Первое открытие [К океану] - Задорнов Николай Павлович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
Сизая гряда скалистого острова, как на подставках, стояла на громадных белых отмелях. Промер показывал глубину в четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать сажен.
«Куда же идет течение?» — озабоченно думал Грот. У него на сердце был тяжелый камень.
Шлюпки несло к югу. Они входили как бы в широкий залив. В утреннем розовом тумане подымались зеленые волны. Грохотал прибой. Туман сносило. Жаркий ураганный ветер налетел с юга.
Шлюпки заливало.
— Навались! — командует капитан.
Шесть весел опускаются враз. С трудом налегают уставшие гребцы, лодка подымается на тяжелую волну, и сразу же ее валит вниз. Идет тяжелая борьба со стихией.
Усатые матросы угрюмы. Лица их в поту, мокрые рубашки почернели.
Выбрасывались на отмель и пережидали ветер. Ночевали в гиляцких домах.
— Мы идем верно, только так! — говорил капитан. — Идем вниз под берегом, течение идет туда, и оно нам само все укажет.
Чем дальше, тем труднее становился путь. Невельской и офицеры гребли и работали в очередь с матросами. Стояла сухая жара. Одежда просолилась и выцвела. Губы трескались, на лицах появились ожоги.
А сахалинский берег подходил все ближе к материковому, и казалось, будто впереди они смыкались, образуя сплошную лесистую гряду. Но течение шло туда, и Питкен в ответ на все вопросы упрямо показывал знаками, что между Сахалином и материком есть глубокий пролив.
В полдень, с попутным ветром, шлюпки быстро пошли под материковым берегом. Лесистая гряда впереди вдруг стала прогибаться, словно опускалась в море. Похоже было, что лесистый перешеек, подобно цепи висевший между берегов, соединял там материк с Сахалином. Вдруг Невельской увидел, что эта цепь лесов, соединяющая берега, как бы разорвалась. Он навел туда трубу.
Впереди блестела вода. Просвет становился все шире. Низменный берег Сахалина укорачивался и отступал, образуя широкие ворота. Видно стало залитое солнцем, белое, как расплавленный металл, Японское море. Шлюпка вошла в пролив. Справа выстроились скалистые мысы материка.
— Про-носит! — закричал Шестаков, стоявший на носу передней шлюпки и огромным шестом измерявший глубину.
Капитан, правивший на корме баркаса, еще ниже надвинул свою фуражку с выцветшим сизым околышем и белым чехлом. Виден был только сожженный солнцем, шелушившийся крупный нос. Почерневшие руки Невельского слегка дрожали.
— Пять сажен! — крикнул Козлов.
— Сахалин — остров! — воскликнул Грот.
— Шапки долой! — скомандовал капитан.
Матросы и офицеры перекрестились.
Мичманы выхватили пистолеты и стреляли вверх, а Питкен смотрел со страхом, не понимая, что за странные поступки совершают его новые друзья.
Еще один огромный утес с пышной растительностью уплыл назад. А вдали синели, выступая друг из-за друга, синие мысы, большие и малые, похожие на утюги больших размеров, виднелись низменные берега.
Через час шлюпка была значительно южней пролива.
— Вот к этому месту уже подходил Лаперуз! — сказал капитан.
Он вспомнил свои юношеские мечты, вспомнил, как желал стать подобным Лаперузу и Крузенштерну.
И вот он прошел между Сахалином и материком...
И он сидит с карандашом и бумагой, сам срисовывает берег материка и печальные низины Сахалина.
И как радостно было видеть все это — и уступы, поросшие столетним девственным лесом, и это девственное море.
Вспомнилось свое море, Балтийское, к которому он привык, по которому много плавал.
А прелесть девственного, никем еще не описанного и не виданного моря ни с чем не может сравниться.
В любую погоду — в солнце ли, в ветер, в сумрак даже — представляется оно особенно чистым, торжественно прекрасным, особенно когда идешь по нему впервые или впервые приближаешься к неописанному берегу. Это ощущение потом живет в душе открывателя всю жизнь, так же как всю жизнь помнит он цифры первых промеров, первые встречи в новой стране.
Происходит ли это ощущение необычайной прелести и чистоты нового вида только лишь от сознания того, что тут до тебя еще никто не проходил, что нога европейца не ступала на эти берега, что ничей карандаш и инструмент ничего тут не записывал, не вычислял и не определял? Или на самом деле море так чисто оттого, что оно девственно: ведь тут на воде — ни пятна масла, ни грязи, ни дымка на горизонте, а на берегах ни фабричных труб, ни толп, ни крыш, и весь пейзаж полон чистоты, свежести и — чем, быть может, сильней всего захватывает он душу — могущества нетронутой природы.
Есть люди, которые боятся такой девственной природы. И есть люди, которые всю жизнь стремятся к ней, ценой неимоверных усилий строят первый дом на берегу, ставят первые знаки на мелях, их парус первый белеет в неведомых просторах.
Геннадий всю жизнь рвался к этой первобытной природе. Всю жизнь он провел в местах, где теснятся крыши, а думал о великих девственных краях.
И вот он там, куда стремился.
А на берегу, как и всюду от самого устья Амура, — ни следа, кроме птичьих и звериных. А если попадет длинный, с пальцами, так и то не человеческий, а медвежий. В углублениях, у камней, и в морщинах песчаного берега — гнезда гнилой морской травы и груды рыбьих костей, и кое-где на берегу целые черные копны, завалы старого, гнилого, словно обгоревшего и обуглившегося, леса, долго лежавшего в море и выброшенного в бурю, тенета блестящих свежих зеленых водорослей, в воде — пятна медуз, морские звезды, в воздухе — тучи птиц. А кругом — завалы гниющей рыбы и рыбьих костей. Эта рыбья гниль, подобно застывшей белой волне или валу, протянулась по всей линии прибоя под скалами и тянется вдаль, куда только хватает глаз. Кажется, что весь азиатский материк обведен этой полосой из рыбы, вываленной волнами на берег. И все это тянет к себе миллионы чаек и всяких птиц и зверей.
Лиса постоит, завидя матроса, как бы глазам не веря, что тут может явиться такой человек, повернется и ленивой трусцой поплетется прочь...
Среди лесистых сопок, скал и отмелей, заваленных гниющими богатствами, парусная шлюпка шла на юг, туда, где все шире пылал белый пламень заветного южного моря. При виде этого моря и от сознания того, что цель достигнута, радость овладела молодым капитаном и его офицерами и матросами, которые также много знали.
К вечеру начался дождь. На ночлег остановились на сахалинском берегу под маленькими сопочками в стойбище.
— Вы победитель! — говорил Грот. — Крузенштерн ошибся!
— Просто его больше интересовали острова Пасхи, — возразил Гейсмар, — океан и то, чем занимались ученые всего мира. Всегда будет много людей, которых острова Пасхи — далекие... прекрасные... будут манить...
Гейсмар сегодня серьезен.
— И мы с вами охотно бы пожили на тропических островах, — ответил капитан, — но их нет, если мы не знаем своей страны, если она пуста, не изучена.
— Геннадий Иванович, вы победитель! — твердил Грот.
«Когда-нибудь я тоже буду капитаном!» — мечтает Гейсмар.
— У вас мы учимся, Геннадий Иванович. Вашей школы я никогда не забуду, — сказал Грот.
Попов молчал. Уж очень он устал сегодня.
«Невельской своего добился, — думал он. — И как просто все получилось! А как готовились, искали... Делали покупки в Англии, сколько было тревог, разговоров. Видимо, при желании человек все может сделать. Все научились обходиться без услуг матросов и без крепостных, подвертывать портянки, чистить одежду, обувь, бриться, собирать дрова...»
Невельской пошел с Питкеном смотреть берега какого-то озера, оставив в деревне измученных офицеров и матросов. Утром решено было возвращаться на транспорт.
Офицеры заговорили об ответственности капитана за самовольную опись.
— Будут же карты, господа! — воскликнул Гейсмар. — Неужели не поверят?
— Стоит ли сейчас думать об ответственности! — сказал Грот, грея у огня босые белые ноги. Сейчас он очень досадовал, что допустил опрометчивость и сделал ложное заключение, что пролива нет. Но зато он первый нашел вход в лиман с севера.
