Ищите связь... - Архипенко Владимир Кузьмич (мир книг .txt) 📗
Выйдя из дому, Думанов пошел к трамвайной остановке по безлюдной в этот час улице и все не мог успокоиться — как это можно большому и сильному человеку бить безответного ребенка? А ведь что сделаешь? Колюша прав: забьет его отец, если вмешаешься. И никто заступиться не имеет права. И что тут можно предпринять — ума не приложить.
Так и не придумав толком, чем же можно помочь мальчугану, он дошел до проходной, и тут его остановил невесть откуда-то взявшийся Шотман. В желтом свете уличного фонаря Думанов увидел осунувшееся, встревоженное лицо товарища, и сразу нахлынуло на него ощущение беды.
Шотман увлек за собой, сказав, что на работу идти не надо, и тогда предчувствие беды стало еще острее. Он сразу подумал о том, что местные жандармы вышли на его след, пронюхали о его нелегальном приезде из-за границы. Но действительность, о которой по пути домой поведал ему Александр Васильевич, оказалась куда сложнее — решение матросов начать восстание раньше срока ставило на карту судьбу всего гельсингфорсского подполья, жизни сотен людей. И первый же его вопрос к Шотману был о том, каким же образом можно срочно предупредить Петербургский комитет партии, Русское бюро ЦК?
— Вот в этом-то и вся загвоздка! — сказал Шотман. — Сейчас у нас задачи важнее этой нету. И по решению комитета ехать придется тебе.
Александр Васильевич помолчал, давая товарищу время осознать и продумать неожиданное предложение. Он готов был привести необходимые доводы, рассказать, чем мотивировал комитет свое решение. Но ни о чем этом говорить ему не пришлось. Думанов повернул голову, спокойно, как о чем-то обыденном, спросил, когда надо выезжать.
Шотман объяснил, что связь надо искать через Полетаева — депутата Государственной думы от рабочих и издателя новой рабочей газеты «Правда», которая, судя по объявлениям, днями должна выйти в свет. И как депутат Думы, и как издатель газеты Полетаев общается со многими людьми — главным образом с рабочими петербургских заводов. Конечно, охранка ведет за ним слежку, но следить за всеми, кто приходит к нему, она попросту не в состоянии, и именно поэтому есть самый реальный шанс увидеться с ним, не попав самому под наблюдение.
Сложнее было другое. Совершенно ясно, что Полетаев встретит незнакомого ему человека с недоверием, а к тому же у него надо просить связи с кем-то из работников Петербургского комитета или Русского бюро ЦК. Два года тому назад, когда Александр Васильевич жил еще в Петербурге и Полетаев хорошо знал его под кличкой Горский, они оба попали под слежку опытного филера и долго не могли оторваться от него, пока наконец Шотман не вспомнил, что на Сампсониевском проспекте есть чайная, имеющая второй выход во двор. Воспользовавшись им, они и ушли тогда. Если Думанов передаст привет от Горского и напомнит об этом самом случае, о котором никто из посторонних и знать не мог, Полетаев должен будет поверить, что перед ним свой человек.
— И еще одно, — сказал Шотман. — Я знаю, что у тебя приличного костюма нет. Так я тебе с женой свой перешлю — почти новый совсем. А Тайми обещал дать крахмальную сорочку и галстук. И не возражай — будешь ехать для конспирации не в третьем классе, а в спальном вагоне. Тебе и вид соответствующий надо иметь, а то не ровен час жандармы на пограничной станции Белоостров к тебе привяжутся…
Шотман простился с Думановым неподалеку от парка Тёлё и решил забежать домой, чтобы хоть кофе выпить после бессонной ночи. На работу можно было выйти сегодня попозже, потому что хозяин мастерской был в отъезде и должен был вернуться не раньше чем к обеду.
Александра Васильевича беспокоила одна мысль — помимо товарищей из Питера, надо было уведомить и кронштадтцев о решении гельсингфорсских матросов. В Кронштадте большой гарнизон, Балтийский флотский экипаж, учебные корабли, береговые батареи. Состояние солдат, а в особенности матросов таково, что в любой момент можно ждать взрыва, как в паровом котле, где давление давно перешло допустимые пределы, а предохранительные клапаны уже вышли из строя. Правда, охранка принимала свои меры — число арестованных росло, исчислялось сотнями человек. Со своей стороны, флотское начальство изымало «неблагонадежных», отправляя их в дальние гарнизоны, рассовывая по дисциплинарным командам.
И все равно Кронштадт всегда оставался взрывоопасным. Шотман нисколько не сомневался в том, что матросы и солдаты, узнав о восстании на кораблях, поднимутся тоже. Но лучше будет, если о выступлении эскадры подпольная организация Кронштадта узнает заранее и она сумеет предупредить гарнизон. Но вот каким образом можно выйти на связь с кронштадтцами?
После завтрака, вызванные штурманским электриком, Краухов и Малыхин явились к нему в каюту в сопровождении вестового. Артемьев сидел за маленьким столиком и что-то писал на листке бумаги. На приветствие коротко кивнул головой, сказал, чтобы минутку подождали.
Оба электрика были здесь впервые и теперь с любопытством рассматривали помещение. Может быть, штатский человек увидел бы в этой каюте образец спартанской простоты и непритязательности, но для матросов после их тесного, душного кубрика она казалась просторной. За шторой виднелась прикрытая верблюжьим одеялом койка, у иллюминатора откидной столик, за которым можно работать, в углу умывальник с зеркалом, на переборке полка с книгами, а над нею портрет красивой женщины. Кругом, как на всем корабле, чистота.
Окончив писать, Артемьев сложил листок вчетверо, велел вестовому отнести записку вахтенному офицеру, а потом в раздумье мгновение рассматривал подчиненных.
— Вот что, братцы, — сказал он наконец, — не хочу вникать в то, что там у вас вчера получилось и отчего вы прожекторным лучом в город залезли. Факт нарушения налицо, и наказание вы заслужили. Вместе с тем до завтрашней отправки в Кронштадт вы оба пока еще под моим началом. Так что на сегодняшний день поручаю вам забрать на берегу в лаборатории находящиеся там на проверке два прибора. А еще нужно будет купить в магазине десятиметровый моток шведского провода. Это уже на мои собственные деньги. Скажете писарю, чтобы оформил увольнительную до двадцати трех ноль-ноль.
Электрики покинули каюту в состоянии некоторого удивления. Чтобы выполнить поручение лейтенанта, требовалось от силы часа два, а он отпускает их, в сущности, на весь день и при этом подчеркивает, что своего вчерашнего приказа об отмене увольнения на берег для обоих он не отменяет. Вот и разберись, в чем тут дело? Впрочем, ни у того, ни у другого не было никакого намерения сейчас разбираться в этом. Главное было в том, что они так или иначе получили возможность побывать на берегу. Чуть ли не бегом кинулись в кубрик, чтобы переодеться.
Когда уже готовые — в перепоясанных ремнями шинелях, в одинаково надвинутых на правую бровь бескозырках, в блестевших башмаках, в отутюженных брюках, они подошли к трапу, Краухова вдруг задержал вахтенный офицер, сказав, что пуговицы на шинели несколько потускнели и в таком виде на берег нельзя. У Сергея даже сердце захолонуло — неужели из-за такого пустяка так и не удастся побывать в городе? Он готов был от отчаяния сорваться на крик, но узнал, что через полчаса катер пойдет на пирс вторым рейсом и пока еще есть время привести себя в порядок.
Краухов торопливо условился с Малыхиным о встрече в лаборатории в двенадцать тридцать и помчался обратно в кубрик.
Когда он подошел к трапу вторично, пуговицы сверкали на шинели, как маленькие солнца. Строгий вахтенный даже хмыкнул от удовольствия.
В мастерской на берегу Шотмана не было, как выяснилось, он еще не приходил с утра. И Сергей отправился к нему домой. Проискал дом довольно долго, а найдя, застучал в дверь с такой силой, что сам же испугался — не слишком ли громко получилось.
Дверь отворилась рывком. На пороге стоял Шотман. Увидев, кто к нему пришел, он молча махнул рукой, приглашая войти. И только когда захлопнул дверь, сказал несколько ворчливо:
— Тарабанишь в дверь так, будто целая орава этих…
— Не серчай, Александр Васильевич, — попросил гость, входя в комнату. — Такая штука получилась: усылают меня из Гельсингфорса.
