Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
"У меня есть только одно объяснение его отношения ко мне. Ты сам назвал это качество губительным для человечества: это зависть. Я замечаю ее у многих. Они избегают меня. Завидуют, что император возвысил меня, что выделил, назначив в императорский совет, меня, самого молодого сенатора."
Луций нажимал на стиль, словно хотел придать своим словам значимость и выразительность. Словно хотел убедить в этом самого себя. Да, это так, зависть малых к великому. Он самодовольно усмехнулся и продолжал писать.
"Малые часто завидуют," однако он не смог написать слово "великим". Колебался минуту и написал:
"сильным, и эта горькая судьба предназначена ныне мне. Только на тебя. на твой светлый ум, мой дорогой, я могу сегодня положиться – и с нетерпением буду ждать гонца от тебя с письмом…"
Луций подписался. Свернул пергамент и вложил его в великолепный футляр.
Через десять дней Луций получил ответ от Сенеки. Пропустил первые фразы приветствия и прочитал:
"Авиола привез в Байи свою дочь Торквату, твою невесту. Я от всего сердца желаю тебе счастья с этой прелестной девушкой, но и завидую тебе. Я завидую прежде всего ее верности тебе, ибо на торжественном ужине, который Авиола устроил после приезда, много молодых благородных римлян вились вокруг нее, и все напрасно. Ты тот счастливец, который держит ее сердце в своей руке… Ваш дом будет раем…"
Счастливый! Счастливый! Ты так думаешь, философ! Ничего ты не знаешь. Я совсем несчастливый. Зачем мне верность Торкваты? Когда-то я мечтал о доме вместе с ней. Но сегодня уже нет. Ах, та другая! Валерия! Это огонь, в котором мне бы хотелось сгореть и снова быть и снова гореть. При каждой встрече с ней я чувствую, как страстно она любит меня и как, несмотря ни на что, я люблю ее. Как ее образ не покидает меня ни днем, ни ночью, постоянно живой и захватывающий… Но я не могу жениться на ней! Этого Курион себе не может позволить!
Луций проглатывал строчки, искал имя Ульпия.
"Нет, мой дорогой, в этом вопросе я помочь тебе не могу. хотя мне и очень жаль, но не могу. Кто я, сомневающийся человек, в сравнении с благородным старцем, который, даже если бы он и ошибался, стоит выше нас, стеблей на ветру, как гора Этна. сжигаемая внутренним огнем, но чистая в своей неподкупной честности?"
Луций читал, сжав зубы. Да, это именно то, за что я его ненавижу. Пусть погибнет, пусть околеет в этой своей неприступной крепости! Когда его не станет, я вздохну свободно. Тогда мне никто не будет напоминать своим существованием о моей измене. Я схожу с ума! Какой измене? Реально видеть вещи, предусмотрительно и мудро разрешить запутанную ситуацию – это дипломатическое искусство, а не измена. О ты, старый блаженный безумец!
Луций смеялся, губы его смеялись, но в душе его были горечь и смятение.
"И многие другие, ты пишешь, избегают тебя, и ты видишь причину этого в зависти. Конечно, в наше время – а в какое не будет? – зависть является одним из проклятий человечества. Каждому она известна, ведь мы завидуем и молодости и здоровью, не только богатству и почестям. Но я думаю, мой Луций, что поступил бы как лгун и лицемер, если бы не сказал тебе, что я по этому поводу думаю. Я вижу в этом не только зависть, но и нечто иное.
Твоя семья, твой род восходят к славным предкам, гордящимся Катоном, столетия на своем щите носили они символ республики. И твой отец гордился этим. Ты первый Курион, изменивший ему."
Молнии Юпитера! Как он со мной говорит? Разве я мальчик, которого может поучать кто угодно?
"Я слышу твою реплику на мои слова, Луций: "Разве ход событий не говорит в мою пользу?" Да. Ты прав. Ты раньше, чем все мы, понял величие императора, которому мы благодарны за неоценимые дары. Однако многие люди считают, что всегда следует уважать верность и бескомпромиссность. Я сам всегда придерживаюсь мнения, что только просвещенный монарх способен управлять империей. Здесь ты абсолютно прав, что идешь за Гаем Цезарем. Но тот факт, что ты сразу достиг почестей, неслыханных в твоем возрасте, наверняка восстановил против тебя тех, кто в таком способе перемены жизненных точек зрения видит вероломство и корыстолюбие…"
Луций бросил письмо на пол и в бешенстве стал топтать его. Вероломство!Корыстолюбие! Верность, даже если она означает ошибку и несчастье!
Олимпийские боги, какая тупость и отсталость! Какая дерзость! Ты тоже глуп, мой философ! Ты так же завистлив, как и все остальные! Успокоившись, Луций поднял письмо, расправил его и прочитал дальше:
"Увижу тебя на состязаниях в честь дня рождения императора. Это ясно, что в этот день я приеду в Рим. А разве можно не приехать. Я с воодушевлением хочу отпраздновать великий день государя, который стал благословением для народа…"
Луций спрятал письмо, чтобы его не нашла мать. Послал раба к Приму Бибиену и Юлию Агриппе, приглашая их сегодня вечером в лунапар "Лоно Венеры", куда, как говорят, поступил новый товар: великолепные куртизанки из Александрии. Объятие такой женщины – река забвения, а в этом он нуждался в первую очередь.
Глава 39
Золотая труба сверкает на солнце. Лоснятся надутые щеки трубача. Визг трубы прокладывает дорогу обеим повозкам. Ту-ру, ту-ру-ру!
Сбруя черной кобылы, запряженной в первую повозку, расшита блестками, на голове ее султан из розовых перьев фламинго. Цокают копыта по каменным плитам Кассиевой дороги. В повозке, размалеванной красными цветами, трясется на поклаже Лукрин в зеленом тюрбане на голове и трубит время от времени. Рядом с ним сидит Волюмния, у нее в левой руке вожжи, в правой кнут.
Тяжело груженные телеги с товарами из Рима съезжают на обочину, чтобы пропустить вперед этих сумасбродов, возчики пялят на них глаза.
Волюмния разукрашена, как ярмарочный балаган. На ней индиговый плащ с серебряными звездами, в волосах красные бантики, в ушах огромные жемчужины, плащ скреплен золотой пряжкой, на толстой голой руке браслет из слоновой кости.
Крестьяне останавливают своих мулов и глазеют на это великолепие. Что им до того, что золото – всего лишь позолота, слоновая кость – кусок бычьего рога, а огромные жемчужины из египетского стекла. Да они и не поймут этого, ослепленные блеском мишуры.
На другой повозке, в которую была впряжена пегая лошадь с белым султаном из перьев, сидело пятеро. Кроме Фабия. сплошные недомерки, так что груз на обеих повозках был примерно одинаковый. Они не были разодеты так крикливо, как Волюмния, и все же с первого взгляда было ясно, что и они принадлежат к актерскому клану. Квирина – в зеленом сидоне, черные волосы рассыпаны по плечам, Памфила – в розовом, на белокурых волосах венок из листьев хмеля, Муран – в лиловой тунике и со взбитыми кудрями, а редкозубый Грав завернут в поношенную тогу, вид у него, как у мумии. Фабий был возницей, на плечи он накинул свой шафрановый засаленный плащ и строил рожи прохожим.
Ту-ру, ту-ру, ту-ру-ру!
Металлический рев лукриновой трубы летит вперед, предупреждая о пестрой актерской труппе, которая криком и смехом будоражит всех на Кассиевой дороге.
У каждого трактира повозки останавливаются. Актеры вваливаются и растекаются, как талая вода, закручивая в водоворот всех распивающих дешевое вино посетителей. Актеры приносят новости из Рима, они все видят, всюду суют свой нос. до всего им дело. Из каждого вытянут что-нибудь то лестью, то шуткой. Кое-кому шпильку подпустят, за сестерций заплачут, за другой рассмеются, позволят себя угостить да еще и долгов наделают, а то и курицы после них не досчитаешься.
Но вечером, когда на двух кольях натянута черная материя и слабый свет скрытых за ящиками огней освещает сцену, перед зрителями открывается красочная жизнь, безумный вихрь, огневая пляска, страстная серенада под аккомпанемент лютни, шутки такие, что от смеха живот надорвешь, – и вот уже забыт должок, а курицу злой дух украл, пусть и комедиантам кусок перепадет за то, что устроили такое зрелище, такое веселье!
Каждый день на новом месте, кругом новые люди. Все менялось вокруг них, и только одно было неизменно – представление. Они играли там, где оказывались к вечеру, независимо от того, был ли это город или несколько покосившихся домишек. Фабий с шутками и прибаутками представлял своих собратьев публике. Волюмния и Грав жонглировали, Лукрин неуклюже пытался им подражать и всех смешил; Памфила и Муран изнывали в любовном дуэте, Квирина исполняла танец нимфы. Никто особенно не утруждал себя, только Фабий работал больше других.
