Друзья и враги Анатолия Русакова - Тушкан Георгий Павлович (книги без сокращений .txt) 📗
— Поимейте сожаление, — хрипло говорил стоявший перед Чумой. — Чем хотите клянусь, на своего руку не подниму, никогда! — Он откашлялся. — Ведь я никого не завалил. А когда в школе Русаков предлагал помощь, я послал его помощь подальше.
«Шелгунов! — с ужасом, отвращением и сожалением узнал Анатолий. — Так вот где снова довелось встретиться!»
— Почему переметнулся?
— Так еще до лагеря я хворал почками. В тюрьме меня «учили» блатные, почки отбили. А в лагере стали лечить. А потом долечивали в Москве, в поликлинике, познакомился там с фельдшерицей Соней. Она училась в вечерней школе, и я за компанию…
— А почему ты сам по себе воровать начал, а мне ни сотни не принес? — спросил Чума. — А почему, — продолжал Чума, — если ты «завязал», ушел от нас, то снова воровать начал?
— Так ведь деньги понадобились.
— А ты забыл воровской закон, что если кого воры научили воровать и тот «завязывает», то ему запрещается пользоваться этой наукой только для себя, не давая «положенного» старшему?
— Да ведь я готов любую дань платить, любой штраф получайте..»
— Это все цветочки, а «Мокрую палубу» в Сокольниках, гад, забыл? — зло спросил Чума, напоминая о чем-то страшном. — А ну, Огурец, пусть Хозяин и Красавчик и кто-либо из молодых заделают ему, что полагается.
К Шелгунову подошли трое. Он ринулся к Чуме. Анатолий так и не понял зачем.
Тот, скорее, машинально вытянул вперед руку, и Анатолий заметил блеснувшее лезвие ножа. Шелгунов болезненно вскрикнул и пошатнулся.
Неожиданно какой-то бандит подхватил Анатолия под мышки. Раненая нога волочилась по земле, каждый толчок отзывался болью. Анатолий запустил руку назад, схватил тащившего за ногу, но рывок оказался недостаточно сильным, чтобы опрокинуть того.
— Спокойнее, свои! —чуть слышно прошептал кто-то. —Стоять!. Бросай оружие! — раздался знакомый голос. — Все окружены. Кто побежит — будем стрелять!
С разных сторон вспыхнули сильные электрические фонарики, освещая толпившихся на поляне преступников. Кто-то крикнул: «Рви когти!», «Полундра!», кто-то метнулся к кустам.
В темноте послышались отчаянные вопли:
— Сдаюсь, отзовите собаку!
Спокойный голос отвечал:
— Лежи, не шевелись!
— Хватайте Чуму! Хватайте! — закричал Анатолий, порываясь вскочить. — Он в кресле, на поляне!
— Лежи спокойно! — прикрикнул стоявший возле Анатолия.
Милиция разоружила преступников. Обнаружили труп. Корсаков спросил:
— Кто убил Шелгунова?
Чума что-то шепнул Огурцу, тот другим. Это был приказ не выдавать убийцу. Но Анатолий крикнул:
— Чума убил, сам убил, своей рукой!
Огурец, усмехаясь, заявил:
— Чего он там брешет… Ладно уж, засыпался я… Я убил.
Ему надели наручники.
На улице стояли милицейские машины. В них усаживали пойманных. Чуму и Огурца рассадили по разным машинам. Юра Кубышкин подбежал к Анатолию и без слов, радостно смеясь, долго тряс ему руку.
— Где Лика? — спросил Анатолий.
— Дома, сидит у телефона. Ты сам ей позвонишь.
Подвели Боба. Одетый в потрепанную, не по росту одежду, с расцарапанной скулой, он стоял, понурив голову, и всхлипывал, вытирая слезы кулаком.
— Ты что так вырядился?
— Проигрался…— прошептал Боб и заплакал навзрыд, обняв Анатолия и уткнувшись лицом ему в грудь.
Носилки с Анатолием задвинули в санитарную машину. Туда же сел Юра. Анатолий попросил разрешения завезти Боба домой. Он, Анатолий, ручается за него. Ведь преступники пойманы. Но Корсаков отказал.
Анатолий лежал в палате головой к окну. Солнечные зайчики прыгали над дверью по стене. Он проснулся, ощутил огромную слабость, вспомнил все, что произошло ночью. Сколько же часов он проспал?
На столике возле кровати лежали записки, коробка шоколадных конфет, яблоки.
Первая записка от матери.
«Дорогой сынок! Выполняй предписания, соблюдай режим, фрукты и сладкое занесу после работы. Думаю, разрешат свидание. Но, ради бога или ради меня, напиши правду о ране, все, все, все. Где она, в каком состоянии, как лечат. Очень, очень волнуюсь. Целую».
Вторая записка была совсем короткой.
«Пишу с единственной целью напомнить об „ЮК-5 УК-РАФ“, то есть о кубышкинском способе дружеского разговора. Жду вызова. Ю.»
Листок из служебного блокнота, но штамп учреждения оторван. Кто пишет?
«Анатолий, привет! Во-первых, авансом передаю благодарность нашего начальства за помощь в ликвидации шайки Чумы. Официально это будет сделано, когда заживет твоя царапина и ты выйдешь из клиники. О матери не беспокойся, все в порядке. Скоро зайдем к тебе, чтобы кое-что оформить по делу Чумы. Жму руку. К.»
А вот не записка, а письмо на плотной бумаге.
«Дорогой Анатолий! Я был потрясен, узнав от твоей мамы о том, что случилось. Потрясен и в то же время обрадован счастливым исходом. Когда тебе разрешат принимать гостей — дай знать. Тотчас приеду. Чтобы не скучал, могу достать тебе любые научно-фантастические книги. Что тебе прислать? Дмитрий Кленов».
Четыре записки… Но дороже всех была бы пятая. А пятой не было. Почему не написала Лика? Анатолию сразу стало так обидно, что он с силой закусил губу. Его окликнул сосед, молодой каменщик, привезенный сюда с большой московской стройки — плечо и левая рука у него были в гипсе.
— Как рана? Ноет?
Анатолий не слышал его. Почему не написала Лика?
Няня принесла обед — он не дотронулся до него.
— Няня, — сказал Анатолий, — мне нужна одна вещь. Она у меня в пиджаке.
— Какая вещь? — Няня с любопытством и уважением смотрела на Анатолия. Она уже знала о том, что с ним произошло.
— Да фонарик такой.
— Зачем вам фонарик? У нас светло. А ночью, если проснетесь, кликните сиделку — она быстро зажжет.
— Это особый фонарик.
Няня ушла.
— Угощайся. — Анатолий протянул коробку соседу.
— Угощаться-то я могу, а это, должно быть, тебе, — сказал тот и достал из коробки квадратик бумаги.
Всего три слова от Лики. Но какие это слова! У Анатолия захватило дыхание.
— Этот, что ли, фонарик? — Няня подала радиофон.
— Угощайтесь. — Анатолий протянул ей коробку. Она осторожно взяла одну шоколадку. — Еще! Еще! Не стесняйтесь!
Анатолий стал вызывать Юру Кубышкина.
— Юра? у меня к тебе просьба, такая просьба, — тихо сказал он, когда Юра отозвался. — Понимаешь…
— Ничего не понимаю. Пр-рием!
— Одним словом…— Анатолий положил радиофон на подушку, чтобы говорить возможно тише, повернулся на бок, застонал от боли.
— Что с тобой? — закричал Юра. — Прием!
— Ничего, ничего… Я хочу слышать ее голос. Ну, пойми!
— А-а! — В голосе Юры послышалось разочарование. — Любовь сильнее дружбы. Понятно. Принято!
Через час послышался негромкий звук зуммера. Анатолий торопливо нажал кнопку и оглянулся — ведь в палате, кроме него, было еще пятеро. Но вдруг не оказалось у него тех слов, в которые он хотел вложить всю свою нежность, и он только неловко спросил:
— Лика, как жизнь?
А Лика, с другого конца города, тоже как-то деревянно сказала:
— Спасибо! Как ты?
— Ничего! Прыгаю… То есть лежу. Записку, шоколад получил. Спасибо, вкусные. — Он чувствовал, что слова его нелепы, но не мог найти других.
— И это все, что ты хочешь сказать мне? — спросила Лика. — Ведь я… я с ума сходила, когда тебя увезли. Толька, говори другое. Пр-рием.
Это звучало требовательно.
— Я не один.
— Эх ты, трусишка! Я ведь тоже сейчас не одна. Я и маме сказала, что люблю тебя. А ты? Прием!
И Анатолий закричал на всю палату:
— Лика! Я люблю тебя, Лика! И ты это знаешь. Я всегда думаю о тебе. Всегда!
Теплая волна подхватила Анатолия. Он кричал:
— Лика, они делают вид, что не слышат. А мне не стыдно! Я люблю тебя, Лика!
