Дети времени (Дети века) - Гамсун Кнут (прочитать книгу .TXT) 📗

– Я не боюсь; а только можно насмерть расшибиться, – говорит он.

Наконец он снова принимается за первый способ, то есть пятится и, проползши некоторое пространство, спрашивает:

– Еще далеко?

– Нет, – отвечает Виллац, – из этого опять ничего не выйдет; прыгай!

Долго сидел Юлий, свесив ноги, но не решался прыгнуть; он опять стал ползать по крыше; но, наконец, отказался от попытки; находя свое положение безнадежным, он разревелся и объявил, что не может дольше висеть.

– Да прыгай! – крикнул ему Виллац.

Юлий зажмурил глаза и прыгнул.

– Вот видишь, вовсе не так опасно! – сказал Виллац. Но Юлий немного ушибся. И теперь, чувствуя себя вне опасности, начал браниться.

– Да ты взгляни только, как я расшибся, – говорил он, показывая синяки и шишки. – Нет, скажу тебе, нелегко спрыгнуть с такой высоты!

Но что это такое? Мячик выпал из кармана Юлия и лежал у их ног.

– И у тебя такой мячик? – спросил Виллац.

– Мячик? Да, он, может, лежал здесь прежде, – ответил Юлий.

Но вдруг одумался и сознался, что взял мячик только для того, чтобы было чем поиграть.

Они бросают мяч, ловят его, резвятся, словно жеребята. Луг велик, и небо высоко; их смех и крики звучат, как крики чаек. Но вот мячик упал далеко в траву, среди камней, совсем далеко. Они ищут и ищут; мяча нет. Ничего не остается, как бросить его.

К ним приближается маленький Готфрид из одного соседнего дома на пригорке.

Он, должно быть, видел, в каком знатном обществе играет Юлий, и тихонько, робко подходит, чтобы принять участие в игре.

– Вот идет Готфрид, – кричит Юлий и бежит.– Удерем!

Они бегут; Готфрид же так растерялся, что начал рвать траву на лугу и не шел дальше, наконец, сел на землю и продолжает рвать.

– Чего нам удирать? – сказал Виллац.

– А вот я тебе скажу, – ответил Юлий.– Я не хочу вести знакомства с таким, как этот Готфрид. Больше ничего не прибавлю. Виллац не понял ничего; но Готфрид после того стал еще больше интересовать его.

– Его мать воровала яйца диких птиц на берегу.

Но это не уменьшило интереса, внушаемого Готфридом; товарищ, у которого была такая мать, представлялся ему чем-то загадочным. Чтобы отвлечь внимание от Готфрида, Юлий сказал:

– Что ты думаешь о ягнятах, которые не родятся живыми?

Вот это уж загадка для Виллаца. Он сидел, открыв рот.

Юлий сказал:

– Если у овцы ягненок не родится, он гниет в ней.

– Вот как? – переспросил Виллац.– Гниет?

– Да. У нас была овца, с которой это случилось. Нет, ты посмотри на Готфрида; он уселся посреди поля. Чего этот негодяй сидит там?

Но тут ему в глаза бросается нечто другое; на дороге показался всадник, – поручик.

– Вон там твой отец! – шепнул он и без дальнейших размышлений пустился наутек.

Виллац, оказывается в одиночестве, даже Готфрид, заметив поручика, старается заползти куда-нибудь, чтобы не быть таким заметным среди луга. Виллацу нет выбора, он должен идти навстречу отцу.

– Ты здесь? – спрашивает отец, придерживая лошадь.– Ты сегодня прогулял обед. С кем ты был?

– С Юлием.

– С каким Юлием?

– С Юлием. Право, не знаю; он из тех домов. И он указывает на гору.

– Ступай домой, проси прощения у матери, – говорит отец и едет дальше.

ГЛАВА VII

Через некоторое время приезжает Кольдевин с женой и сыном; это знатные хозяева, и их принимают хорошо в Сегельфоссе. Молодому Кольдевину в это время было под сорок; он был женат и жил в одном из городков Вестланда. Он был купцом и французским вице-консулом. О Фредерике Кольдевине шла хорошая слава; он был очень любезен и изящен. Волосы он носил с пробором, а на пальцах много колец. Последний год был особенно выгоден для него; в его город прибыл потерпевший аварию французский корабль, и он купил весь груз, заработав большие деньги, а, кроме того, нашумел своими праздниками в честь Франции. Он устроил маскарад, голубой грот и фейерверк. Прислуживавшие девушки были в коротких национальных костюмах, а местный оркестр играл под окнами. Он давал праздники не только в честь офицеров парохода, но и в честь экипажа.

Как консул, он желал быть внимательным ко всем одинаково. В числе экипажа был негр из Алжира; он пригласил и его.

Фредерик Кольдевин охотно рассказывал о прошлом году; то было золотое время, и иностранцы – веселый народ. Его содержание в Сен-Сире окупилось.

– Замечательно, что одна из девушек-прислужниц на празднике несколько дней спустя вышла замуж за столяра. Я вдруг вспомнил об этом.

– Что же в том особенно удивительного?

– И вот родила мужу ребенка совершенного мулата. Молчание.

– Это мне непонятно, – замечает фру Хольмсен.

– И никому непонятно, – отвечает Фредерик Кольдевин.– И доктор не понимает.

– Ах, и у нас был гость, – говорит поручик.– Вам может рассказать о нем фру Адельгейд. А меня извините, – на минуту.

Поручик уходит.

Он выходит на двор; девушка Давердана стоит у входа, и он говорит ей:

– Ты не пришла сегодня вечером; ты забыла?

– Нет. Хозяйка послала меня по делу, – отвечает Давердана.

– Где ты была?

– У башмачника.

– Да; я забыл. Я сам сказал, что тебя надо послать к башмачнику. Надо было починить башмаки.

– Нет. Хозяйка сказала, что надо только почистить.

– Да, да.

Поручик пошел дальше. У него, собственно говоря, нет дела на дворе, но он все же вышел из дому; ему надо обдумать столько вещей. На поручике сегодня новый мундир в честь гостей, и поэтому он не пошел ни в хлев, ни в конюшню, а направился в ригу, где нашел себе темный угол, и простоял тут целый час. Вид у него вовсе не удрученный, он даже кивает головой будто от удовольствия.

– Так почистить! – повторяет он несколько раз, потирая худые руки. Возвращаясь домой, он снова надевает кольцо на левую руку, как бы для того, чтобы не позабыть чего-то.

Служанка Давердана опять на дворе. Поручик взглядывает на нее мимоходом.

– Ты принесла обратно башмаки?

– Нет, – отвечает Давердана, – я только отдала их. Поручик кивает, и вид у него довольный.

Когда он возвращается, все общество сидит молча. Консул говорил последний и теперь снова начинает:

– Я слышал, ты принимал у себя короля Тобиаса, и он хочет купить участок. Великолепно – продать ему участок!

Поручик ничего не ответил на это и сказал только мимоходом:

– Мы думали, – я и фру Адельгейд, – что он больной человек. И вы слыхали о нем?

Старая г-жа Кольдевин качает неодобрительно головой и говорит:

– Ну, конечно.

– Мы разделились на два лагеря, – говорит консул: – отец и мать, с одной стороны, я и фру Адельгейд – с другой; маленький Виллац кажется тоже на нашей стороне. Так, Виллац? Ну, само собой разумеется. А вот теперь и замолчали.

Старик Кольдевин сидел, глубоко задумавшись; он был добродушный старичок и не любил никаких споров. Когда фру Адельгейд рассказывала о короле, об этом Тобиасе Хольменгро, во что бы то ни стало желающем приобрести здесь участок земли, он проворчал что-то про себя и, наконец, сказал:

– Не допускайте этого; ни за что не допускайте! Он теперь повторил свое предупреждение:

– Если продавать, да продавать, так что же останется от Сегельфосса?

– Конечно, от Сегельфосса останется еще много, очень много, – поправил он и добавил: – Но ведь последний Виллац Хольмсен еще не родился.

– Теперь времена новые, отец, – говорит консул.– Такие крупные имения не окупаются, они только поглощают средства. Их сохранить в состоянии только тот, кто в старину отложил капитал, из которого может тратить.

– У меня не было отложено большого капитала, – отвечает отец.– То, что надо было получить, исчезло в голодные годы и во время войны. И все же…

– Ну, отец, ты не гонишься за наживой… Старушка сделала знак сыну, останавливая его.

– Но зато я и не хочу делиться ни с кем своим скромным клочком земли, ни за что.