Труженики Моря - Гюго Виктор (первая книга TXT) 📗
«Жильят». Как давно стаял этот снег!
Жильят пошел дальше.
День был прекрасный, в ту весну еще не выдавалось такого ясного дня. Утро дышало каким-то свадебным ликованьем. Май щедро расточал свои богатства: казалось, единственная цель всего сущего – праздновать и наслаждаться счастьем.
Сквозь лесной гул и шум селений, сквозь шепот волны и ветра пробивалось нежное воркование. Первые бабочки опускались на первые розы. Все было свежо в природе – трава, мох, листья, ароматы, лучи. Казалось, солнце впервые появилось в небе. Валуны словно были только что вымыты. Проникновенную мелодию пели ветви деревьев голосами птенцов, вылупившихся накануне. Вероятно, еще лежала в гнезде скорлупа, пробитая их маленькими клювами. Трепещущая листва шелестела от неумелых взмахов крылышек. Птенцы пели свою первую песенку, вылетали в первый полет. Наперебой щебетали удоды, синички, дятлы, щеглята, снегири, воробышки. В чаще живописно пестрели сирень, ландыши, волчьи ягоды, глициния.
Необычайно красивая водяная чечевица, растущая на Гернсее, изумрудным покрывалом застилала болота. В них купались трясогузки и стрижи, эти мастера лепить изящные гнездышки.
Во всех просветах меж листвой синело небо. Несколько влюбленных облачков гонялись, друг за другом по лазури с грацией нимф. Казалось, весь воздух звенел от поцелуев, которыми обменивались невидимые уста. Старые стены с букетами дикого левкоя были словно новобрачные. Слива стояла в цвету, ракитник стоял в цвету: ослепительно-белыми и ярко-желтыми шатрами сверкали они сквозь сплетавшиеся ветви дерев. Весна сыпала золото и серебро в необъятную сквозную корзину лесов. Зеленела молодая поросль. Слышались веселые приветственные возгласы. Гостеприимное лето раскрывало двери навстречу птицам из дальних стран. То была пора прилета ласточек. Еще не распустились бело-розовые кисти боярышника, их опередили золотые кисти дикого дрока, обрамлявшего крутые откосы дорог. Привлекательное и прекрасное жили в добром соседстве; пышность дополнялась изяществом; огромное не стесняло ничтожного; каждая нотка в концерте звучала; великолепие бесконечно малого занимало свое место в роскошной красоте вселенной; все выступало четко, как в прозрачной воде. Божественное изобилие и таинственное набухание бутонов говорили о стихийной и священной работе животворных соков. Блестящее блестело ярче, любящее любило сильнее.
Каждый цветок казался песнью, каждый звук лучом. Все ширился, разливаясь повсюду, великий гимн, исполненный гармонии. То, что начинало распускаться, поощряло то, что лишь начинало всходить. Смятение, которое шло из недр земли и изливалось с небес, невольно трогало сердца, подвластные скрытому и рассеянному всюду воздействию обновляющейся природы. Цветок невнятно лепетал о будущих плодах; все девственное предавалось мечтам; воспроизведение существ, предначертанное необъятной дупгой неведомого, начиналось с лучезарного сияния приводы. Всюду обручения. Свадьбы на каждом шагу. Жизнь вступала в брачный союз с бесконечностью.
Вокруг свет, тепло, красота. За плетнями во дворах бегали смеющиеся дети. Кое-где они играли в «котел». Яблони, персиковые деревья, вишни, груши украшали плодовые сады пышными белыми или розовыми кронами. В траве мелькали подснежники, барвинок, тысячелистник, маргаритки, нарциссы, гиацинты, фиалки, вероника. Голубоватый огуречник, желтый ирис разрастались вперемежку с Очаровательными розовыми звездочками, что всегда зацветают все вместе и поэтому зовутся «подружками». Золотистые насекомые сновали между камнями. Очиток в цвету покрывал багрянцем соломенные крыши. Труженицы ульев вылетали на волю. Пчела взялась за работу. Воздух полнился рокотом моря и гуденьем мошкары.
Природа, опьяненная маем, исходила негой.
Когда Жильят дошел до Сен-Сансона, вода еще не прилила в глубь гавани, и он мог неприметно для всех пробраться посуху, позади судов, вытащенных на берег для пбчинки. Плоские камни, уложенные в ряд на небольшом расстоянии друг от друга, облегчали ему путь.
Жильята никто не заметил. Народ толпился на другой стороне гавани, около входа в бухту, близ «Приюта неустрашимых». Его имя перелетало из уст в уста. О нем говорилось так много, что на него самого даже не обратили внимания.
Жильят прошел мимо, как бы растворившись в том шуме, виновником которого был сам.
Он увидел издали ботик на том же месте, где его причалил, трубу машины между четырех цепей, плотников, занятых работой, неясные силуэты людей, ходивших взад и вперед, и до него донесся бодрый, громовой голос месса Летьери, отдававшего приказания.
Он свернул в переулок.
Позади «Приюта неустрашимых» было безлюдно, ибо все из любопытства сбежались на набережную. Жильят пошел по тропинке вдоль низкой садовой ограды. Дойдя до уголка, где росла дикая мальва, он остановился; он снова увидел камень, где столько раз сидел, увидел деревянную скамью Дерюшетты.
Он взглянул на дорожку, на землю, где еще недавно обнимались две, теперь уже исчезнувшие, тени.
Он продолжал идти. Поднялся на холм замка Валлъ, спустился и зашагал к «Дому за околицей».
Бухта Умэ-Паради была пустынна.
Дом оставался таким, каким – Жильят покинул его утром, собравшись в порт Сен-Пьер.
Окно было открыто. Виднелась стена, волынка, висевшая на гвозде.
На столе лежала маленькая Библия, подаренная Жильяту в знак благодарности неизвестным, который оказался Эбенезером.
Ключ торчал в дверной скважине. Жильят подошел, запер дверь, дважды повернув ключ, положил его в карман и ушел.
Направился он пе в глубь острова, а к морю.
Он пересек свой сад наискось самым коротким путем, пе щадя грядок, однако стараясь не помять брюссельской капусты, которую посадил потому, что ее любила Дерюшетта.
Потом перелез через ограду и спустился к бурунам.
Он шел, держась длинной и узкой линии рифов, соединявших «Дом за околицей» с Бычьим рогом – огромным гранитным обелиском, поднимавшимся посреди моря. Именно там и находилось кресло Гильд-Хольм-Ур.
Жильят шагал с камня на камень, как гигант по горным вершинам. Расхаживать по гребням подводных камней – то же, что ступать по коньку крыши.
Какая-то рыбачка с сачком в руке, бродившая неподалеку босиком по лужам, крикнула ему, пробираясь л берегу: – Будьте осторожны, вода прибывает!
Он продолжал свой путь.
У самого Рога – скалы, которая замыкала риф и была наивысшей точкой со стороны моря, – Жильят остановился.
Здесь кончался берег. То был отвесный обрыв небольшого мыса.
Он осмотрелся.
В открытом море покачивалось на якорях несколько баркасов, вышедших на лов рыбы. Порою их борта отливали серебром под лучами солнца – то вытаскивали из воды сети.
«Кашмир» еще не доплыл до Сен-Сансона; на нем поставили большой марсель. Он был между Эрмом и Жет-У.
Жильят обогнул скалу. Он оказался под самым креслом Гильд-Хольм-Ур, у подножья той крутой лестницы, с которой месяца три назад он помог Эбенезеру спуститься. Он поднялся наверх.
Почти все ступени были уже покрыты водой. Лишь дветри оставались сухими. Он быстро взобрался по ним.
Ступени вели к креслу Гильд-Хольм-Ур. Он подошел к нему, огляделся, закрыл ладонью глаза, потом медленно провел ею по лбу, – казалось, этим жестом он стирал прошлое.
Затем сел в – гранитную нишу; за его спиной был утес, а у ног – океан.
В это время «Кашмир» миновал массивную круглую башню, которая выступала из воды и охранялась сержантом и пушкой, – она отмечала на рейде половину пути от Эрма до порта Сен-Пьер.
Над головой Жильята, в расщелинах, чуть колыхались стебли горных цветов.. Голубело необозримое море. Дул восточный ветер, поэтому у острова Серк не было прибоя, – с Гернсея видна лишь западная сторона островка. Издали дымной обозначался берег Франции и желтела длинная полоса песков Картре. Порой мимо Жильята пролетала белая бабочка. Бабочки любят порхать над морем.
Ветер был слабый. Синева неба и моря точно застыла.
Лишь на воде змеились гладкие ленты темной и светлой лазури, указывавшие на скрытые извилины мелей.
