Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович (полные книги .txt) 📗

— Сын русской бабы, дочери самого Пугачёва, — подтвердила Зейнаб.

И тут же, не зная сама, откуда брала эту ложь, она начала плести враки:

— Салават увёз от неё мальчишку. Он думал его привезти домой, но Пугачиха его догнала. Она не выпустит Салавата. Она зовёт его снова идти за русских, опять бунтовать. По русским законам бывает только одна жена. Сегодня она увезёт его к русским. Если бы ты не была бесплодна…

— Ты врёшь! Врёшь! Выдумка все. Нет никакой жены, никакого сына… — перебила невестку Амина. И чем более страстны были её уверения, тем больше сама она верила в правоту Зейнаб. Ей уже рисовались и русская жена, и ребёнок её, голубоглазый и белокурый, какие не раз проходили деревней, какие жили на заводах… — Ты врёшь! — заключила она со всем жаром и в то же мгновение поверила до конца.

— О своих делах узнавай всегда у соседки, — с насмешкой заключила Зейнаб. — Я вру, что Салават женился на дочери Пугача, вру, что сын родился, что сын у бабая на пасеке, я вру, что по русским законам бывает только одна жена, что Пугачиху ищут солдаты, что завтра она увезёт Салавата с собой в чужие края…

Амина бежала на пасеку, к старику, словно зажжённая неугасимым огнём. Ей казалось, что сами следы её ног дымились. Если бы было в ту пору темно, её глаза светились бы, как волчьи, зелёным огнём.

— Русская баба? Какая русская баба? Нет русской жены, — уверял Амину побитый старик, не впуская, однако, её в избу.

— Все знают, все говорят, — настаивала Амина. — Чей сын у тебя в избе?

Старик потупясь молчал.

— Ну, что же — малайки нет? Нет малайки в избе у тебя?! — настойчиво наступала она.

— Есть, — со вздохом признался старик.

— Чей сын? Салавата сын? — допрашивала Амина.

Старик опять промолчал, но молчание его было хуже ответа. Для Амины молчание это означало, что есть сын, что есть русская баба, дочь самого Пугача, что она увезёт с собой Салавата и окрестит его, если ещё не успела крестить до сих пор… И она взмолилась, глаза её увлажнились и голос дрожал.

— Бабай, скажи мне, где Салават! Я ведь жена ему. Я — жена, не она, не русская шлюха… Разве ты сам не веришь в единого бога, что отдаёшь Салавата в руки неверных?.. Она заставит его креститься… Скажи мне, дедушка…

— Ты пойдёшь к нему — за тобою враги пойдут, найдут Салавата, убьют, — возразил старик.

— Я не пойду, скажи, — страстно молила Амина. — Скажи, не пойду, хочу только знать… только знать… мне нужно, как воздух…

— Нельзя, кыз… кыз… [28]

— Не скажешь? Проклятый старик, не скажешь? — холодно и бесстрастно спросила она и вдруг из молящей смиренницы превратилась в разъярённую рысь. — Тогда я сама пойду искать всюду, пойду по лесам, в пещеры, в ущелья, всюду стану кричать, стану звать: «Салават! Салават! Салават!» Пусть за мной ходят солдаты, пусть найдут его с русской поганкой, пусть их обоих удавят, посадят на кол… Пусть сына их бросят свиньям, я готова сама задушить эту пакость… Пусти — задушу! — рванулась она в избу.

Старик преградил ей путь.

— Кишкерма, к'зым… [29]

— Задушу!! — закричала она. — Побегу кричать: «Салават! Здесь Салават!» Побегу к солдатам, скажу оцепить леса, чтобы заяц не пробежал, чтобы мышь не могла проскочить…

— Не шуми! Тише, тише! — взмолился старик. — Всюду уши. В лесу тоже могут быть уши…

— Пусть уши! Пусть слышат! — кричала она, перебив его. — Я буду кричать: «Тут, тут Салават со своей Пугачихой!..»

Голос Амины сорвался. Она захлебнулась собственным криком. Со стеснением в груди, обессиленная, поникла, села на землю, заплакала по-ребячьи.

— Бабай, не мучай, скажи мне… Я буду молчать, буду знать и молчать, как рыба, и не пойду к нему, только ты не скрывай от меня, от жены, где мой Салават… Нельзя от меня скрывать… Сердце кричит, не я… Скажи мне…

Старик закашлялся и отвернулся.

— Каменным надо быть, чтобы тебя не услышать, — признался он. — Моё сердце не камень, я стар, потому и слаб, но мне нельзя уступить. Не за себя — за Салавата страшусь… — говорил старик.

Амина слушала молча, поникнув к земле, как сломанный стебель. Речь старика казалась ей бесконечной, мучительно длинной. Она поняла, что уже не добьётся его согласия, и молчала. Только горло её сдавило и пальцы срывали и комкали осеннюю бурую траву…

— Я скажу ему сам о твоих слезах. Нет никакой русской бабы, кыз… И Салаватово сердце не камень, он любит тебя, он придёт к тебе сам…

— Сам?! Ко мне?! — закричала она, с благодарностью обхватив ногу пасечника и припав щекою к его сапогу.

— Кишкерма. Не кричи, девчонка!.. Придёт твой муж… Я уже стар. Не мне растить его сына. Его матери нет в живых, её убили солдаты. Ты будешь единственной матерью Салаватова сына, возьмёшь его. Он сам принесёт к тебе… Молчи, к'зым… — остановил старик, заметив, что она хочет что-то сказать, — сиди дома, ночью не зажигай огня. Он придёт.

Она шла обратно в деревню счастливая. Тихо улыбалась она самой себе. Только углы её губ едва тронуло счастье, веки были опущены, но если бы вскинула она вверх ресницы, тёплая радость лучами брызнула бы из её глаз и озарила все…

Амина ждала Салавата, как жениха… Она побежала к соседям, чтобы сосед пришёл к ней зарезать барашка, сделала тесто для бишбармака, раскатывала быстро и гладко трясущимися от волнения руками… Тёрла сыр для шурпы, месила крутое тесто, бросала в кипящее сало с мёдом, готовя чекчак.

Соседки заглядывали в её окно. Вдруг понадобилось каждой из них что-то взаймы. Одной — соли, другой — муки, третьей — большой тухтак, четвёртой — корыто…

Самой Амине понадобилось занять чаю. Она зашла в один, в другой, в третий дом… Чаю не было ни у кого.

— У муллы или у писаря есть — попроси, — посоветовали соседки. — Твой брат всегда пьёт чай. У него стоит русский начальник — наверно, есть чай.

Амина решила лучше остаться без чая, чем зайти к Бухаиру. Но Зейнаб поймала её на улице.

— Ищешь чаю, а не зайдёшь ко мне, — сказала она. — Идём, я тебе дам чаю. Дождалась? — шёпотом значительно спросила она Амину.

— Кого? Что ты!.. Кого? — сделав вид, что не понимает, в испуге воскликнула Амина.

Зейнаб ничего не ответила и хитро, понимающе засмеялась.

— Просто соскучилась, чаю давно не пила. Знаешь сама — все дома сижу, все дома, — залепетала Амина, испугавшись, что сама себя выдала.

На огне в избе Бухаира кипела вода. Чай был заварен.

— Садись, — предложила жена Бухаира, — куда спешишь?

Чтобы не выдать себя, Амина села пить чай. Как отказаться, когда сказала, что хочет чаю… Зейнаб догадается!.. Жена Бухаира была щедра. Она наливала одну за другой полные чашки.

— Пей, пей, сестра, — угощала она, подставляя сливки и подвигая мёд и чекчак.

— Битты, джатяр… Исьме [30], — отнекивалась Амина, но жена Бухаира была все ласковей с каждой минутой.

Вырвавшись наконец, Амина вернулась домой с драгоценной щепоткой зелёного душистого чая. Всё было готово к встрече желанного гостя…

Но вдруг ей стало тревожно. В избе скреблась мышь или крыса, всё время казалось, что кто-то глядит за ней, кто-то ходит вокруг избы, кто-то дышит с ней рядом… В сомнении она даже переложила подушки, ковры и паласы, чтобы увериться в том, что никто не забрался в избу, пока её не было дома.

Смешно! Кому было забраться?!

Она насурьмила брови. Румянить щеки? Она поглядела в зеркало. Щёки пылали огнём — сама кипучая кровь нарумянила их. Глаза сияли, как звезды… Амина ещё никогда но видала себя такой красивой, как в этот вечер. Она надела старинное монисто. В нём были персидские тамуны, индийские рупии, турецкие и арабские серебряные и золотые деньги. Они поблёскивали и тихонько звенели при каждом дыхании. Серьги из любимой Салаватом бирюзы, какие носит всегда Гульбазир, украсили её маленькие уши… Она подразнила себя языком…