Красный сфинкс - Дюма Александр (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
— Как, вы уже беременны, милая госпожа Кавуа?
— Поистине чудо! Ведь мой муж вернулся примерно месяц назад. Входите все, входите все! Господин кардинал позволяет.
— Да, позволяю, но в то же время позволяю, вернее, приказываю Латилю сесть. Вот кресло, садитесь, Латиль!
Латиль безмолвно повиновался. Если б он простоял еще минуту, ему стало бы плохо.
Тем временем вошло все потомство четы Кавуа, выстроившись по росту; впереди был старший, красивый девятилетний мальчик, потом девочка, потом еще мальчик, потом еще девочка и так до последнего ребенка, которому было два года.
Став по ранжиру перед кардиналом, они напоминали трубки флейты Пана.
— Ну вот, дети, — сказала г-жа Кавуа, — это человек, Кому мы обязаны всем — вы, ваш отец и я. Станьте на колени перед ним и поблагодарите его.
— Госпожа Кавуа, госпожа Кавуа! На колени становятся только перед Господом.
— И перед теми, кто его представляет. Впрочем, это мое дело приказывать моим детям. На колени, детвора!
Дети послушались.
— А теперь, — сказала г-жа Кавуа, обращаясь к старшему, — Арман, повтори господину кардиналу молитву, которой я тебя научила и которую ты произносишь вечером и утром.
— Господи Боже мой, — прозвучал голос ребенка, — пошли здоровье моему отцу, моей матери, моим братьям, моим сестрам и сделай так, чтобы его высокопреосвященство кардинал, кому мы всем обязаны и кому молим ниспослать всяческое благо, потерял свое министерство и папа мог бы каждый вечер приходить домой.
— Аминь! — произнесли хором остальные дети.
— Что же, — смеясь сказал кардинал, — меня ничуть не удивляет, что молитва, произнесенная столь чистосердечно и столь единодушно, была исполнена.
— А теперь, — сказала г-жа Кавуа, — когда мы сказали монсеньеру все, что хотели сказать, вставайте и пойдем.
Дети поднялись так же одновременно, как опустились на колени.
— Ну, как они слушаются? — спросила г-жа Кавуа.
— Госпожа Кавуа, — ответил кардинал, — если я когда-нибудь вернусь на министерский пост, то прикажу назначить вас капитаном-инструктором войск его величества.
— Боже нас сохрани от этого, монсеньер.
Госпожа де Комбале расцеловала детей и мать; та усадила детей по двое в три портшеза, ожидавших у двери, и с самым маленьким села в четвертый.
Кардинал провожал их растроганным взглядом.
— Монсеньер, — сказал Латиль, привстав с кресла, — вам больше не требуется моя шпага, поскольку у вас есть господин Кавуа, разделивший вашу опалу; но вам надо бояться не только клинка: ваш враг носит имя Медичи.
— Да, не правда ли, вы тоже так считаете? — спросила, входя, г-жа де Комбале. — Яд?
— Вам нужен преданный человек, чтобы заранее пробовать все, что будет пить и есть ваше высокопреосвященство. Я предлагаю себя.
— О, что касается этого, дорогой господин Латиль, — сказала улыбаясь, г-жа де Комбале, — то вы опоздали. Некто уже предложил свои услуги.
— И они приняты?
— По крайней мере, я надеюсь, — сказала г-жа де Комбале, нежно посмотрев на дядю.
— И кто же это? — спросил Латиль.
— Я, — ответила г-жа де Комбале.
— Тогда, — сказал Латиль, — мне делать здесь больше нечего; прощайте, монсеньер.
— Что это значит? — спросил кардинал.
— Я ухожу. У вас есть капитан телохранителей, у вас есть дегустатор; в качестве кого останусь я при вашем высокопреосвященстве?
— В качестве друга. Этьенн Латиль, такое сердце, как у вас, — редкость; я нашел его и не хочу потерять.
И, обернувшись к г-же де Комбале, кардинал сказал:
— Милая Мария, поручаю целиком вашим заботам моего друга Латиля. Если я не найду сейчас для него занятия соответствующего его заслугам, то, возможно, такой случай представится позже. Ступайте; если предположить что литературные друзья окажутся так же верны мне, как мой капитан телохранителей и мой лейтенант, то мне надо завалить их работой на завтра.
Тут раздался голос Гийемо, докладывающего о посетителе: — Господин Жан де Ротру.
— Вот видите, — сказал кардинал Латвлю, — один уже не заставил себя ждать.
— Черт возьми! — произнес Этьенн Латиль. — И почему отец не заставил меня заниматься поэзией!
XVIII. «МИРАМ»
Ротру был не один.
Кардинал с любопытством взглянул на его неизвестного спутника; тот стоял со шляпой в руке, и его склоненная поза выражала преклонение, но не раболепство.
— Вот и вы, де Ротру, — сказал кардинал, протягивая ему руку. Не скрою, что я прежде всего рассчитывал на верность моих собратьев-поэтов. Счастлив видеть, что вы оказались вернейшим из верных.
— Если бы я мог предвидеть то, что с вами произойдет, монсеньер, вы нашли бы меня здесь, и я сам отворил бы прославленному изгнаннику двери его убежища. Ах, — продолжал Ротру, потирая руки, — мы будем работать! Как это хорошо — сочинять стихи!
— И молодой человек тоже так думает? — спросил Ришелье, глядя на спутника Ротру.
— Он настолько разделяет это мнение, монсеньер, что сам прибежал сообщить мне новость о вашей отставке, только что услышанную им у госпожи де Рамбуйе, и умолял, чтобы теперь, когда вы больше не министр, я немедленно представил его вам. Он надеется, что теперь, когда государственные дела не занимают вашего времени, вы найдете возможность посмотреть его комедию, которую сыграют в Бургундском отеле.
Предложение это, сделанное кардиналу, в наши дни могло бы показаться достаточно странным; но в ту эпоху оно не имело ничего необычного и ничуть не скандализировало Ришелье.
— И какую же пьесу вы нам покажете, господа актеры? — спросил кардинал.
— Ответь сам, — сказал Ротру своему спутнику
— «Мелиту», монсеньер, — скромно ответил молодой человек, одетый в черное.
— А-а! — произнес Ришелье. — Если память меня не обманывает, вы тот господин Корнель, кому, по словам вашего друга Ротру, предстоит затмить нас всех, и его в том числе.
— Дружба снисходительна, монсеньер, а мой земляк Ротру для меня больше чем друг, это мой брат.
— Мне нравится видеть такой союз поэтов; античность воспевала подобные союзы между воинами, но никогда — между поэтами.
И, повернувшись к Корнелю, кардинал спросил:
— Вы честолюбивы, молодой человек?
— Да, монсеньер. У меня есть одно стремление; если оно осуществится, я буду полон радости.
— Какое же?
— Спросите у моего друга Ротру.
— О-о! Робкий честолюбец, — заметил кардинал.
— Лучше сказать скромный, монсеньер.
— И это стремление, — спросил кардинал, — я могу осуществить?
— Да, монсеньер, одним словом, — ответил Корнель.
— Ну так скажите. Я никогда не был так расположен осуществлять чужие стремления, как теперь, когда вижу ничтожность собственных.
— Монсеньер, мой друг Корнель мечтает о чести быть принятым в число ваших сотрудников. Если бы ваше высокопреосвященство остались министром, он подождал бы успеха своей комедии, чтобы быть представленным вам; но как только вы стали просто великим человеком, располагающим своим временем, он сказал:
«Жан, друг мой, господин кардинал примется за работу; поспешим, или место окажется занятым».
— Место не занято, господин Корнель, — сказал кардинал, — и оно ваше. Вы ужинаете со мной, господа, и, если тем временем прибудут наши товарищи, я сегодня же вечером распределю между вами план новой трагедии: несколько сцен ее я уже набросал.
Кардинал не ошибся в своих предположениях; вечером за накрытым столом собрались те, кого потом стали называть «Пятью авторами», то есть Буаробер, Кольте, л’Этуаль, Ротру и Корнель.
Ришелье угощал их с радушием и сердечностью собрата. После ужина перешли в рабочий кабинет, где Ришелье, сгоравший от нетерпения воодушевить своих сотрудников сюжетом, который будет дан им для разработки, поспешил вынуть из бюро тетрадь; на обложке его почерком были выведены крупные буквы: «МИРАМ».
— Господа, — сказал кардинал, — изо всего, чем мы занимались до сих пор, это мое любимое детище. Имя, что вы все прочли — Мирам, — не скажет вам ничего, оно, как и сама пьеса, плод чистой фантазии. Однако, поскольку человеку дано не придумывать, а лишь воспроизводить общие идеи и свершившиеся факты, изменяя в меру поэтического воображения форму, в какой он их показывает, вы, весьма вероятно, угадаете за вымышленными именами истинные и за воображаемыми местами действительные. Я ничуть не возражаю против того, чтобы вы давали, даже громко, комментарии, какие вам угодно будет высказать.
