Жена мудреца (Новеллы и повести) - Шницлер Артур (книги онлайн полные версии .txt) 📗
— Вы можете взвалить это бремя на себя, вы еще молоды, — сказал он, и доктор Греслер ответил лишь печальным жестом отрицания.
Затем он осмотрел все помещения санатория и, к своему прискорбию, нашел их в еще более запущенном и небрежном состоянии, чем опасался. К тому же немногочисленные пациенты, которых он встречал в саду, в коридорах и в лечебнице, отнюдь не произвели на него впечатления людей, довольных своим положением и верящих в будущее; ему даже показалось, что во взглядах, которыми они приветствовали своего врача, сквозит недоверие, а порой и враждебность. Но когда с балкончика директорской квартиры Греслер окинул взором сад, лежавшую за ним веселую долину и пологие, слегка окутанные туманом холмы, близ которых, как угадывал доктор, находится дом лесничего, его внезапно охватила такая страстная тоска по Сабине, что он впервые уверенно назвал это чувство любовью и увидел перед собой упоительную цель: в скором времени он должен стоять на этом же самом месте, обнимая Сабину, свою подругу и жену, и положив к ее ногам все это владение, обновленное и прекрасное. Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы сохранить нерешительный вид, прощаясь с директором Франком, который, впрочем, отнесся к этому в высшей степени равнодушно. Вечером, в доме лесничего, Греслер решил пока вовсе не упоминать о своем посещении санатория; однако уже на следующее утро он повез с собой туда архитектора Адельмана, своего ежедневного соседа по табльдоту в «Серебряном льве»; он хотел выслушать мнение специалиста. Оказалось, что переделки потребуются менее серьезные и дорогостоящие, чем он думал, архитектор соглашался даже взять на себя все работы по ремонту санатория и закончить их к маю будущего года. Доктор Греслер снова разыграл нерешительность и удалился вместе с архитектором, который, оставшись с ним наедине, стал изо всех сил склонять его на эту выгодную покупку.
В тот же вечер, совсем по-летнему теплый, Греслер, сидя с Сабиной и ее родителями на веранде дома лесничего, рассказал о своих переговорах с доктором Франком, но как бы между прочим, так, словно все произошло совершенно случайно: просто он вместе с архитектором шел мимо ворот санатория и встретил его владельца. Господин Шлегейм нашел, что условия чрезвычайно выгодны, и посоветовал доктору Греслеру уже сейчас отказаться от зимней практики на юге, остаться здесь и самому, на месте, проследить за ходом работ. Но об этом доктор Греслер не хотел и слышать. Разве он может так внезапно оставить свою практику в Ландзароте? К тому же архитектор Адельман такой добросовестный человек, что если уж он займется этим делом, доктор может уехать со спокойной душой. Тогда Сабина со свойственной ей простотой предложила следить за работами во время отсутствия Греслера и регулярно писать ему о том, как подвигается строительство. Вскоре родители, словно сговорившись, ушли домой, а Сабина и доктор, как они это частенько любили делать, начали медленно прогуливаться под елями аллеи, ведущей от дома к шоссе. Она дала ему много разумных советов относительно перестройки старого здания, чем доказала, что уже и раньше интересовалась этим вопросом. Так, например, она считала необходимым пригласить на должность старшей сестры-хозяйки какую-нибудь даму — настоящую даму, подчеркнула она, потому что это придало бы санаторию в известной мере светский характер, которого ему особенно не хватало в последние годы. Наконец-то — доктор Греслер с бьющимся сердцем почувствовал это — произнесено было нужное слово, которым он мог и должен был воспользоваться! Он уже хотел это сделать, как вдруг Сабина, словно желая помешать ему, торопливо пояснила:
— Лучше всего сделать это через газету. На вашем месте я даже съездила бы, куда нужно, лишь бы заполучить на эту важную должность подходящего человека. Ведь у вас сейчас достаточно свободного времени. Ваши пациенты почти все разъехались, не так ли? А когда вы собираетесь уезжать?
— Дней через пять-шесть. Прежде всего мне нужно, конечно, завернуть домой, то есть в свой родной город. Сестра не оставила завещания, а мой старый друг Белингер пишет, что мне необходимо кое-что привести в порядок непосредственно на месте. Но до этого я хочу еще раз съездить в санаторий и осмотреть там все, вплоть до мелочей. Окончательного решения я все равно не приму, пока не переговорю со своим другом Белингером.
Так он и продолжал ходить вокруг да около, осторожно, неумело и все время недовольный собой; он понимал, как нужны в такую минуту ясность и определенность. Сабина замолчала, и Греслер счел самым разумным распрощаться с нею под предлогом визита к больному; он взял руку Сабины, на мгновение задержал, затем поднес к губам и поцеловал. Сабина не отняла руки, и, когда доктор взглянул на нее, ему показалось, что лицо у нее более умиротворенное и веселое, чем раньше. Понимая, что говорить больше ни о чем не нужно, он отпустил ее руку, сел в экипаж, набросил плед на колени и поехал. Когда он оглянулся, Сабина все еще стояла на том же месте, неподвижная, освещенная лунным светом, но казалось, что смотрит она куда-то в сторону, в ночь, в пустоту, а совсем не на дорогу, по которой медленно удалялась его коляска.
VII
На следующий день, несмотря на проливной дождь, доктор Греслер вновь отправился в санаторий и уже в третий раз попросил разрешения осмотреть его, хотя делал это без особого желания, а, скорее, по обязанности. На этот раз ему пришлось удовлетвориться более скромным провожатым — молодым ассистентом, подчеркнутая любезность которого была адресована не столько старшему коллеге, сколько вероятному будущему директору, и который не упускал ни одного случая показать, что он знаком с наиновейшими методами лечения, хотя применить их здесь пока не имеет никакой возможности. В этот день здание показалось доктору Греслеру еще более запущенным, а сад еще более заросшим, чем накануне, и оказавшись, наконец, в пустой конторе наедине с владельцем санатория, который завтракал прямо за письменным столом, заваленным бумагами и счетами, он объявил, что сможет дать окончательный ответ только по возвращении из родного города, примерно недели через три.
Директор выслушал его с обычным равнодушием и заметил только, что и он, разумеется, не будет себя считать связанным каким бы то ни было обязательством. Разговор на этом закончился, и Греслер с облегчением вздохнул, когда снова оказался на улице и, раскрыв зонтик, направился по шоссе к городу. С зонтика со всех сторон стекали крупные дождевые капли, холмы были окутаны туманом. Похолодало так сильно, что у доктора начали мерзнуть пальцы, и он натянул перчатки, с трудом удерживая над собой зонтик и недовольно покачивая головой. Еще неизвестно, сумеет ли он вообще привыкнуть проводить позднюю осень и зиму не на юге, а в этой так несправедливо называемой умеренной полосе, и ему втайне захотелось сегодня же вечером объявить Сабине, что санаторий у него прямо из-под носа перекупили и что он, честно говоря, не очень-то завидует покупателю.
Дома он нашел письмо, адрес на конверте был написан рукою Сабины. Греслер почувствовал, как у него внезапно замерло сердце. О чем она могла писать ему? Только об одном. Она просит его не приходить больше. Он все испортил вчера, когда поцеловал ей руку, — он это сразу понял. Такие поступки ему не к лицу. Он, наверно, был ужасно смешон в ту минуту. Греслер не помнил даже, как разорвал конверт и стал читать.
«Дорогой друг! Я смею вас называть так, не правда ли? Завтра вечером вы придете снова, и вы должны получить это письмо раньше. Ведь если я вам не напишу — кто знает, не уйдете ли вы и в этот вечер так же, как уходили от меня все эти дни и вечера, и не уедете ли в конце концов совсем, так ничего и не сказав, а может быть, еще и убеждая себя, что поступаете разумно и справедливо. Поэтому мне не остается ничего, как самой сказать или, вернее, написать вам, ибо сказать я не в силах, о том, что у меня на сердце. Итак, дорогой господин Греслер, мой дорогой друг доктор Греслер, я пишу вам, и вы, прочитав это, будете, наверное, очень довольны и не сочтете мой поступок неженственным — я ведь чувствую, что имею право написать вам. Я совсем, совсем не возражала бы против того, чтобы стать вашей женой, если бы вы попросили меня об этом. Вот я все и сказала. Да, я хочу быть вашей женой. Я питаю к вам такое глубокое, искреннее чувство дружбы, какого не питала ни к одному человеку, которого когда-либо знала. Правда, это не любовь. Еще нет. Но это, безусловно, нечто очень близкое к любви, такое, что вскоре может стать любовью. В последние дни, стоило вам заговорить об отъезде, как у меня становилось мучительно тяжело на сердце. И когда сегодня вечером вы поцеловали мне руку, мне было так приятно. Когда же потом вы скрылись в темноте, мне вдруг показалось, что все кончено, и стало так страшно, что вы никогда больше не придете к нам. Сейчас это, конечно, прошло. Ведь эти мысли явились лишь из-за того, что была уже ночь, не так ли? Я знаю, вы придете снова. И завтра же вечером. И я знаю, что вы относитесь ко мне так же хорошо, как и я к вам. Об этом даже не надо говорить словами. Но порою мне кажется, что вы слишком мало верите в себя. Разве это не так? Я думала и о том, отчего это происходит. Мне кажется, оттого, что вы нигде не пустили корней, что у вас, в сущности, никогда не было времени подумать о том, что и вас кто-нибудь может искренне полюбить. Наверно, от этого. А может быть, вы нерешительны и по другой причине. Мне, естественно, очень тяжело писать вам об этом. Но раз уж я начала, то не хочу останавливаться на полуслове. Итак, мой дорогой друг, вы знаете, что однажды я уже была помолвлена. Это было четыре года тому назад. Он был врач, как и вы. Мой отец вам, наверно, рассказывал об этом. Я очень любила его, и утрата его была для меня большим ударом. Он ведь был так молод! Всего двадцать восемь лет. Тогда мне казалось, что жизнь для меня уже кончилась, — в тяжелые минуты всегда так думаешь. Впрочем — должна вам признаться и в этом, — он не был моей первой любовью. Раньше, до него, я увлекалась одним певцом. Это было как раз в то время, когда мой отец, желая мне, конечно, только добра, пытался навязать мне карьеру, к которой у меня нет никакого призвания. Так вот, это увлечение было самым сильным, какое я только переживала в жизни. Нет, переживала — это не совсем точное слово. Но все же… перечувствовала. Кончилось все это очень глупо. Он решил, что имеет дело с одной из тех женщин, каких привык встречать в своем кругу, и стал себя вести соответствующим образом, — и тут все было кончено. Но странно! Я и сейчас вспоминаю об этом человеке гораздо чаще, чем о своем женихе, который был мне так дорог. Мы были помолвлены целых полгода. Так. И вот еще одно, о чем мне тяжело писать вам. Знаете ли вы, что мне кажется, дорогой доктор Греслер? Что вы предполагаете нечто такое, чего не было, и это вынуждало вас быть таким нерешительным. Правда, это только доказывает, как хорошо вы ко мне относитесь. Но в то же время — простите за откровенность — в этом есть какой-то педантизм или тщеславие. Конечно, я хорошо знаю, что такой преувеличенный педантизм и тщеславие свойственны мужчинам. Но я хочу сказать вам, что эти чувства не должны больше угнетать вас. Нужно ли выразиться яснее? Извольте, дорогой друг: мне не в чем больше признаваться вам. Как я сейчас вспоминаю, у нас вообще были странные отношения. По-моему, он за полгода поцеловал меня раз десять, не больше.
