Тайны княгини де Кадиньян - де Бальзак Оноре (прочитать книгу .txt) 📗
Когда д'Артез очутился на улице, он спросил себя, не следовало ли ему быть менее почтительным. Он перебрал в своей памяти все эти странные признания, нами сильно сокращенные по необходимости, так как понадобилась бы целая книга, чтобы изложить их полностью во всем их медоточивом изобилии и передать мимику, сопровождавшую их. Проницательность этого человека, столь безыскусственного и глубокого, была введена в заблуждение безыскусственностью романа, глубиною его и всем тоном княгини.
«Это верно, — говорил он сам с собою, будучи не в состоянии заснуть, — в свете происходят такие драмы; свет скрывает подобные ужасы под цветами своей изысканности, под кружевом своего злословия, под остроумием своей болтовни. Но нам, кроме правды, ничего и не выдумать. Бедная Диана! Мишель предчувствовал ее загадку, он говорил, что под этим слоем льда скрыты вулканы! Бьяншон и Растиньяк правы: когда человек, полюбив женщину, чудесно воспитанную, умную, чуткую, может примирить вершины идеала и удовлетворенное желание, счастье его должно быть несказанно». И д'Артез принимался измерять глубину своей любви и находил ее беспредельной.
На следующий день, около двух часов, г-жа д'Эспар, уже более месяца не видевшая княгини и не получившая от нее за это время ни строчки, приехала к ней, движимая чрезвычайным любопытством. Ничто не могло быть забавнее, чем первые полчаса беседы этих двух лукавых существ. Диана д'Юкзель не меньше боялась завести разговор о д'Артезе, чем надеть желтое платье. Маркиза кружила около этого вопроса, как бедуин около богатого каравана. Диана забавлялась, маркиза досадовала. Диана выжидала, она хотела заставить служить себе свою подругу, сделать из нее свою гончую собаку. Из этих двух женщин, столь знаменитых в современном обществе, одна была сильнее другой. Княгиня стояла на голову выше маркизы, и та внутренне признавала это превосходство. В этом, быть может, и заключался секрет их дружбы. Более слабая прикрывалась своей лицемерной привязанностью, чтобы подстеречь час, так долго ожидаемый всеми слабыми, когда можно схватить сильного за горло и оставить на его теле след укуса, нанесенного с веселым сердцем. Диана это понимала. Весь свет был введен в заблуждение нежностями этих двух подруг. В ту минуту, когда княгиня почуяла, что приятельница вот-вот задаст вопрос, она сказала ей:
— Итак, моя дорогая, вам обязана я счастьем, огромным, совершенным, бесконечным, божественным.
— Что вы хотите сказать?
Помните, о чем мы три месяца тому назад говорили в этом садике на скамейке под кустом жасмина, греясь на солнце? О! Любить умеют только истинные таланты. К моему великому Даниелю д'Артезу я рада применить слова, сказанные герцогом д'Альбой Екатерине Медичи: «Голова одного лосося дороже голов всех лягушек».
— Теперь меня более не удивляет, что вы совсем исчезли, — сказала г-жа д'Эспар.
— Обещайте мне, мой ангел, не говорить ему ни слова про меня, если вы его увидите, — сказала княгиня, взяв маркизу за руку. — Я счастлива! О, счастлива свыше всякой меры, а вы знаете, что могут сделать в свете одно-единственное слово, одна шутка! В слово умеют вложить столько яда, что оно убивает! Если бы вы знали, как всю последнюю неделю я желала подобной страсти и для вас! Как сладко для нас, женщин, особенно после столь долгих исканий, закончить свою жизнь таким великолепным торжеством, опочить в любви пылкой, чистой, преданной, полной, цельной.
— Почему вы просите, чтобы я хранила верность лучшей моей подруге? — сказала г-жа д'Эспар. — Так вы считаете меня способной на злую шутку?
— Когда женщина владеет таким сокровищем, естественная боязнь его утратить внушает мысли, полные страха. Я говорю нелепости, дорогая, простите меня.
Через несколько минут маркиза ушла, и, глядя ей вслед, княгиня сказала про себя: «Как же она меня отделает! Уж лучше бы она сказала про меня все. Но чтобы ее избавить от труда похищать Даниеля, я ей пришлю его».
Почти сразу же — было три часа — пришел д'Артез. В середине занимательной беседы княгиня остановила его на полуслове и положила свою прекрасную руку на его рукав.
— Простите, друг мой, — сказала княгиня, прерывая его, — я могу забыть, а это хоть и может показаться пустяком, имеет первостепенное значение. Вы не были у госпожи д'Эспар с того дня, стократ благословенного, когда я вас встретила у нее; сходите к ней, не ради себя, не из вежливости, но для меня. Возможно, что она из-за вас сделалась моим врагом, если случайно узнала, что с тех пор, как мы у нее обедали, вы почти не покидали моего дома. К тому же, мой друг, я бы не желала, чтобы вы пренебрегали вашими светскими связями, занятиями и трудами. В том опять бы нашли повод оклеветать меня. Да и чего не скажут? Что я вас держу на привязи, я одна занимаю ваши мысли, я боюсь сравнений, я хочу, чтобы еще раз все заговорили обо мне, я принимаю все меры, чтобы не упустить своей победы, — ведь я знаю, что она последняя. Кто может отгадать, что вы мой единственный друг? Если вы любите меня так, как говорите, вы заставите свет поверить в то, что мы только брат и сестра. Вернемся же к нашему разговору.
Необычайная мягкость жестов, с какой эта очаровательная женщина поправляла на себе наряд, чтобы и в падении сохранить все свое изящество, навсегда покорила д'Артеза. Было что-то невыразимо тонкое и чуткое во всем ее обращении, трогавшее его до слез. Княгиня нисколько не подходила под мерку тех расчетливых мещанок, которые слишком мелочны, чтобы уступить сразу, до конца она проявляла величие беспримерное; ей не было надобности этого говорить — союз их был решен без всяких сделок. Время ему осуществиться — не вчера, не завтра, не сегодня, а тогда, когда оба они этого захотят, и не будет здесь бесчисленных покровов, какими женщины заурядные любят окутать то, что они называют «принесенной жертвой»; они, конечно, знают, сколько они должны потерять, меж тем как для женщин, уверенных, что они проиграть не могут, это праздник, где они торжествуют. В ее словах все было смутно, как обещание, сладостно, как надежда, и вместе с тем внушало уверенность, как обретенное право. Сказать ли? Подобное величие — удел лишь самых выдающихся и изощренных обманщиц, которые сохраняют свою царственность там, где другие женщины становятся покорными. Тут д'Артезу представилась возможность измерить расстояние между теми и другими. Княгиню никогда не покидали ее величественность и красота. Тайна подобного благородства заключается, может быть, в искусстве, с каким знатные дамы умеют отбрасывать покровы, и тут они походят на античные статуи: сохрани они хотя бы один лоскут, они показались бы бесстыдными. Мещанки же всегда стараются закутаться.
Вдохновляемый нежностью, исполненный самых прекрасных и добродетельных намерений, д'Артез послушался ее и отправился к г-же д'Эспар, ради него пустившей в ход все обольстительные чары своего кокетства. Маркиза остерегалась хоть единым словом обмолвиться д'Артезу о княгине и лишь пригласила его к обеду в один из ближайших дней.
В этот день д'Артез оказался в многолюдном обществе. Маркиза пригласила Растиньяка, Блонде, маркиза д'Ажуда-Пинто, Максима де Трай, маркиза д'Эгриньона, обоих Ванденесов, дю Тийе, одного из самых богатых банкиров Парижа, барона Нусингена, Натана, леди Дэдлей, двух самых коварных атташе посольств и кавалера д'Эспар, одного из самых глубокомысленных персонажей этого салона, главного пособника своей невестки в ее сложной политике.
Максим де Трай, смеясь, спросил д'Артеза:
— Вы часто видите княгиню де Кадиньян?
В ответ на этот вопрос д'Артез сухо кивнул головой. Максим де Трай был светским кондотьером, без стыда и чести, способным на все, он разорял женщин, привязавшихся к нему, заставлял их закладывать для него свои бриллианты, но свое поведение умел маскировать благодаря лоску, обаятельным манерам и сатанинскому уму. Он внушал всем равные страх и презрение, но так как ни у кого не хватало смелости порицать его и всюду его встречала самая отменная учтивость, то он не мог ничего заметить, либо делал вид, что ни о чем не догадывается. Графу де Марсе он был обязан тем предельно высоким положением, на какое он только мог притязать. Де Марсе, издавна знавший Максима, счел его способным для кое-каких секретных дипломатических поручений, которые он и давал ему. Тот всегда исполнял их превосходно. Д'Артезу в последнее время достаточно приходилось иметь дело с политикой, и он не мог не знать насквозь эту личность, однако у него одного хватало мужества громко выражать то, что другие только думали про себя.
