Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗
– Расступись! Дай государю пройти! Государь на богомолье в Троицу едет!
– Веди меня к колымаге, – попросил великий князь.
Поводырь, осторожно ступая, вел за собой князя.
…В тот памятный зимний день он тоже ехал к Троице. Только не провожали его московиты, уходил Василий из Москвы вором, опасаясь встретить во взглядах горожан укор. А теперь и сам видения лишился: вместо глаз – прикрытые веками глубокие пустые глазницы…
Путь в несколько шагов показался великому князю долгой дорогой, и он спросил:
– Далеко ли еще до колымаги?
– Здесь она, государь, два шага осталось, – сказал боярин. – Я руку под твою ноженьку подставлю.
Василий оперся о бояринову ладонь, она качнулась слегка, как лодка от волны, но знал великий князь, не опрокинет она его и вынесет точно к берегу.
И когда Василий разместился меж пуховых подушек, боярин скомандовал вознице:
– С Богом поезжай! – И для острастки, больше для тех, кто стоял в толпе и называл себя холопами великого князя: – Да смотри у меня, аккуратнее, это тебе не поленья, князь великий Московский!
– Дело я свое знаю, – обиделся возница и почти ласково тронул вожжи, погоняя коней по накатанной санями дороге.
Не увидел Василий Васильевич Троицкого монастыря, а признал его по колокольному перезвону. Колокола надрывались от радости, встречая князя. Голосили и сладко тревожили душу, наводили печаль.
Встречать Василия вышла вся братия – теперь уже не опального, а великого московского князя. Монахи сгрудились у ворот, вопреки строгому уставу поснимали с себя клобуки и как есть, простоволосые, стали ждать милости государевой.
Василий ехал в Троицу, чтобы встретить матушку, Софью Витовтовну, а не наказывать непокорную братию, посмевшую восстать супротив его воли.
– Грешны мы, великий князь… – начал было игумен.
Василий замахал руками:
– Простил я вас, братия, давно простил. Живите себе с миром да молитесь за меня. Видно, нужно было Господу лишить меня видения, чтобы я окончательно прозрел. Беда моя во искупление грехов послана. Теперь же нет на мне вины, как на младенце, что вышел из утробы матери. Ведите меня к церкви, где я был братом своим в полон взят.
Подвели Василия к Троицкой церкви.
– Вот она, церквушка, государь, где ты от Ивана Можайского хоронился. Пономарь тебя скрывал.
– Где же он? В ноги хочу ему поклониться, – разволновался Василий.
– Не уберегли мы его, – был печальный ответ. – Как узнал Шемяка об этом, так велел жизни его лишить. На монастырском погосте и погребли, – говорил игумен. – Ты осторожней, государь, ступени впереди, не расшибись. А об этот выступ, что перед папертью, боярин Никита споткнулся. Вот кто злодей! Упал и белый лежал, как мертвец, насилу его растрясли, христопродавца! Видно, сам Господь тогда его о камень саданул, тебя, великий князь, выручал.
Постоял Василий Васильевич, помолчал, и горько ему стало. Не за себя он тогда боялся, чада при нем оставались. Ладно, можайский князь про мальцов тогда не спросил. Слеза в тот час отвела беду от детишек.
Как и в день пленения, было холодно, и мороз-задира крепко пощипывал щеки. Василий услышал поскрипывание снега, а следом за этим тревожный храп лошадей. Но вместо бранной речи и угроз раздался приветливый голос Прошки Пришельца:
– Здравствуй, Василий Васильевич, князь великий, это я прибыл, холоп твой верный, Прошка. Матушку твою привез.
Василий повернулся к любимцу, тронул ладонью растрепанные волосы, обнял едва и поспешил – матушка на пороге!
– Веди меня, Прохор, матушку хочу обнять!
Софья Витовтовна в сопровождении боярина Сабурова спешила навстречу сыну. Сабуров чуток поотстал, неназойливо опекал госпожу:
– Ты бы, государыня, не шибко шла, лед кругом. Вон по той дорожке ступай, где монахи песку побросали.
Скрывалась за этой заботой просьба о прощении былого греха.
– Не держала бы ты на нас зла более, государыня. Сказала бы Василию Васильевичу, пусть обратно на службу возьмет.
Оттаяла княгиня.
– Не держу более зла, боярин, скажу. Сын где мой Василий?
И раньше, чем успела произнести княгиня, появился Василий. Он шел неровной, осторожной походкой слепца.
Волосы у Василия выбились из-под шапки и неровными прядями спадали на глаза, но они совсем не мешали ему. Окружающим Василий Васильевич напоминал старика, который спешит на богомолье шаркающей неторопливой походкой, и так тяжелы грехи, что он с трудом поднимает ноги.
Но для великой княгини он был сыном, родным, беспомощным, как в раннем детстве. Обнять его, приласкать, кто это сделает лучше матери?
– Матушка, я здесь!
Голос принадлежал прежнему Василию, умудренному опытом, смелому и гордому. Видно, нужно было пройти через страдания, чтобы обрести уверенность. Великая княгиня на мгновение забыла, что князь слеп. Но беспомощные, шарящие вокруг руки подсказали Софье: нужно спешить на выручку сыну.
– Сынок, Васенька! – вырвалась великая княгиня из рук бояр. – Дай же я лицо тебе утру, запачкал ты его. Кто за тобой посмотрит, если не матушка.
Только не грязь была на лице у князя, а усталость оставила свои следы на скулах. Князя утомила бессонница, он забывался ненадолго, вдруг неожиданно просыпался среди ночи и снова не спал. Во сне он видел себя зрячим и полным сил, но была действительность, а с ней темнота. Полным ужаса голосом Василий просил постельничего: «Семен, кваску бы мне принес!»
Утерла великая княгиня лицо князю и увидела, как он осунулся за последний год. Стариком совсем стал.
– Теперь мы вместе, сынок, всегда будем. Никогда не расстанемся, – шептала ласково Софья.
Бояре отвернулись: неловко было подглядывать за чужим счастьем. Великую княгиню они видели такой впервые (куда подевалась спесивость Гедиминовичей!), что говорить, баба, она и есть баба!
Василий плакал.
Часть пятая
Старший сын
Улу-Мухаммед спустился к самой воде. Итиль неторопливо несла хмурые воды в сторону Сарайчика. Помнят ли о прежнем хане в далеком, но родном краю? Ведь сейчас у Орды новый господин.
На дне реки искусный мастер разложил цветные камешки, они напоминали радужную мозаику, какой украшают стены ханских дворцов. А между камешками арабской вязью вплетались гибкие водоросли, которые легко подчинялись течению и складывались в замысловатые вензеля. Стайка мальков пугливо пряталась у самых корней, когда на них падала нечаянная тень.
Тихо вокруг и безмятежно.
Воистину неисповедимы дороги, которые для всех предопределил Аллах. Знал ли Улу-Мухаммед, что за два года он будет трижды изгнан и из некогда могущественного хана Золотой Орды превратится в хозяина небольшого городка в среднем течении реки Итиль?
Некогда здесь высились Булгары, которые разрушил всемогущий Темир-аксак, и от былого величия остались только мечети.
Улу-Мухаммед сидел на берегу Итили, устремив немигающий взор на холодные воды. В последний год он приобрел привычку каждый день выходить сюда и подолгу наблюдать за убегающими волнами. Стража, которая покорно застыла за спиной своего господина, могла только гадать, о чем думает Улу-Мухаммед. Может, он жалеет о просторах, которых лишился, или, может, мечтает о красивой наложнице, которую мурзы должны привезти ему завтра вечером из Кафы. Все эти годы стража у хана не менялась. Поседевшие воины видели и его падение, и возвращение былого величия. Они видели его слабым и сильным, но не сломленным. Улу-Мухаммед всегда был господином. В бою становился расчетливым стратегом, во дворце доверчивым, как ребенок. Он не носил под халатом брони и не боялся быть убитым в спину. Если бы воины разочаровались в своем повелителе, они могли бы это сделать несколькими годами раньше – в бою или во время долгих переходов по Большой Орде. От удара кинжалом в спину погиб его отец, дед был убит саблей в грудь одним из приближенных мурз. Казалось, есть основания, чтобы бояться предательского удара, но Улу-Мухаммед доверял своим воинам и гордился этим. Ему суждено не умереть от подлого удара, а дожить до глубокой старости и безмятежно почить на своем ложе. Улу-Мухаммед успеет покаяться перед Аллахом во всех содеянных грехах: воскресит в памяти всю свою жизнь и поступки; вспомнит, что некогда был самым могущественным ханом Золотой Орды. Только после этого он сделает свое завещание. И если его отец, великий Джеляль-Уддин, велел убить своих братьев, чтобы быть первым и сохранить Орду неделимой, то он пожелает другого. «Мир вам! – накажет он сыновьям. – Живите дружно, только в единстве есть сила!» Только после этого хан посмеет повернуться лицом в сторону Каабы и уснуть навсегда вечным сном. Конечно, самая почетная кончина – смерть на поле битвы, когда можно умереть с именем Всевышнего на устах, но подарит ли Аллах ему эту милость?
