Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (книги онлайн .TXT) 📗
Через несколько дней после сражения при Фунди Спартак собрал на военный совет начальников гладиаторов, на котором они единодушно признали, что бессмысленно предпринимать что-либо против Рима, так как там каждый житель был солдатом, и поэтому Рим в несколько дней мог противопоставить гладиаторам армию в сто десять тысяч воинов; было решено направиться в Самний, а оттуда в Апулию, пройти через эти области, где гладиаторам теперь ничто не угрожало, с тем чтобы собрать там всех рабов, восставших против своих угнетателей.
Осуществляя этот план, Спартак во главе своего войска беспрепятственно прошел через Бовиан, вступил в Самний и оттуда короткими дневными переходами направился в Апулию.
Тем временем распространившиеся в Риме вести о поражении претора Ореста под Фунди повергли в страх жителей Рима. Сенат, собравшись на секретное заседание, стал обсуждать вопрос о том, как покончить с этим восстанием, которое сначала представлялось смехотворным мятежом, а в действительности превратилось в серьезную войну, запятнавшую позором римское войско.
Каково было решение сенаторов, осталось тайной, известно было только то, что ночью того дня, когда состоялось заседание сената, консул Марк Теренций Варрон Лукулл в сопровождении немногих слуг, без знаков отличия и ликторов, как частное лицо, выехал верхом через Эсквилинские ворота и поскакал по Пренестинской дороге.
Через месяц после сражения под Фунди Спартак со своим войском расположился близ Венусия и занялся обучением двух легионов, один из которых состоял из фракийцев, а другой — из галлов; свыше десяти тысяч рабов этих двух национальностей стеклось за месяц из апулийских городов в лагерь гладиаторов; около полудня Спартаку доложили о прибытии в лагерь посла римского сената.
— О, клянусь молниями Юпитера? — воскликнул Спартак, и глаза его засияли радостью. — Неужели так низко пала латинская надменность, что римский сенат решился вступить в переговоры с презренным гладиатором?
И через минуту добавил:
— О, клянусь великими богами Олимпа, видимо, я человек достойный и совершил в своей жизни немало важных и доблестных дел, если они удостоили меня такой чести и дали возможность испытать такое удовлетворение!
И он накинул на плечи свой плащ темного цвета — императорские знаки отличия он надевал только в торжественные дни, чтобы доставить удовольствие своим легионам, — сел на скамейку, стоявшую у входа в его палатку, перед преторской площадкой и, повернувшись к Арториксу, Эвтибиде и другим пяти или шести своим контуберналам, которые сопровождали его во время прогулок, стал дружески беседовать с ними. В это время его оповестили о прибытии посла от сената, тогда Спартак сказал своим собеседникам улыбаясь:
— Простите меня, я должен покинуть вас, хотя ваше общество мне было бы гораздо приятнее, чем встреча с послом из Рима, но мне необходимо выслушать его.
Попрощавшись со своими товарищами дружеским жестом руки, он, улыбнувшись, обратился к декану, доложившему о прибытии посла от сената:
— А теперь вели проводить сюда этого римского посла.
Посол прибыл на преторскую площадку в сопровождении четырех своих слуг. Согласно обычаю, на глазах у них были повязки, за ними шли гладиаторы, указывавшие им дорогу.
— Теперь, римлянин, ты находишься на претории нашего лагеря, перед нашим вождем, — сказал декан, обращаясь к человеку, назвавшему себя послом.
— Привет тебе, Спартак, — тотчас же внушительно и уверенно произнес римлянин. Он сделал приветственный жест, полный достоинства и направленный в ту сторону, куда он был обращен лицом и где, как он предполагал, находился Спартак.
— Привет и тебе, — ответил Спартак.
— Мне надо с тобой поговорить с глазу на глаз, — добавил посол.
— Мы останемся с тобой наедине, — ответил Спартак.
И, обратившись к декану и солдатам, которые сопровождали пятерых римлян, сказал:
— Отведите их в соседнюю палатку, снимите повязки с глаз и накормите.
Когда декан, гладиаторы и спутники посла удалились, Спартак подошел к римлянину, развязал повязку, закрывавшую ему глаза, и, указывая рукой на деревянную скамью, стоявшую напротив той, на которой сидел он сам, произнес:
— Садись, ты можешь теперь беспрепятственно рассматривать и изучать лагерь презренных и ничтожных гладиаторов.
Спартак снова сел; он не спускал испытующего взгляда с присланного к нему из Рима патриция. О том, что это был патриций, свидетельствовала его отороченная пурпуровой полосой ангустиклава.
Посол был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкий и несколько тучный; волосы у него были седые, коротко подстриженные, черты лица благородные и выразительные; осанка величественная и даже надменная; ему, как видно, хотелось скрыть эту надменность изысканной любезностью, проявлявшейся в улыбке, жестах, в том, как он склонял голову, когда отвечал Спартаку. Как только фракиец снял с его глаз повязку, он стал внимательно всматриваться в лицо вождя гладиаторов.
Оба молчали, рассматривая друг друга. Спартак заговорил первым:
— Садись же; правда, эта скамья ничуть не похожа на курульное кресло, к которому ты привычен, но сидеть на ней тебе будет все же удобнее, чем стоять.
— Благодарю тебя от всего сердца, о Спартак, за твою любезность, — ответил патриций, садясь напротив гладиатора.
Римлянин смотрел на огромный лагерь, расстилавшийся перед его глазами; с возвышенности, на которой был расположен преторий, лагерь был весь как на ладони. Посол не мог сдержать вырвавшегося у него восклицания удивления и восторга.
— Клянусь двенадцатью богами Согласия, я никогда еще не видал такого лагеря. Только лагерь Гая Мария под Акве Секстиле, возможно, мог с ним сравниться!
— О, — ответил с горькой иронией Спартак, — то был римский лагерь, а мы всего лишь презренные гладиаторы.
— Я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться с тобой; не для того, чтобы оскорблять тебя и выслушивать от тебя оскорбления, — с достоинством ответил римлянин. — Оставь, о Спартак, иронию, я действительно восхищен.
И он умолк. Долго глазами опытного, старого солдата рассматривал он устройство лагеря. Затем, повернувшись к Спартаку, сказал:
— Клянусь Геркулесом, Спартак, ты не был рожден для того, чтобы быть гладиатором.
— Ни я, ни шестьдесят тысяч обездоленных, находящихся в этом лагере, ни миллионы равных вам людей, которых вы с помощью грубой силы обратили в рабство, не были рождены, чтобы стать рабами себе подобных.
— Рабы были всегда, — ответил посол и, как бы в знак сочувствия, покачал головой, — с того самого дня, как человек поднял меч, чтобы поразить своего ближнего. Человек человеку зверь по своей природе, по своему характеру; верь мне, Спартак, твои мечты — несбыточные мечтания благородной души: таков закон человеческой природы; должны существовать господа и рабы; так было и так будет всегда.
— Нет, не всегда существовало это постыдное различие, — с жаром произнес Спартак. — Оно началось с того дня, когда земля перестала приносить плоды своим обитателям; с того дня, когда земледелец перестал возделывать землю, на которой родился и которая должна была кормить его; с того дня, когда справедливость, жившая среди сельских жителей, покинула поля, это свое последнее убежище, и удалилась на Олимп; тогда-то и родились неумеренные аппетиты, неудержимые страсти, роскошь, бражничество, раздоры, войны, истребление…
— Ты хочешь вернуть людей в их первобытное состояние. И ты надеешься, что сможешь достигнуть этого?
Спартак молчал; он был потрясен, он пришел в ужас от этого страшного в своей простоте вопроса, который как будто раскрыл ему неосуществимость его благородных мечтаний. Патриций продолжал:
— Если бы к тебе присоединился даже всемогущий римский сенат, то и тогда не восторжествовало бы задуманное тобой дело. Только богам дано изменить человеческую природу.
— Но если, — возразил Спартак после нескольких минут раздумья, — на земле неизбежно существование богатых и бедных, то разве также неизбежно и существование рабства? Разве необходимо, чтобы победители потешались и ликовали при виде того, как несчастные гладиаторы истребляют друг друга? Неужели этот кровожадный и жестокий животный инстинкт является неотъемлемым свойством человеческой природы, разве он необходимый элемент человеческого счастья?
