Кузина Бетта - де Бальзак Оноре (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗

— Я посвящу тебя в свои тайны.

— Ну, хорошо! В следующий раз, когда я приду к вам, при мне будет доказательство...

— Но не забудь, лучшее доказательство — сам возлюбленный, — сказала Гортензия.

Кузина Бетта, попав в Париж, пришла в восхищение от кашемировых шалей, и ее заветной мечтою стало получить желтую кашемировую шаль, подаренную бароном жене в 1808 году, а в 1830 году, по обычаю некоторых семей, перешедшую от матери к дочери. За последние десять лет шаль изрядно поблекла, но эта драгоценная ткань, хранившаяся в шкатулке из сандалового дерева, представлялась старой деве, как и вся обстановка баронессы, вечно новой. И вот Бетта принесла в своем ридикюле вещицу, которую она собиралась преподнести баронессе в день ее рождения и которая, как она думала, должна была послужить доказательством существования фантастического возлюбленного.

То была серебряная печатка, представляющая собою три прислоненные друг к другу спиной фигурки, обвитые листвой и поддерживающие земной шар. Фигуры эти изображали Веру, Надежду и Любовь. Ногами своими они попирали раздиравших друг друга чудовищ, между которыми извивался символический змей. В 1846 году, после того как ваятели, подобные мадмуазель де Фово, Вагнеру, Жанесту, Фроман-Мерису, и такие мастера деревянной скульптуры, как Льенар, шагнули далеко вперед в искусстве Бенвенуто Челлини, вещица Венцеслава никого бы не удивила; но за десять лет до этого вполне естественно было, что молодая девушка, знавшая толк в ювелирных изделиях, буквально замерла, взяв в руки печатку, которую кузина Бетта подала ей со словами: «Ну, как ты это находишь?» Фигуры и по своему рисунку, и по тому, как ложились складки их одежды, и по пластичности свидетельствовали, что скульптор — последователь школы Рафаэля; по манере исполнения они напоминали собою школу флорентийских мастеров, которую создали Донателло, Брунелески, Гиберти, Бенвенуто Челлини, Джованни из Болоньи и прочие. Французское Возрождение не создавало сплетения чудовищ более прихотливого, нежели то символическое изображение пороков, которое вычеканено было на этой печатке. Пальмы, папоротники, камыши, тростники, обрамлявшие фигуры трех добродетелей, расположены были с таким вкусом, так мастерски, что могли бы привести в отчаяние любого ваятеля. На ленте, соединяющей головы трех фигур, можно было различить букву W, изображение серны и слово fecit [22].

— Кто же создал это? — спросила Гортензия.

— Мой возлюбленный! — отвечала кузина Бетта. — На эту штучку потрачено десять месяцев. Я больше зарабатываю своими темляками... Венцеслав говорил мне, что Стейнбок означает по-немецки горное животное, иначе говоря, серна. Он хочет так подписывать свои скульптуры... Ну-с, подавай-ка мне желтую шаль!..

— Почему?

— Да разве я могла бы купить такую драгоценность? Могла бы заказать ее? Ведь это мне не по средствам! Значит, она мне подарена. А кто может делать такие подарки? Только возлюбленный!

Из осторожности Гортензия постаралась скрыть свое восхищение, чтобы не встревожить Лизбету Фишер, но ее охватил тот внутренний трепет, который испытывают люди с душой, открытой для восприятия красоты, когда им случается неожиданно увидеть совершенное произведение искусства.

— Право, это очень мило! — сказала она.

— Да, очень мило, — подтвердила старая дева. — Но желтая шаль, по-моему, куда лучше. Так вот, деточка, мой возлюбленный трудится без устали. За то время, что он в Париже, он сделал три или четыре безделушки в таком же вкусе, и вот плоды четырех лет обучения и труда! Он обучался у литейщиков, формовщиков, ювелиров... Сколько денег на это ушло, просто ужас! Нынче он мне сказал, что надобно обождать еще несколько месяцев, и он будет знаменит и богат...

— Стало быть, ты с ним встречаешься?

— Помилуй! Не думаешь ли ты, что все это басни? Шутки шутками, а все-таки я сказала тебе правду.

— И он любит тебя? — живо спросила Гортензия.

— Обожает! — отвечала кузина Бетта, становясь серьезной. — Видишь ли, детка, он знал только бледных, безжизненных женщин. Ведь на Севере они все такие! А тут перед ним смуглая, стройная девушка, вот у него и загорелось сердце. Но, молчок! Ты мне обещала.

— Его постигнет та же участь, что и пятерых прежних, — сказала Гортензия, рассматривая печатку и состроив насмешливую мину.

— Шестерых, сударыня! Одного я оставила в Лотарингии; тот ради меня еще и теперь луну с неба достал бы!

— Ну, этот поступает лучше, — отвечала Гортензия. — Он преподносит тебе солнце.

— А разве солнце можно обратить в звонкую монету? — спросила старая дева. — Чтобы пользоваться солнцем, надо иметь большие земельные владения.

Шутки, следовавшие одна за другой и, как обычно, сопровождавшиеся разными шалостями и смехом собеседниц, еще усугубляли терзания баронессы, ибо, глядя, как с девической беззаботностью веселилась Гортензия, она не могла не думать о будущем, которое грозило сменить эти светлые дни.

— Однако ж, если он дарит тебе такие безделушки, на которые потрачено полгода труда, значит, он чем-то очень тебе обязан? — спросила Гортензия, ибо эта прекрасная вещица навела ее на размышления.

— Ах! Ты хочешь сразу же узнать слишком многое! — отвечала кузина Бетта. — Но, постой... Послушай, я посвящу тебя в заговор.

— И твой возлюбленный в нем участвует?

— А тебе хочется посмотреть на него? Ну уж нет! Старые девы умеют прятать свои сокровища!.. Я своего Венцеслава скрывала целых пять лет... Оставь-ка нас в покое! Видишь ли, у меня нет ни кошки, ни канарейки, ни собачки, а нужно же вашей старой козе любить кого-нибудь! Ну вот я и завела себе бедняжку поляка.

— Есть у него усы?

— Да еще какие длинные! Вот такие! — отвечала Бетта, разматывая нитку с катушки.

Она всегда приносила с собой рукоделье и работала, пока не звали к столу.

— Если ты будешь приставать ко мне с вопросами, ты ничего не узнаешь, — продолжала она. — Тебе только двадцать два года, а ты болтливее меня, хотя мне сорок два, и даже сорок три.

— Молчу, молчу, — сказала Гортензия.

— Мой возлюбленный отлил в бронзе группу в десять дюймов вышиной, — продолжала кузина Бетта. — Он изобразил Самсона, раздирающего пасть льва; эту вещицу он зарыл в землю и дал бронзе позеленеть для того, чтобы ее можно было счесть ровесницей самого Самсона. Это чудо искусства выставлено в лавке антиквара на площади Карусели, около моего дома. Твой отец хорошо знаком с господином Попино, министром торговли и земледелия, и с графом Растиньяком, пусть бы он поговорил с ними об этой группе: сказал бы, что случайно проходил мимо лавки и видел там прекрасную старинную вещь. Важные господа, сдается мне, охотнее тратятся на такие безделки, чем на наши темляки. Стоит им купить группу или хотя бы зайти в лавку взглянуть на этот негодный кусок меди, и карьера моего возлюбленного была бы обеспечена. Бедный мальчик воображает, что такой пустячок может сойти за античную вещь и ему за нее дорого заплатят. А что, если и в самом деле ее купит какой-нибудь министр! Тогда Венцеслав представится ему как автор и сразу же войдет в славу. Ох, и мнит же о себе этот мальчишка! Гордости у него хватит на двух новоиспеченных графов!..

— Он второй Микеланджело. Но для влюбленного он, как видно, не совсем потерял разум, — сказала Гортензия. — А во что он оценивает свою группу?

— В полторы тысячи франков... Торговец не может продать ее дешевле, — ведь ему надо получить за комиссию.

— Отец состоит теперь королевским комиссаром [23], — сказала Гортензия, — каждый день он встречается в палате с обоими министрами — и с Попино и с Растиньяком; он устроит твое дело, положись на меня. Вы разбогатеете, графиня Стейнбок!

— О нет! Мой будущий супруг чересчур ленив, он целыми неделями возится с красным воском, а дело ни с места. Э-эх! Он всю свою жизнь проводит в Лувре, в библиотеке, рассматривает гравюры, копирует... Он просто бездельник!