Сны под снегом (Повесть о жизни Михаила Салтыкова-Щедрина) - Ворошильский Виктор (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Что-что, а кухня в Твери — превосходная.
Великие князья точно также: едят и ничего не говорят.
А раз безмолвствует властелин и великие князья безмолвствуют, кто бы тут произнес словечко.
Царь уже не голоден.
Салфеткой сочные губы вытирает.
Встает.
Все встают, в горле недоеденные куски, что поделаешь.
Царь обметает стол и тех, что вокруг стола, довольно милостивым взглядом. Если на ком-нибудь крошки — царский взгляд сдувает.
Меня тоже обметает.
Обметение, ждем.
Теперь ведь произнесет, не к тому или иному в отдельности, но ко всем вместе.
Ясно, что так сподручней.
Не произносит.
Из трапезной без единого слова выходит, сверкающая свита за царем.
Но один из адъютантов вприпрыжку ко мне.
Великий Князь Константин Николаевич желает познакомиться с замечательным писателем.
Значит все-таки.
Константин, предводитель либеральной партии при дворе. Не царь, но все-таки.
Сейчас?
Нет, немного погодя, подождите в коридоре у окна, пока Его Величество отпустит Великого Князя.
Стою в коридоре у окна.
Адъютант проверяет, хорошо ли стою.
Видимо хорошо, потому что уходит, не сделав замечания. Открывается дверь, входит Константин, останавливается около меня, вбрасывает монокль в глаз, кивает мне головой.
Ваше высочество, тверской вице-губернатор, Салтыков Михаил Евграфович.
Здешний дворянин?
Здешний дворянин.
А! Читал ваши очерки, восхищался остроумием.
Читал, так читал, восхищался, так восхищался.
Монокль из глаза и в глаз.
Вы тут недавно в качестве вице-губернатора?
Недавно, ваше высочество.
Все еще пишете?
Все еще пишу.
А! Пишите, пишите.
Либерал, либерал, а обыкновенный идиот.
Кивает головой и к дверям.
Двери видимо знаком этикет: перед Великим Князем она распахивается сама.
Лизанька, детка, позволь заглянуть в твои невинные глазки.
Ах, Мишель, что вы находите во мне, вы умный, а я такая глупенькая.
Я напишу для тебя историю России, будешь самой прелестной умницей во всей губернии.
О, прошу не шутить так надо мной.
В самом деле напишу.
Дорогой господин Салтыков, вы знаете, как мы вас ценим, но Лиза еще дитя, куда ей выходить замуж.
Аполлон Петрович, прошу быть искренним, вы имеете в виду мое положение политического ссыльного.
Гм, но, того, дорогой господин Салтыков, родители всегда имеют в виду счастье дочери, не сомневаюсь, что она нашла бы его рядом с вами, но ведь это еще дитя, может через год, два, если вы не измените намерений.
Дражайший брат, окажи милость и купи десять фунтов конфет у Балли или Сальватора (на Большой Морской); выбери, прошу тебя, самого лучшего сорта, что-нибудь по полтора рубля за фунт, и чтобы вынесли дорогу; пусть кондитер сам упакует, а затем вышлет по почте по адресу: ее превосходительству Елизавете Болтиной; и не мешкай с этим, прошу тебя, ибо пятого ее именины.
Желаешь ли, Елизавета, взять в мужья раба Божьего Михаила?
Колоколами звенящая Москва, хоры, цветы, благополучия молодым, у Арбатских Ворот карета, новая дорога, новая жизнь, быстрей, быстрей, человек, быстрей!
Лизанька, небесное создание, позволь поцеловать твои сладкие ножки.
Я боюсь, Мишель, не подходите.
Ты любишь меня, Лизанька?
Люблю, Мишель, хотя ты такой смешной, такой смешной.
Сокровище мое единственное.
Совершенно не понимаю, что это мой строгий муж пишет и пишет.
Глупышка дорогая.
Так у нас скучно, пригласил бы ты хоть полицмейстера или председателя судебной палаты. Полицмейстерша играет на гитаре, очень милая женщина.
Ты в самом деле не понимаешь, что это мои враги?
Папочка тоже был вице-губернатором и не имел врагов.
Лиза, не заглядывай мне в карты, ты знаешь, что я этого не выношу.
Хахаха, Елизавета Аполлоновна, заботясь о сохранении красоты, питается только молодыми барашками, молодыми петушками, раз спросила в лавке молодую щуку, но приказчик сказал: мы у рыб метрики не спрашиваем.
Унковский, я запрещаю тебе издеваться над моей женой, запрещаю, слышишь!
Так скучно, возьму карты погадаю себе, откину пики и выйдет хорошо.
Кто это был, Лиза? я спрашиваю, кто это был?
Это бедный монах, собирает на постройку храма.
Лжешь, это слуга этого адвокатишки, этого жокея, этого мерзавца!
Павел Иванович не жокей, он ездит верхом для спорта.
Елизавета Аполлоновна, позвольте вам сообщить, что вы существо без чести и веры.
Мишель, не будь смешным.
Тургенев уговаривает, чтобы я устроил журфиксы для молодых литераторов; конечно, это было бы неплохо; но я устрою журфиксы для литераторов, а Лиза назовет разных гвардейцев и что из этого получится?
Ты бы мог быть полюбезнее с гостями, не так уж ты болен.
Где мое лекарство?
Ой, я забыла послать человека.
Изваяние, мраморное изваяние, каменное сердце, не позаботится о больном муже.
Ах, оставь, Мишель, ну, позабыла, ну, завтра куплю.
Нет, нет, ты не забыла, это ты нарочно, проклятая змея!
Хоть бы ты уж поскорей умер!
Лизанька, остановись! Еще не сейчас, возьмем все назад, еще не будем так обращаться друг с другом, мы еще любим, мы еще молоды, счастливы, это только Тверь.
Это только Тверь.
Кончайте же, наконец, господа, фыркнул раздраженный монарх.
Председатель редакционной комиссии, граф Панин (акула из акул) доложил, что конец.
Царь подписал и в полицейских участках приготовили розги на случай радостных беспорядков.
19 февраля 1861 года, та историческая дата, с которой.
Но беспорядков, грустных или радостных, пока вовсе.
Comme votre peuple est apathique — удивлены иностранцы.
Крестьянин не знал, что свобода.
А когда узнал, не поверил, что это та, настоящая.
Ненастоящую подбрасывают ему помещики, а настоящую спрятали под сукно.
Царь добрый, в его манифесте свобода немедленно, и с землей.
А в помещичьей — с огрызком земли, и не сразу, а после выкупа, а пока — на барщину ходить, оброк платить, только что с ягод и кур необязательно.
Отдайте настоящую свободу, царя нашего, батюшки.
Батальоны.
Я покажу тебе, хам, настоящую.
В Кандеевке убитых восемь и раненых двадцать семь.
В Бездне девяносто один остались лежать на месте.
Александр II, Освободитель, лично соблаговолил телеграфировать: главаря Петрова военно-полевым судом и привести в исполнение немедленно.
За царя, за свободу, кричит, падая, Петров.
Милостивый государь, Николай Гаврилович, у нас в Твери крестьянский вопрос принимает оборот довольно неважный.
В губернском правлении ни о чем не говорят, как только об экзекуциях. Пока я съездил в Ярославль и вернулся, дважды вызывали войска. Крестьяне и слышать не хотят об отрабатывании барщины, а помещики, вместо того чтобы подчиниться духу времени, кричат караул. Я со своей стороны стараюсь объяснить, что штыки здесь мало помогут, но безуспешно. Я вручил протест губернатору, за что ожидаю, что в ближайшие дни с треском вылечу.
Та историческая дата, с которой.
Руки опускаются.
Лишь честные люди нужны.
Верный слуга Вашего Императорского Величества.
Связанные, сломанные, урезанные.
Без рук, головой об стену.
И, хоть годами мучимый бессилием литературы, лишь теперь, в Рязани и Твери, узнаю подлинное бессилие: словно бы и реальной деятельности, но ведь мнимой, невозможной, без труда разрушаемой действительностью, исправление которой ставила себе целью.
Бессилие литературы хотя бы след оставляет; хоть надежду, что когда-нибудь отзовется эхом, может быть уже не бессильным.
Бессилие действия, будто ходишь по трясине: сам в булькающей утонешь, или, если выберешься на сухое место, черная сомкнется там, куда ты ступал мгновение назад, ни следа уже, ни воспоминания.
