Педагогическая поэма - Макаренко Антон Семенович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
— Ваши одеты довольно кокетливо, — сказала Брегель.
— А спальни для них приготовлены? — спросила товарищ Зоя.
— Обойдемся без спален, — ответил я и поспешно заинтересовался новым явлением.
Окруженное колонистыми ступицынского отряда, в ворота монастыря медленно и тяжело входило наше свиное стадо. Оно шло тремя группами: впереди матки, за ними молодняк и сзади папаши. Их встречал, осклабясь в улыбке, Волохов со своим штабом, и Денис Кудлатый уже любовно почесывал за ухом у нашего общего любимца, пятимесячного Чемберлена, названного так в память о знаменитом ультиматуме этого деятеля.
Стадо направилось к приготовленным для него загородкам, и в ворота вошли занятые увлекательной беседой Ступицын, Шере и Халабуда. Халабуда размахивал одной рукой, а другой прижимал к сердцу самого маленького и самого розового поросенка.
— Ох, и свиньи же у них! — сказал Халабуда, подходя к нашей группе. — Если у них и люди такие, как свиньи, толк будет, будет, я тебе говорю.
Брегель поднялась с могильного камня и сказала строго:
— Вероятно, все-таки товарищ Макаренко главную свою заботу обращает на людей?
— Сомневаюсь, — сказала Зоя, — для свиней место приготовлено, а для людей — обойдутся.
Брегель вдруг заинтересовать таким оригинальным положением:
— Да, Зоя верно отметила. Интересно, что скажет товарищ Макаренко, при этом не свиновод Макаренко, а педагог Макаренко?
Я был очень поражен откровенной неприязнью этих слов, но не захотел в этот день отвечать такой же откровенной грубостью:
— Разрешите этим двум деятелям ответить, так, сказать, коллективно.
— Пожайлуста.
— Видите ли, колонисты здесь хозяева, а свиньи — подопечные.
— А вы кто? — спросила Брегель, глядя в сторону.
— Если хотите, я ближе к хозяевам.
— Но для вас спальня обеспечена?
— Я тоже обхожусь без спальни.
Брегель досадливо передернула плечами и сухо предложила товарищу Зое:
— Прекратим эти разговоры. Товарищ Макаренко любит острые положения.
Халабуда громко захохотал:
— Что ж тут плохого? И правильно делает, ха — острые положения! А на что ему тупые положения?
Я нечаянно улыбнулся, и поэтому Зоя на меня снова напала:
— Я не знаю, какое это положение, острое или тупое, если людей нужно воспитывать по образцу свиней.
Товарищ Зоя включила какие-то сердитые моторы, и выпуклые глаза ее засверлили мое существо со скоростью двадцати тысяч оборотов в секунду. Я даже испугался. Но в эту минуту прибежал со своей трубой румяный, возбужденный Синенький и залепетал приблизительно с такой же скоростью:
— Там… Лапоть сказал… а Коваль говорит: подожди. А Лапоть ругается и говорит: я тебе сказал, так и делай, да… А еще говорит: если будешь волынить… и хлопцы тоже… Ой, спальни какие, ой-ой-ой, и хлопцы говорят: нельзя терпеть, а Коваль говорит — с вами посоветуется…
— Я понимаю, что говорят хлопцы и что говорит Коваль, но никак не пойму, чего ты от меня хочешь?
Синенький застыдился:
— Я ничего не хочу… А только Лапоть говорит…
— Ну?
— А Коваль говорит: посоветуемся…
— Что именно говорит Лапоть? Это очень важно, товарищ Синенький.
Синенькому так понравился мой вопрос, что он даже не расслышгал его:
— А?
— Что сказал Лапоть?
— Ага… Он сказал: давай сигнал на сбор.
— Вот это и нужно было сказать с самого начала.
— Так я ж говорил вам…
Товарищ Зоя взяла двумя пальцами румяные щеки Синенького и обратила его губы в маленький розовый бантик:
— Какой прелестный ребенок!
Синенький вырвался из ласковых рук Зои, вытер рукавом рубашки рот и обиженно закосил на Зою:
— Ребенок… Смотри ты!.. А если бы я так сделал?.. И вовсе не ребенок… А колонист вовсе.
Халабуда легко поднял Синенького на руки вместе с его трубой.
— Хорошо сказал, честное слово, хорошо, а все-таки ты поросенок.
Синенький с удовольствием принял предложенную ему партию и против поросенка не заявил протеста. Зоя и это отметила:
— Кажется, звание поросенка у них наиболее почетное.
— Да брось! — сказал недовольно Халабуда и опустил Синенького на землю.
Собирался разгореться какой-то спор, но пришел Коваль, а за Ковалем и Лапоть.
Коваль по-деревенски стеснялся начальства и моргал из-за плеча Брегель, предлагая мне отойти в сторонку и поговорить. Лапоть начальства не стеснялся:
— Он, понимаете, думал, Коваль, что для него здесь пуховые перины приготовлены. А я считаю — ничего не нужно откладывать. Сейчас собрание, и прочитаем им нашу декларацию.
Коваль покраснел от необходимости говорить при начальстве, да еще при «бабском», но от изложения своей точки зрения не отказался:
— На что мне твои перины, и не говори глупостей! А только — чи заставим мы их подчиниться нашей декларации? И как ты его заставишь? Чи за комир (воротник) его брать, чи за груды?
Коваль опасливо глянул на Брегель, но настоящая опасность грозила с другой стороны:
— Как это: за груды? — тревожно спросила товарищ Зоя.
— Да нет, это ж только так говорится, еще больше покраснел Коваль. — На что мне ихние груды, хай им! Я завтра пойду в горком, нехай меня завтра на село посылает…
— А вот вы сказали: «мы заставим». Как это вы хотите заставить?
Коваль от озлобления сразу потерял уважение к начальству и даже ударился в другую сторону:
— Та ну его к… Якого черта! Чи тут работа, чи теревени (болтовня) бабськи… К чертову дьяволу!..
И быстро ушел к клубу, пыльными сапогами выворачивая из куряжской почвы остатки монастарских кирпичных тротуаров.
Лапоть развел руками перед Зоей:
— Я вам это могу обьяснить, как заставить. Заставить — это значит… ну, значит, заставить, тай годи!
— Видишь, видишь? — подпрыгнула товарищ Зоя перед Брегель. — Ну, что ты теперь скажешь?
— Синенький, играй сбор, — приказал я.
Синенький вырвал сигналку из рк Халабуды, задрал ее к крестам собора и разорвал тишину отчетливым, задорно-тревожным стакатто. Товарищ Зоя приложила руки к ушам:
— Господи, трубы эти!.. Командиры!.. Казарама!..
— Ничего, — сказал Лапоть, — зато видите, вы уже поняли, в чем дело.
— Звонок гораздо лучше, — мягко возразила Брегель.
— Ну что вы: звонок! Звонок — дурень, он всегда одно и то же кричит. А это разумный сигнал: общий сбор. А есть еще «сбор командиров», «спать», а есть еще тревога. Ого! Если вот Ванька затрубит тревогу, так и покойник на пожар выскочит, и вы побежите.
Из-за углов флигелей, сараев, из-за монастырских стен показались группы колонистов, направлящиеся к клубу. Малыши часто срывались на бег, но их немедленно тормощили разные случайные впечатления. Горьковцы и куряжане уже смешались и вели какие-то беседы, по всем признакам имевшие характер нравоучения. Большинство куряжан все же держалось в стороне.
В пустом прохладном клубе стали все тесной толпой, но белые сорочки горьковцев отделились ближе к алтарному возвышению, и я заметил, что это делалось по указанию Таранца, на всякий случай концентрировавшего силы.
Бросалась в глаза малочисленность ударного кулака горьковцев. На четыреста человек собрания их было десятков пять: второй, третий и десятый отряды возились с устройством скота, да у Осадчего на Рыжове осталось человек двадцать, не считая рабфаковцев. Кроме того, наши девочки в счет не шли. Их очень ласково, почти трогательно, с поцелуями и причитаниями приняли куряжские девчата и разместили в своей спальне, которую недаром Оля Ланова с таким увлечением приводила в порядок.
Перед тем как открыть собрание, Жорка Волков спросил у меня шепотом:
— Значит, действовать прямо?
— Действуй прямо, — ответил я.
Жорка вышел на алтарное возвышение и приготовился читать то, что мы все шутя называли декларацией. Это было постановление комсомольской организации горьковцев, постановление, в которое Жорка, Волохов, Кудлатый, Жевелий и Горьковский вложили пропасть инициативы, остроумия, широкого русского размаха и скрупулезной арифметики, прибавив к этому умеренную дозу нашего горьковского перца, хорошей товарищеской любви и любовной творческой жестокости.
