Мадфогские записки - Диккенс Чарльз (бесплатная регистрация книга txt) 📗

Чарльз Диккенс

МАДФОГСКИЕ ЗАПИСКИ

Общественная жизнь мистера Талрамбла, бывшего мадфогского мэра

Приятный — можно даже сказать, чрезвычайно приятный — город Мадфог [1] расположен в очаровательной низине, на самом берегу реки; именно реке он обязан тонким запахом смолы, дегтя, угля и пеньки, бродячим населением в клеенчатых шляпах, постоянным наплывом пьяных лодочников и многими другими преимуществами приморского местоположения. В Мадфоге много воды, по ездить туда на воды, пожалуй, все-таки не стоит. Вода вообще капризная стихия, а мадфогская — особенно. Зимой она просачивается на улицы и резвится в полях, более того — врывается даже в погреба и кухни и заливает их с совершенно излишней щедростью; в жаркую летнюю погоду она, наоборот, подсыхает и зеленеет, а зеленый цвет, хотя он по-своему очень неплох, особенно для травы, решительно не подходит воде, и нельзя отрицать. что это пустячное обстоятельство сильно портит красоту Мадфога. Климат в Мадфоге здоровый — очень здоровый; может быть, несколько сырой, но от этого он не становится хуже. Те, кто считает сырость вредной, ошибаются: растения в сырых местах благоденствуют — почему бы не благоденствовать и людям? Обитатели Мадфога единодушно утверждают, что на земле нет более прекрасных представителей рода человеческого, нежели они сами, — и этим неоспоримо и убедительно опровергается вышеупомянутое столь широко распространенное заблуждение. Таким образом, признавая, что Мадфог сыроват, мы, с другой стороны, недвусмысленно заявляем, что воздух его целебен.

Город Мадфог весьма живописен. Лаймхаус и Рэтклифская дорога несколько напоминают его, но дают о нем только слабое представление. В Мадфоге гораздо больше кабаков — больше, чем в Лаймхаусе и на Рэтклифской дороге вместе взятых. К тому же общественные здания здесь очень внушительны. Мы считаем его ратушу прекраснейшим из ныне существующих образцов стиля сарая: она представляет собой сочетание ордеров свинарника и садовой беседки, а простота ее планировки полна неизъяснимой прелести. Особенно удачной была мысль расположить с одной стороны двери большое окно, а с другой — маленькое. Смелая дорическая красота висячего замка и скребка на крыльце строго гармонирует с общим замыслом зодчего.

Здесь, в этом здании, и собираются в неусыпных заботах об общественном благе мэр и муниципалитет Мадфога. Восседая на тяжелых деревянных скамьях, которые вместе со столом посредине составляют единственную мебель выбеленной известкой залы, старейшины Мадфога проводят долгие часы в серьезных дебатах. Здесь они решают, в котором часу должны вечером закрываться кабаки и в котором часу допускается их открытие утром, с какого часа обитателям Мадфога дозволяется обедать по воскресеньям, а также другие важные политические вопросы; и нередко, когда в городе давно уже воцарилась тишина, когда далекие огоньки магазинов и жилых домов давно уже перестали мерцать, как звезды, радуя взоры лодочников на реке, свет в двух разнокалиберных окнах ратуши оповещает жителей Мадфога, что их крохотное законодательное собрание, подобно более многочисленному и более известному собранию того же рода, от которого шума больше, а толку столько же, в полном единодушии патриотически дремлет далеко за полночь на благо родины.

В течение многих лет среди этой компании мудрецов и ученых особенно выделялся скромностью своей наружности и поведения Николас Талрамбл, известный торговец углем. Каким бы животрепещущим ни был обсуждаемый вопрос, какими бы горячими ни были прения, каким бы ядовитым ни был обмен личностями (ведь даже в Мадфоге мы норой доходим до личностей), Николас Талрамбл оставался невозмутим. Дело в том, что Николас — человек трудолюбивый, встававший с зарей, — когда начинались прения, обыкновенно засыпал и спал до их окончания, а затем просыпался весьма освеженный и с величайшим благодушием подавал свой голос. Объяснялось это тем, что Николас Талрамбл, зная, что каждый из присутствующих составил свое мнение заранее, считал всякие обсуждения ненужным переливанием из пустого в порожнее; и по сей день остается вопросом, не был ли Николас Талрамбл близок к истине — по крайней мере в данном пункте.

Время, которое покрывает голову человека серебром, иногда наполняет его карманы золотом. По мере того, как оно оказывало Николасу Талрамблу первую услугу, оно любезно не забывало и о второй. Николас начал свою деловую карьеру в лачуге четыре фута на четыре, обладая капиталом в два шиллинга девять пенсов и запасом товара в три с половиной бушеля угля, не считан большого куска, подвешенного снаружи в качестве вывески. Затем он сделал пристройку к сараю и купи». тачку; затем отказался от сарая, а также от тачки, и обзавелся ослом и миссис Талрамбл; затем поднялся ни следующую ступень и приобрел тележку; вскоре тележку сменил фургон; так Талрамбл поднимался все выше и выше, подобно своему великому предшественнику Виттингтону [2] — только без кота-компаньона, — приумножал свое богатство и славу, пока, наконец, не удалился от дел и не переехал, забрав миссис Талрамбл и свое потомство, в Мадфог-Холл, выстроенный им в четверти мили от города Мадфога на холме — как он тщетно пытался убедить себя.

Примерно тогда же по Мадфогу поползли слухи, что Николас Талрамбл преисполнился спеси и чванства, что преуспеяние и богатство лишили его обхождение простоты, испортили его от природы доброе сердце; что, короче говоря, он задумал стать политическим деятелем и важным джентльменом, а на прежних друзей поглядывает теперь с презрительной жалостью. Неизвестно, имелись ли в то время основания для подобных слухов, но как бы то ни было, вскоре после их возникновения миссис Талрамбл обзавелась коляской, которой правил высокий форейтор в желтой шапке, мистер Талрамбл-младший начал курить сигары и называть лакея «человек», а сам мистер Талрамбл перестал проводишь вечера в своем любимом уголке у камина в зале «Герба лодочника». Это были скверные признаки, но более того стали замечать, что мистер Николас Талрамбл посещает заседания муниципалитета гораздо усерднее, чем раньше; что на них он уже не засыпает, как делал это в течение многих лет, а наоборот, придерживает веки указательными пальцами, не давая глазам закрываться; что дома он наедине с самим собой читает газеты и что у него появилась привычка туманно и таинственно упоминать о «народных массах», «производительных силах», «государственной собственности» и «интересах капитала» откуда неопровержимо следовало, что Николас Талрамбл либо сошел с ума, либо и того хуже; и все это повергало добрых граждан Мадфога в глубочайшее недоумение.

Наконец, примерно в середине октября мистер Талрамбл с семейством отправился в Лондон, потому что, как сообщила миссис Талрамбл своим мадфогским знакомым, в середине октября великосветский сезон в самом разгаре.

В это время, несмотря на целебность местного воздуха, по той или иной причине скончался мадфогский мэр. Событие было беспрецедентным — он прожил в Мадфоге восемьдесят пять лет. Муниципалитет никак не мог осмыслить происшедшее, и одного старичка, большого формалиста, лишь с трудом удалось удержать от предложения вынести мэру вотум недоверия в связи с его необъяснимым поведением. Но, как ни странно, он все-таки умер, не обратив ни малейшего внимания на мнение муниципалитета; и муниципалитет очутился перед необходимостью немедленно избрать ему преемника. С этой целью советники собрались на заседание, а так как они последнее время только и говорили, что о Николасе Талрамбле, и так как Николас Талрамбл был весьма почтенной особой, то они и избрали его и со следующей же почтой написали в Лондон, дабы сообщить Николасу Талрамблу о новой ступени, на которую он поднялся.

А поскольку на дворе стоял ноябрь и поскольку мистер Талрамбл находился в Лондоне, ему довелось увидеть процессию лорд-мэра и присутствовать на торжественном обеде в Гилдхолле, и созерцание означенного блеска и великолепия крайне его, мистера Талрамбла, огорчило, так как он не мог не подумать, что, родись он не в Мадфоге, а в Лондоне, то, возможно, тоже стал бы лорд-мэром, снисходительно улыбался бы судьям, был бы любезен с лорд-канцлером, фамильярен с премьер-министром, холодно вежлив с министром финансов, обедал бы под сенью флага и совершал бы много других деяний и подвигов, составляющих исключительную прерогативу лорд-мэров города Лондона. Чем больше Николас Талрамбл размышлял о привилегиях лорд-мэра, тем более завидной представлялась ему эта должность. Быть королем, конечно, неплохо, но что такое король по сравнению с лорд-мэром! Если король произносит речь, все знают. что написал ее кто-то другой; а вот лорд-мэр говорил целых полчаса — и только то, что сам придумал, — и все ему бурно рукоплескали, а король, как хорошо известно может разговаривать со своим парламентом, пока не охрипнет, но так и не добьется ни единого хлопка. И в итоге всех этих размышлений лорд-мэр представился мистеру Николасу Талрамблу могущественнейшим из земных владык, который по всем статьям превосходит русского императора и оставляет далеко за флагом Великого Могола.