Севастопольская страда. Том 3 - Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
У Горчакова была неформенная фуражка. Она держалась на его длинной голове так, что сзади получался какой-то вздутый мешок, и далеко и широко вперед выдвигался козырек наподобие зонтика, предохранявший его подслеповатые глаза от слишком яркого солнца, и он очень часто и энергично двигал этим мешком и зонтиком, покачиваясь в седле.
При этом он считал своей обязанностью внимательно вглядываться во все по сторонам, хотя совершенно ничего не видел дальше, как в десяти шагах: просто осталась такая неодолимая привычка от более молодых и зорких лет. В седле он старался держаться так, как это было принято во французской кавалерии: несколько выдавая свой корпус и выставляя ноги.
Такая блестящая кавалькада, как сам главнокомандующий со своей свитой, не могла, конечно, не нарушить обычного делового движения на дороге, вдоль рейда: сворачивали в стороны фурштаты, командам зычно кричали: «Смирр-на-а!» — отдельно идущие становились во фронт, неестественно выпячивали груди и ели своего подслеповатого отца-командира выкаченными глазами.
Генерал Бухмейер встретил Горчакова обычным рапортом о благополучии, и князь, стоявший среди щедрого изобилия свежего, пахучего, полностью уже заготовленного для моста леса, воочию представлял этот смелый по своей новизне твердый путь через бухту, путь планомерного отступления, вывода армии из обреченного на гибель города, в то время как его сосед Вревский только что перестал развивать свои обычные планы победоносного наступления, «безрассудного», по выражению князя, броска вперед на тщательно укрепленные горы.
Приготовленные к спуску на воду, связанные железными скобами плоты очень интересовали Горчакова. Большей частью они были уже подтащены к берегу так, чтобы, только захватив их канатами, заставить их вплавь добираться до предназначенного каждому из них места.
— Итого всех плотов понадобится сколько же именно? — спросил Бухмейера Горчаков.
— Всего, считая с двумя пристанями, восемьдесят шесть плотов, ваше сиятельство, а разбиваются они на шесть участков — по четырнадцати плотов в каждом, — ответил Бухмейер.
— Гм… Да, вот… По четырнадцати плотов в каждом из шести участков — это будет в общем итоге восемьдесят четыре, — вдумчиво проговорил Горчаков.
— Честь имею доложить, ваше сиятельство, что два плота еще распределяются по одному на каждую пристань, — объяснил Бухмейер.
— Ну да, ну да, это понять не трудно, по плоту на пристань, а как быть во время очень сильного волнения? — спросил князь.
— Придется разводить при помощи катеров, ваше сиятельство… Один катер может взять на буксир сразу целый участок моста и подтащить к берегу.
— Так, так, да… катера могут растащить мост заблаговременно, да… что же касается перил, а? Как это будет?
— Вместо перил будет просто протянут канат с той и с другой стороны, ваше сиятельство, полотно же моста будет надежное: двухдюймовые доски.
— Однако, Павел Евстафьевич, — обратился Горчаков к Коцебу, — надо будет не забыть, — потом, потом конечно, когда мост будет готов и мы откроем по нем движение, — не забыть отдать в приказе распоряжение, чтобы ни даже малыми командами, не говоря о больших, не шли по этому мосту в ногу, а только вольно… Что же касается орудий большого калибра, то, как вы полагаете, — повернулся в сторону Сержпутовского князь, — не очутятся ли они в воде?
— Я думаю, что окончательно может это установить только опыт, ваше сиятельство, — политично отозвался на вопрос Горчакова начальник артиллерии, но Бухмейер был задет таким явным недоверием к прочности затеянного им сооружения и возразил Сержпутовскому, обращаясь к Горчакову:
— Позвольте доложить, ваше сиятельство, — любое орудие в упряжке может быть провезено по мосту с одного берега на другой беспрепятственно.
— Ну вот, это ручательство! — довольно улыбнулся Горчаков. — Сказано вполне определенно, что и требовалось знать!
— Мост будет ожесточенно обстреливаться, — заметил Вревский.
— Ядра не принесут ему особенного вреда, — отозвался на это Бухмейер.
— Небольшие отверстия, — пусть даже сквозь них будет выступать вода, — очень легко заделать так же точно, как и на судне.
— А какова глубина по линии моста, не измеряли? — полюбопытствовал Коцебу.
— В самом глубоком месте, в середине, оказалось почти четырнадцать сажен, — ответил Бухмейер, а Коцебу, маленький, меньше чем двух аршин, и вертлявый, шутливо развел руками и не менее шутливо отозвался на это:
— Брр… Печальное известие для таких, как я, совсем не умеющих плавать!
Коцебу был сыном известного немецкого драматурга, автора бесчисленной «коцебятины» на сцене, состоявшего на русской службе при Александре I и убитого в Мангейме студентом Зандом. От отца унаследовал он живость воображения и пристрастие к театральным жестам, минам и выражениям.
Впрочем, недостатка в личной храбрости у него не было, несмотря на его карикатурно малый рост, и служебную карьеру свою он сделал не в штабах.
— Конечно, если попадет в мост навесный разрывной снаряд большого диаметра, то это грозит прервать сообщение, — пожевав губами, сказал Горчаков, глядя в ту сторону, где, он знал, были батареи союзников.
На это замечание счел нужным отозваться Сержпутовский, у которого прямо и жестко, как наконечники копий, торчали усы и был преувеличенно важен нахмур тяжелых бровей.
— Большой мортирный снаряд был бы для этого моста очень большим несчастьем, ваше сиятельство… особенно во время передвижения по нем войск.
— Несчастье, да, как и очень многое на войне, — на то и война, — однако не такое уж большое, а вполне поправимое, — счел нужным вступиться за свое детище Бухмейер. — Вместо разбитого плота вставим запасной, и движение будет продолжаться, как и прежде.
В то время как группа генералов вместе с главнокомандующим рассуждала о достоинствах будущего моста, единственного в своем роде по длине и притом имевшего своею целью связать два берега не реки, а морского залива, в отдалении от них на повороте дороги остановилась почтовая тройка, и из нее вышел, как был, запыленный густой дорожной пылью и с кожаной сумкой через плечо высокий светлоглазый молодой ротмистр гвардии, с флигель-адъютантскими аксельбантами и царским вензелем на погонах.
Это был граф Строганов, выехавший восемь дней назад из Петербурга. Он направлялся в главную квартиру к Горчакову, но, узнав Горчакова по его единственной в армии фуражке, несколько тяжеловатой, свойственной конногвардейцу походкой направился к нему, так как первейшая обязанность фельдъегеря была доставлять порученные ему пакеты без каких бы то ни было промедлений.
Подойдя к Горчакову, он отрапортовал по-заведенному:
— Ваше сиятельство, фельдъегерем из Петербурга прибыл гвардии ротмистр граф Строганов!
И после того, как поздоровался с ним Горчаков, он с самым деловым видом щелкнул замком своей сумки, вынул два засургученных пакета и подал главнокомандующему. Пакеты были по внешнему виду очень знакомы уже Горчакову, и при первом взгляде на них он определил, что один от князя Долгорукова, другой от самого царя.
Откладывать чтение таких писем было нельзя, — это были приказы из Петербурга, и Горчаков вскрыл первым царский пакет и принялся пробегать плохо видящими глазами строку за строкой.
Письмо было длинное, но оно и не могло быть коротким, так как царь старался обосновать то важное решение, какое он принял.
«Ежедневные потери неодолимого севастопольского гарнизона, все более ослабляющие численность войск ваших, которые едва заменяются вновь прибывающими подкреплениями, приводят меня еще более к убеждению, выраженному в последнем моем письме, в необходимости предпринять что-либо решительное, дабы положить конец сей ужасной войне, могущей иметь, наконец, пагубное влияние на дух гарнизона…»
Слова «предпринять что-либо решительное» были подчеркнуты, и Горчаков перечитал весь этот абзац вторично и стал читать дальше, уже угадывая дальнейшее содержание письма.
«В столь важных обстоятельствах дабы облегчить некоторым образом лежащую на вас ответственность, предлагаю вам собрать из достойных и опытных сотрудников ваших военный совет (эти два слова тоже были подчеркнуты). Пускай жизненный вопрос этот будет в нем со всех сторон обсужден, и тогда, призвав на помощь бога, приступать к исполнению того, что признается наивыгоднейшим…»
