглобе.

— А уж я-то как скучаю! — ответил старый шляхтич. — Вот ведь какое дело: тут сижу — по ним тоскую, туда поеду — по этой вот касаточке сохну… Такова уж жизнь человеческая, не в одно, так в другое ухо дует… А горше всех сироте — было б свое, к чужому не прикипел бы.

— Тебя, сударь, и родные дети больше нас не могли бы любить, — сказала Бася.

Заглоба обрадовался, отбросил печальные мысли и тотчас обрел обычную свою жизнерадостность; посопев, он изрек:

— Ну и глуп же я был тогда у Кетлинга, и Кшиську, и Баську вам сосватал, а о себе и не подумал! Было еще время… А признайтесь-ка, — оборотился он к женщинам, — вы обе небось меня бы предпочли.

— Само собой! — вскричала Бася.

— Елешка Скшетуская тоже в свое время меня бы выбрала. Ха! Что поделаешь. Вот это, я понимаю, женщина степенная, не бродяжка какая-нибудь, что татарам зубы вышибает! Здорова ли она?

— Здорова, да только озабочена немного, у них двое средних из школы в Лукове в войско бежали, — ответил Кетлинг. — Скшетуский, тот рад-радешенек, что в подростках этакая удаль, но мать есть мать!

— А много ли там детей? — со вздохом спросила Бася.

— Мальчиков двенадцать, а теперь пошел прекрасный пол, — ответил Кетлинг.

— Над домом этим благословенье божье! — заметил Заглоба. — Я их всех, что твой пеликан, собственной плотью вскормил… Ужо средним-то уши надеру! Коли приспичило им бежать, пускай бы сюда, к Михалу, бежали… Стойте-ка, это, должно, Михалек с Яськом тягу дали? Их там тьма-тьмущая, сам отец имена путал. А ворон на полмили окрест не увидишь, всех, шельмецы, из охотничьих ружей перебили. Да, другой такой женщины в мире не сыщешь! Я ей, бывало, скажу: «Елешка! Сорванцы у меня подросли, нового бы надобно!» Фыркнет она на меня, а к сроку — нате вам, готово! Вообразите, до чего дело дошло: не может, к примеру, какая-нибудь баба в округе разродиться, тут же к Елешке — одолжите мол, одежку, и, богом клянусь, помогало!..

Все подивились, замолкли даже, и тут молчание нарушил вдруг маленький рыцарь:

— Слышишь, Баська?

— Не надо, молчи! — ответила Бася.

Но Володыёвскому пришли в голову разные хитрые мысли, как бы это разом двух зайцев убить, и он заговорил, как бы невзначай, и о чем-то самом что ни есть обыкновенном:

— Ей-богу, стоило бы навестить Скшетуских! Его, правда, не будет, он к гетману направится, но она-то женщина рассудительная, не в ее привычках судьбу искушать, дома, стало быть, останется.

Тут он поворотился к Кшисе:

— Весна близится, пора прекрасная. Нынче Баське рано еще, но чуть позднее я бы, право, не стал противиться, из дружеского хотя бы долга. Заглоба вас обеих туда бы отвез, а осенью, когда тут успокоится, и я бы вослед за вами двинулся…

— Превосходная мысль! — вскричал Заглоба. — Я все равно должен туда ехать, сколько можно черной неблагодарностью им платить. Фу-ты, стыд какой, словно и забыл вовсе, что они существуют на свете!

— Что скажешь, сударыня? — спросил Володыёвский, пристально глядя Кшисе в глаза.

Но та неожиданно ответила с обычным своим спокойствием:

— Я бы и рада, да невозможно это, я в Каменце с мужем останусь, ни за что его не брошу.

— Боже, что я слышу! — вскричал Володыёвский. — Ты, сударыня, в крепости хочешь остаться, а она без сомнения осаждена будет, и при том не знающим милости врагом. Добро бы еще с политичным каким неприятелем война предстояла, но тут-то ведь с варварами будем дело иметь. Ты, сударыня, знаешь ли, что такое завоеванный город? Что такое турецкий или татарский плен? Просто ушам своим не верю!

— И все же иначе никак невозможно! — ответила Кшися.

— Кетлинг, — в отчаянии вскричал маленький рыцарь, — ты настолько уже под каблуком? Бога побойся, человече!

— Размышляли мы долго, — сказал Кетлинг, — и на том порешили.

— И сын наш уже в Каменце, под присмотром свойственницы моей. А что, разве Каменец не устоит?

Тут Кшися устремила вверх свои безмятежные глаза.

— Бог турка сильнее, он доверия нашего не обманет! А я мужу присягала, что до самой смерти его не покину, так что место мое при нем.

Маленький рыцарь ужасно сконфузился, он совсем иного ожидал от Кшиси.

А Бася, с самого начала разговора смекнувшая, куда клонит Володыёвский, улыбалась лукаво; глянув на него, она сказала:

— Слышишь, Михал?

— Баська! Молчи, ни слова! — в чрезвычайном замешательстве вскричал маленький рыцарь.

И стал бросать отчаянные взгляды на Заглобу, от него ожидая спасения, но этот предатель поднялся вдруг и сказал:

— Надо бы и об угощении позаботиться, словами сыт не будешь.

И вышел из комнаты.

Михал выбежал следом и заступил ему дорогу.

— Ну и что теперь? — спросил Заглоба.

— Ну и что?

— Чтоб ее, эту Кетлингову супругу! Боже ты мой! Как же тут Речи Посполитой не погибнуть, когда бабы в ней правят?…

— Ничего, сударь, не придумаешь?

— Коли ты жены боишься, что тут придумаешь? Вели кузнецу подковать себя, и баста!

ГЛАВА XLIV

Кетлинги гостили около трех недель. Бася после того попыталась было встать с постели, но тут обнаружилось, что ноги еще не держат ее. Здоровье возвращалось раньше, чем силы, и лекарь велел ей лежать, пока она окончательно не окрепнет.

А тем временем пришла весна. Сперва подул теплый порывистый ветер от Дикого Поля и Черного моря и разорвал, изодрал в клочья завесу туч, словно истлевшее рубище, а потом принялся сгонять и разгонять эти тучи по небу, как овчарка сгоняет и разгоняет стадо овец. Тучи, убегая от ветра, часто осыпали землю крупными, точно ягоды, каплями дождя. Снег и лед растекались озерцами на равнинной степи; из лесных зарослей потекли тонкие струйки, на дне оврагов вздулись ручьи, и все это с веселым шумом, гамом и рокотом неслось к Днестру, как дети несутся к матери.

В разрывах туч ежеминутно показывалось солнце, ясное, помолодевшее и какое-то влажное, словно омытое в гигантской купели.

Вот светло-зеленые ростки трав стали проклевываться из размякшей земли; тонкие веточки деревьев и кустарников набухли обильными почками. Солнце грело все сильнее; на небе появились птичьи стаи: косяки журавлей, диких гусей, аистов, затем ветер принес множество ласточек; заквакали хором лягушки в пригретых лужах; самозабвенно распевали мелкие серые птахи, и по степям и оврагам, по лесам и рощам прокатилось мощное это, словно вся природа кричала в радостном упоенье: «Весна! Ого-го! Весна!»

Но для несчастного этого края весна несла с собою скорбь, а не радость, смерть, а не жизнь. Спустя несколько дней после отъезда Кетлингов маленький рыцарь получил такое известие [54] от пана Мыслишевского: