Детская книга - Байетт Антония С. (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗

Возможно, то, что последним выступал Герберт Метли, было злосчастной случайностью.

Герберт Метли говорил о свободе половой любви, свободе тела, особенно для женщин. Но он не предупредил, что будет говорить именно об этом. Он сказал, что собирается говорить о Женщине Будущего, сравнивая несовершенное, плачевное положение нынешних женщин с их положением у нецивилизованных народов, а также у древних племен и других цивилизаций. Он поговорил о простейших организмах, которые постоянно размножаются и преображаются; о стадных животных, о коровах с теплыми боками, об умных слонах, которые все вместе заботятся о молодняке. Он говорил о древних цивилизациях, где женщин ценили, ставили на ступень выше мужчины, делали богинями и законодательницами. Он говорил о Праве Матери как организующей силе общества, о притягательной человеческой красоте обнаженных керамических богинь, найденных при раскопках в Трое Елены и на Крите Пасифаи. Он говорил о римских матронах, девственных весталках, священных храмовых танцовщицах.

Он дошел до современных женщин, которые в описываемом им мире были и жертвами, и развратительницами мужчин. Символом всего этого был «наряд» — такие женщины говорят о нарядах, а не об одежде. Женщины наряжаются для того, чтобы одновременно и подстегнуть естественное внимание мужчин, и отпугнуть его. Они пользуются духами, украшаются цветами, перьями и шкурами, отнятыми у других живых существ. Они подвергают себя пыткам — сдавливают свои тела, затягивая их в клетку из китового уса, чтобы придать им форму, на которой хорошо смотрится «наряд» — символ отдельности и порабощения. Женщины носят абсурдные туфли, которые сдавливают пальцы и искажают походку, не столь далекие от чудовищного китайского обычая бинтования ног. Все эти «наряды» метят женщину клеймом, одновременно зазывая и отталкивая мужчин. Нынешние женщины так же ярки, как самцы павлинов и райских птиц — они разукрашены мужскими символами доминирования, битвы — но живут, как пленные попугайчики, в клетках собственных нарядов.

Женщины должны иметь право встречаться и общаться на равных с другими людьми — как мужчинами, так и женщинами. Они должны носить простые, но прекрасные одеяния и не поддаваться ложному стыду. Женские щиколотки прекрасны. Нет ничего стыдного в том, чтобы ехать на велосипеде в удобной для этого одежде, даже если она открывает посторонним взглядам такую потайную часть тела, как щиколотка.

Он поднял голову и обратился к слушателям, сидящим в дальних рядах.

— Однако разумное и удобное платье не обязано быть бесформенным, мрачным и некрасивым. В будущем, как и сейчас, молодая женщина с тонкой талией сможет радоваться новому красивому поясу. Между рациональным поведением и древним пуританским ханжеством не обязательно есть что-то общее. Мы не должны забывать, что женщина — это женщина, а не диван и не пирог.

26

Семья — и человек в семье — складывают картину своего прошлого сознательно и бессознательно, тщательно воздвигают ее, диктуют произвольным образом. Мать помнит летний вечер: все собрались на лужайке, на столе кувшин лимонада со льдом, все улыбаются — и она вставляет в альбом ту единственную фотографию, где все улыбаются, а неудачные с сердитыми лицами прячет в коробку. Ребенок помнит одну прогулку — подъем на холмы Даунса или пробежку зигзагом по лесу — из сотен таких же, забытых, и строит свою личность вокруг этого воспоминания. «Я помню тот день, когда видел зеленого дятла». Эти воспоминания меняются к двенадцати годам, к четырнадцати, двадцати, сорока, восьмидесяти… а может, они и не были никогда точным отпечатком того, что случилось на самом деле. Странные вещи застревают в памяти по необъяснимым причинам. Башмаки, что так и не пришлись по ноге. Нарядное платье, в котором девочка всегда казалась себе неуклюжей, хотя на фотографиях она в нем очень даже хорошенькая. Яростная ссора — одна из многих — из-за несправедливо поделенного торта, или горькое разочарование из-за того, что родители решили не ехать к морю. Некоторые вещи — тоже воспоминания, такие же важные, опорные, как кости пальцев рук и ног. Красный кожаный пояс. Темный чулан, полный прекрасных, непристойных сосудов.

И память общества тоже остается вехами в памяти человека. Сначала все были викторианцами, а потом в январе 1901 года маленькая старушка, виндзорская вдова, королева и императрица, умерла. Европа была заселена членами ее семьи, чьи личные причуды, прихоти и ссоры формировали жизнь всех остальных семей. Когда Виктория слегла, ее немецкий внук, кайзер Вильгельм, прервал празднование двухсотлетия прусской короны и сел в свой личный поезд, идущий к Ла-Маншу. Он приказал не воздавать ему почестей, положенных императору. Он приехал только как внук. Его собственные подданные возроптали, считая, что кайзер мог бы и уважить их враждебное отношение к бурской войне. Жена его дяди Александра, принцесса Уэльская, ненавидевшая Гогенцоллернов, считала, что ему не место при английском дворе. На Ла-Манше светило яркое солнце и яростно штормило. Сам принц Уэльский в прусской военной форме встретил племянника на вокзале Виктория. Кончины, как и свадьбы, — богатая почва для драм, как трагических, так и комических. Кайзер перехватил управление смертным одром. Он сидел рядом с бабушкой, поддерживая ее здоровой рукой, а с другой стороны сидел ее врач. «Она тихо отошла в моих объятиях», — сказал Вильгельм. Он и в похоронной процессии умудрился сыграть главную роль. Он ехал рядом с новым королем на огромном белом коне. В Виндзоре лошади, тащившие пушечный лафет с гробом, вдруг стали. Вильгельм соскочил со своего «бледного коня» и перепряг их. Лошади плавно двинулись дальше. Английская толпа разразилась приветственными криками в адрес кайзера. Его яхта «Гогенцоллерн» была пришвартована в Соленте, и 27 января королевские семейства отметили его день рождения. Казалось, Вильгельму не хочется возвращаться домой. Он предложил заключить союз двух тевтонских наций: Британия будет стоять на страже морей, а Германия — суши, чтобы «и мышь не шелохнулась в Европе без нашего разрешения и чтобы все народы рано или поздно поняли необходимость сокращения своих вооружений».

Принц Уэльский поднял собственный небольшой бунт и объявил, что собирается править под именем Эдуарда VII. Виктория и Альберт назвали его Альбертом Эдуардом, но он решил последовать по стопам предыдущих шести Эдуардов.

— Альберт может быть только один, — сказал Эдуард в своей тронной речи, — тот, кого все называют — и я думаю, заслуженно, — Альбертом Добродетельным.

Однако Эдуарду были чужды добродетели Альберта. Народ немедленно прозвал его Эдуардом Сластолюбцем. Он любил женщин, спорт, хорошую еду и вино. Хилэр Беллок написал стихотворение об эдвардианской вечеринке.

В воздухе висело ощущение, что веселиться нынче разрешено и даже обязательно. Жесткие черные фальбалы, гагатовые бусы, непорочно-белые чепцы, эвфемизмы и почтительность, высокую серьезность, и даже чувство долга и поиски глубинного смысла вещей полагалось высмеивать, превращать в пугала и хэллоуинские маски. Люди говорили и думали о сексе — легкомысленно и серьезно. В то же время у них появилась парадоксальная склонность — прятаться в детство, читать и писать приключенческие романы, сказки про пушистых зверьков, драмы о детях, не достигших половой зрелости.