Жена мудреца (Новеллы и повести) - Шницлер Артур (книги онлайн полные версии .txt) 📗
Доктор распаковал вещи, походил взад и вперед по комнатам, доставая по дороге то одну, то другую книгу из книжных шкафов и тут же ставя ее на место, поглядел в окно на узенькую, тихую улицу, на углу которой мокрая мостовая отражала свет фонаря, сел к письменному столу в старое, оставшееся еще от отца кресло, почитал газету и, к своему прискорбию и удивлению, почувствовал, что бесконечно далек от Сабины, словно между ними не только легли многие сотни миль, но и письмо, в котором она предлагала ему свою руку и которое обратило его в бегство, он получил не вчера, а много недель тому назад. Греслер вынул конверт из кармана, и ему показалось, что от бумаги исходит какой-то терпкий волнующий аромат; тогда, словно боясь вновь перечитать письмо, он запер его в ящик письменного стола.
На следующее утро доктор спросил себя, что же ему здесь, собственно, делать сегодня, да и в последующие дни. В родном городе он давно стал чужим: друзья его в большинстве своем умерли, с немногими оставшимися в живых он постепенно прервал всякую связь, и только сестра его, посещая родные места, всегда встречалась с какими-то стариками, знакомыми их давно уже умерших родителей. Поэтому Греслеру было, в сущности, нечего делать дома, если не считать переговоров с его старым другом адвокатом Белингером, но и эти переговоры не казались ему чем-то безотлагательным.
Выйдя из дому, он первым делом пошел погулять по городу, как всегда делал, когда ненадолго возвращался домой после длительного отсутствия. Обычно во время таких прогулок его охватывало легкое и приятное умиление; сегодня же под этим низким, серым, дождливым небом он остался совершенно спокойным. Не ощутил он никакого внутреннего волнения и проходя мимо старого дома, из узкого, высокого углового окна которого его первая любовь кивала и улыбалась ему в юности, когда он шел в гимназию или возвращался оттуда домой; равнодушно прислушался он к шуму фонтана в осеннем парке, который когда-то вырос у него на глазах на месте старых городских валов; когда же, выйдя из ворот старой знаменитой ратуши, он увидел на углу узенькой улочки ветхий, полуразвалившийся домик, — за его тусклыми, подслеповатыми окнами, задернутыми красными занавесками, он пережил когда-то свое первое жалкое любовное приключение, после чего месяц дрожал от страха перед последствиями, — на душе у него стало так, словно перед ним поднялся какой-то запыленный и разодранный занавес, приоткрывший все его детство.
Первый, с кем он заговорил, был седобородый торговец в табачной лавочке, где он покупал себе сигары. Однако когда тот пустился в многословные соболезнования по поводу кончины сестры господина доктора, Греслер с трудом пробормотал что-то в ответ и стал опасаться встреч с другими знакомыми, не желая выслушивать от них таких же ничего не значащих слов. Однако следующий, кого он встретил, вообще не узнал его, а мимо третьего, который сделал было попытку остановиться, Греслер прошел с быстрым, почти невежливым поклоном.
Пообедав в старом, хорошо ему знакомом ресторане, отделанном теперь с безвкусной, бьющей в глаза пышностью, доктор отправился к Белингеру, который уже знал о его приезде, встретил дружески радушно и после нескольких соболезнующих слов стал расспрашивать о подробностях смерти Фридерики. Греслер, потупившись, почти шепотом рассказал другу юности о печальном событии, и когда снова поднял глаза, то был несколько удивлен, увидев перед собой пожилого, полного господина с обрюзгшим безбородым лицом, а ведь это лицо Греслер, по старой памяти, все еще представлял себе юношески свежим. Белингер сначала не на шутку разволновался и долго молчал, но, наконец, пожал плечами и сел за письменный стол, как бы желая этим показать, что даже после такого трагического события оставшимся в живых не остается ничего иного, как обратиться к будничным делам. Он открыл ящик стола, извлек оттуда папку, вынул из нее завещание и другие важные бумаги и начал подробнейшим образом излагать порядок введения в наследование. Покойница оставила гораздо более значительные сбережения, чем думал Греслер, а поскольку он был единственным наследником, то дело складывалось так, что он мог теперь, как ему разъяснил адвокат в заключение своей подробной речи, даже оставить свою практику и жить, хотя и скромно, но вполне прилично, на одни проценты. Но именно после этого открытия доктор понял, что до ухода на покой ему еще далеко и что, напротив, он испытывает сейчас особенно сильную жажду деятельности. Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, он рассказал старому другу о санатории, насчет покупки которого он вел серьезные переговоры незадолго до отъезда из курортного городка. Адвокат выслушал его внимательно и подробно расспросил о целом ряде мелочей; сначала он, казалось, отнесся к намерениям доктора сочувственно, но под конец стал уговаривать своего друга воздержаться от подобного шага: ведь, кроме медицинских талантов и умения обращаться с больными, — с этим он, разумеется, прекрасно справится, — это дело требует известных хозяйственных и коммерческих способностей, а вот их-то Греслер до сих пор никак не проявил. Доктор, сочтя это замечание не лишенным оснований, думал, не рассказать ли ему еще и о фрейлейн Шлегейм, которая, быть может, помогла бы ему справиться с этой частью предстоящей задачи. Но старый холостяк, сидевший напротив него, вряд ли бы что-нибудь понял в его своеобразной любовной истории. Греслер слишком хорошо знал привычку Белингера при каждом удобном случае отзываться о женщинах в презрительной, даже циничной манере, а он сам вряд ли спокойно стерпел бы какое-либо легкомысленное замечание по поводу Сабины.
В свое время Белингер не пожелал скрывать от друга юности событие, которое сделало его таким женоненавистником.
На одном из костюмированных балов, где высшее общество города раз в год соприкасалось с театральным миром, а также с еще более сомнительными в нравственном отношении кругами, Белингер мимоходом снискал полную благосклонность некой дамы, которой даже самое буйное воображение никогда не решилось бы приписать подобной отваги и смелости. Сама же она, не сбросив маски даже в минуту последнего упоения, осталась и тогда и позднее неузнанной. Однако благодаря одному странному случаю Белингеру удалось узнать, кто же была женщина, принадлежавшая ему в ту ночь. Он, конечно, рассказал другу об этом приключении, но скрыл имя возлюбленной, и в городе долгое время не было ни одной женщины или девушки, на которую Греслер не взирал бы с подозрением, становившимся тем сильнее, чем безупречнее были репутация и образ жизни данной особы. Это-то происшествие и удержало в дальнейшем Белингера от более близкого знакомства с женщинами и, уж подавно, от женитьбы. Поэтому он, будучи уважаемым адвокатом в не очень крупном городе, где придавалось большое значение приличиям и чистоте нравов, был вынужден во время своих весьма частых коротких и таинственных отлучек приобретать все новый опыт, который еще более укрепил в нем враждебность к прекрасному полу. Таким образом, со стороны Греслера было бы весьма неблагоразумно упоминать в разговоре с другом имя Сабины; это было бы вдвойне неблагоразумно еще и потому, что он потерял это милое, чистое существо, в известном смысле бросившееся ему на шею, и потерял, быть может, навсегда. Из этих соображений Греслер и в дальнейших беседах предпочел не касаться планов на будущее, мягко пояснив, что в любом случае он должен дождаться известий от архитектора, и лишь попросил своего друга, — правда, не так горячо, как собирался, — навестить его в ближайшее время, причем только теперь вспомнил, что обязан расплатиться с ним за его труды по наблюдению за ремонтом дома. От всякого вознаграждения Белингер скромно отказался, но очень обрадовался тому, что сможет еще раз посетить дом, который так напоминает ему о юности, к сожалению, уже бесконечно далекой. Они обменялись рукопожатием и посмотрели друг другу в глаза. У адвоката они казались влажными, Греслер же и сейчас не ощущал того волнения, которого напрасно ждал целый день и которое могло бы рассеять неприятный осадок, оставшийся от встречи с другом.
