Петербург - Белый Андрей (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
ЭПИЛОГ [384]
Февральское солнце на склоне [385]. Косматые кактусы разбежались туда и сюда. Скоро, скоро уж из залива к берегу прилетят паруса; летят они: острокрылатые, закачались; в кактусы ушел куполок.
Николай Аполлонович в голубой гондуре, в ярко-красной арабской чечье [386] застывает на корточках; предлиннейшая кисть упадает с чечьи; отчетливо вылепляется его силуэт с плоской крыши; под ним – деревенская площадь и звуки «там-там»’а [387]: ударяются в уши глухим тяготящим оттенком.
Всюду белые кубы деревенских домишек; погоняет криками ослика раскричавшийся бербер; куча из веток серебится на ослике; бербер – оливковый.
Николай Аполлонович не слушает звуков «там-там»'а; и не видит он бербера; видит то, что стоит перед ним: Аполлон Аполлонович – лысенький, маленький, старенький, – сидя в качалке, качалку качает мановением головы и движеньем ноги; это движение – помнится… Издали розовеет миндаль; тот гребенчатый верх – ярко лилово-янтарный; этот верх – Захуан [388], а тот мыс – карфагенский [389]. Николай Аполлонович у араба снял домик в береговой, подтунисской деревне [390].
____________________
Под тяжестью снеговых, сверкающих шапок перегнулись еловые ветки: косматые и зеленые; впереди деревянное пятиколонное здание; через перила терассы сугробы перекинулись холмами; на них розовый отблеск от февральской зари.
Сутуловатая показалась фигурка – в теплых валенках, варежках, опираясь на палку; приподнят меховой воротник; меховая шапка надвинута на уши; пробирается по расчищенной тропке; ее ведут под руки; у ведущей фигуры в руках теплый плед.
На Аполлоне Аполлоновиче в деревне появились очки; запотевали они на морозе и не видно было сквозь них ни лесной гребенчатой дали, ни дымка деревенек, ни – галки: видны тени и тени; между них – лунный блеск косяков да квадратики паркетного пола; Николай Аполлонович – нежный, внимательный, чуткий, – наклонив низко голову, переступает: из тени – в кружево фонарного света; переступает: из светлого этого кружева – в тень.
Вечером старичок у себя за столом посреди круглых рам; а в рамах портреты: офицера в лосинах, старушки в атласной наколке; офицер в лосинах – отец его; старушка в наколке – покойная матушка, урожденная Сваргина. Старичок строчит мемуары, чтобы в год его смерти они увидели свет.
Они увидели свет.
Остроумнейшие мемуары: их знает Россия.
____________________
Пламень солнца стремителен: багровеет в глазах; отвернешься, и – бешено ударяет в затылок; и пустыня от этого кажется зеленоватой и мертвенной; впрочем – мертвенна жизнь; хорошо здесь навеки остаться – у пустынного берега.
В толстом пробковом шлеме с развитою по ветру вуалью Николай Аполлонович сел на кучу песку; перед ним громадная, трухлявая голова – вот-вот – развалится тысячелетним песчаником; – Николай Аполлонович сидит перед Сфинксом часами [391].
Николай Аполлонович здесь два года; занимается в Булакском музее [392]. «Книгу Мертвых» [393] и записи Манефона [394] толкуют превратно; для пытливого ока здесь широкий простор; Николай Аполлонович провалился в Египте; и в двадцатом столетии он провидит – Египет [395], вся культура, – как эта трухлявая голова: все умерло; ничего не осталось.
Хорошо, что он занят так: иногда, отрываясь от схем, ему начинает казаться, что не все еще умерло; есть какие-то звуки; звуки эти грохочут в Каире: особенный грохот; напоминает он – этот же звук: оглушительный и – глухой: с металлическим, басовым, тяготящим оттенком; и Николай Аполлонович – тянется к мумиям; к мумиям привел этот «случай». Кант? Кант забыт [396].
Завечерело: и в беззорные сумерки груды Гизеха протянуты безобразно и грозно [397]; все расширено в них; и все от них – ширится; во взвешенной в воздухе пыли загораются темно-карие светы; и – душно.
Николай Аполлонович привалился задумчиво к мертвому, пирамидному боку.
____________________
В кресле, на самом припеке, неподвижно сидел старичок; огромными васильковыми он глазами все посматривал на старушку; ноги его были закутаны в плед (отнялись, видно, ноги); на колени ему положили гроздья белой сирени; старичок все тянулся к старушке, корпусом вылезая из кресла:
– «Говорите, окончил?… Может быть, и приедет?»
– «Да: приводит в порядок бумаги…»
Николай Аполлонович наконец монографию свою довел до конца.
– «Как она называется?»
И – старичок просиял:
– «Монография называется… ме-емме… „О письме «Дауфсехруты» [398]» м. Аполлон Аполлонович забывал решительно все: забывал названия обыкновенных предметов; слово ж то – Дауфсехруты – твердо помнил он; о «Дауфсехруты» – писал Коленька. Голову закинешь наверх, и золото зеленеющих листьев там: бурно бушует: синева и барашки; по дорожке бегала трясогузочка.
– «Он, говоришь, в Назарете [399]?»
Ну и гуща же колокольчиков! [400] Колокольчики раскрывали лиловые зевы; прямо так, в колокольчиках, стояло перенесное кресло; и на нем морщинистый Аполлон Аполлонович с непробритой щетиною, серебрящейся на щеках, – под парусиновым зонтиком.
____________________
В 1913 году Николай Аполлонович продолжал еще днями расхаживать по полю, по лугам, по лесам, наблюдая с угрюмою ленью за полевыми работами; он ходил в картузе; он носил поддевку верблюжьего цвета; поскрипывал сапогами [401]; золотая, лопатообразная борода разительно изменяла его; а шапка волос выделялась отчетливой совершенно серебряной прядью; эта прядь появилась внезапно; глаза у него разболелись в Египте; синие стал носить он очки. Голос его погрубел, а лицо покрылось загаром; быстрота движений пропала; жил одиноко он; никого к себе он не звал; ни у кого не бывал; видели его в церкви; говорят, что в самое последнее время он читал философа Сковороду [402].
Родители его умерли.
Комментарии
384
В эпилоге пунктирно воссозданы впечатления Белого от заграничного путешествия в декабре 1910 – мае 1911 г. (Венеция – Сицилия – Тунис – Египет – Палестина), предпринятого им совместно с его первой женой Анной Алексеевной (Асей) Тургеневой (1890 – 1966).
385
Белый жил в Тунисе в январе – феврале 1911 г.
386
Пояснения Белого: «Гондура – цветная рубашка арабов ниже колен, на которую накидывается бурнус» (другой вариант: «Длинная рубашка ниже колен, которую арабы носят под плащом»); «Чечья – круглая тунисская феска с длиннейшею кистью» («Путевые заметки», с. 184, 247, 185). Ср.: «Как сейчас стоит в памяти изразцовая комнатка, устланная шелками тахта, кайруанский коврик (…) я в зеленом халате и феске-чечье развивал перед Асей свою философию» (ЛН, с. 425). В письме к А. С. Петровскому от 18 января 1911 г. Белый на рисунке изобразил себя в чечье (ГПБ, ф. 60, ед. xp. 56).
387
Пояснение Белого: «Там-там – особый инструмент, напоминающий барабан: в него бьют руками» («Путевые заметки», с. 228).
388
Захуан – горная гряда в Тунисе. (Ср.: «Путевые заметки», с. 282).
389
Мыс в Тунисском заливе, входивший в состав территории рабовладельческого города-государства Карфагена (VII – II вв. до н. э.). Об этом мысе см.: ЛН, с. 417.
390
Здесь отразились впечатления Белого от тунисского села Радес, в котором он провел, по его словам, «странные, тихие, великолепные дни» в январе – феврале 1911 г.: «В Тунис я приехал погреться на солнышке – на десять дней; и не более; а очутился в Радесе: живу второй месяц в арабском селе…» («Путевые заметки», с. 244, 265). В письме к М. К. Морозовой он сообщал: «Живем в Радесе, маленькой арабской деревушке, среди арабов. Мы сняли настоящий арабский дом с плоской крышей…» (ГБЛ, ф. 171, карт. 24, ед. xp. 16).
391
Имеется в виду так называемый великий сфинкс – самый большой из сфинксов, высеченный из цельной скалы близ пирамиды Хефрена. Сфинкс как символический образ привлекал внимание Белого еще до восточного путешествия: см. его статью «Сфинкс» (Весы, 1905, № 9 – 10, с. 23 – 49); в статье «Феникс» (1906) им разработан двуединый символ – Сфинкс и Феникс, где Сфинкс знаменует «олицетворение темной бесконечности бытия и хаоса», «пустота и небытие смотрит из его темных глаз» («Арабески», с. 154, 151). Белый увидел великого сфинкса в начале марта 1911 г. В воспоминаниях он указывал, что в «Петербурге» «передано ощущение стоянья перед сфинксом на протяженье всего романа» и цитировал соответствующие отрывки из эпилога (ЛН, с. 434). Свои впечатления от сфинкса Белый передал также в ряде писем из Египта. «Пишу Тебе, потрясенный Сфинксом, – сообщал он матери, А. Д. Бугаевой. – Такого живого, исполненного значением взгляда я еще не видал нигде, никогда (…) На голубом небе, прямо из звезд в пустыню летит взор чудовищного сфинкса; и он – не то ангел, не то – зверь, не то прекрасная женщина» (ЦГАЛИ, ф. 53, on. 1, ед. xp. 359; ср.: «Переписка», с. 249). Свое «ощущение стоянья перед сфинксом» Белый подробно запечатлел в путевых очерках «Египет» (Современник, 1912, № 6, с. 188 – 193; ср.: Белый Андрей. На перевале. I. Кризис жизни, с. 25).
392
Булакский музей – музей египетских древностей в Булаке, гавани Каира, основанный в 1858 г. В нем сосредоточено большое количество памятников, добытых при раскопках, древнейшие папирусы и т. д. Из экспонатов на Белого наибольшее впечатление произвела мумия фараона Рамзеса II (см. примеч. 40 к гл. 4).
393
«Книга Мертвых» – памятник древнеегипетской священной литературы – сборник не связанных между собой текстов различного размера (поэтических гимнов, заклинаний, магических формул), имевших целью, согласно верованиям египтян, обеспечить умершему благополучие в загробном мире и возможность появления днем на земле; текст клали вместе с умершим в гробницу.
394
Манефон (конец IV – начало III вв. до н. э.) – древнеегипетский историк, жрец, написавший на греческом языке «Историю Египта», дошедшую до нас в извлечениях. Ему принадлежит разделение истории Египта на 30 династий, принятое в науке (с некоторыми уточнениями) и в настоящее время. См.: Струве В. В. Подлинный Мане-фонский список царей Египта и хронология Нового царства. – Вестник древней истории, 1946, № 4, с. 9 – 25.
395
Лейтмотив многих египетских впечатлений самого Белого (см.: Белый Андрей. Египет. – Современник, 1912, № 5, с. 201, 205). В позднейших воспоминаниях Белый писал: «…египетская старина прорастала в Египет двадцатого века…»; «…самые жесты, с которыми полицейские подымают белую палочку, напоминали жесты египетских человечков на фресках; так старый Египет врывался в каирский проспект из разрытой в песках усыпальницы»; «Старый арабский Каир не волнует; а пятитысячелетний древний Египет, кометой врезаясь в сознание, в нем оживает, как самая жгучая современность; и даже: как предстоящее будущее» (ЛН, с. 435, 428 – 429, 432).
396
Забвение Канта Николаем Аполлоновичем имеет под собой почвой соответственную эволюцию в мировоззрении самого Белого: к 1909 г., отмечает он в автобиографическом письме к Р. В. Иванову-Разумнику от 1 – 3 марта 1927 г., ему «надоедают Кант, Риккерт, Коген», новая тенденция – «от Канта к исканию «мистерии» по-новому, как «пути жизни»…» (Cahiers du Monde russe et soviйtique, vol. XV, 1974, № 1 – 2, p. 64). По возвращении из восточного путешествия он печатно объявил об этом существенном изменении в своем миросозерцании: «прежде со мной путешествовал Кант: книга оказалась неудобной при переездах» (Белый Андрей. Круговое движение (Сорок две арабески). – Труды и дни, 1912, № 4 – 5, с. 57).
397
Гизе (Гизех, Gоzeh) – местность на левом берегу Нила, близ Каира, известная полем пирамид (здесь находятся три самых больших пирамиды: Хеопса, Хефрена и Менкара, несколько меньших и великий сфинкс). Поле пирамид и восхождение на пирамиду Хеопса подробно описаны в путевых очерках Белого «Египет» (Современник, 1912, №6, с. 176-186, 194-199). Переживания, вызванные созерцанием пирамид и восхождением на них, Белый определял как «пирамидную болезнь»; он писал: «хотелось низринуться, несмотря ни на что, потому что все, что ни есть, как вскричало: „Ужас, яма и петля тебе, человек!"» (Белый повторяет здесь слова из «Серебряного голубя», в которых передано ощущение от сектантского радения). И затем он продолжает: «„Пирамидная болезнь" длилась долго; меж влезанием на трухлявый бок пирамиды и переживаньями „Петербурга“ протянулась явная связь» (ЛН, т. 27 – 28, с. 434). В рукописном варианте этого эпизода воспоминаний сохранилась более подробная характеристика значения «пирамидных» переживаний для будущего «Петербурга»: «…последствие „пирамидной болезни“, какая-то перемена органов восприятия; жизнь окрасилась новой тональностью, как будто я всходил на рябые ступени – одним; сошел же – другим; и то новое отношение к жизни, с которым сошел я с бесплодной вершины, скоро ж сказалося в произведеньях моих; жизнь, которую видел я красочно, как бы слиняла; сравните краски романа „Серебряный) голубь“ с тотчас же начатым „Петербургом“, и вас поразят мрачно-серые, черноватые, иль вовсе бесцветные линии „Петербурга“; ощущение Сфинкса и пирамид сопровождает мой роман „Петербург"» (ГПБ, ф. 60, ед. xp. 15, л. 81).
398
Речь идет о знаменитом памятнике древнеегипетской литературы эпохи Среднего Царства (ХХ – XVIII вв. до н. э.) – «поучении Хети, сына Дуауфа, своему сыну Пепи» (точнее: «поучение Ахтойа, Дуауфо-ва сына, его сыну Пиопи»), в котором в сопоставлении с другими восхваляется профессия писца. Дауфсехрута (правильно Дуауф-се-Ах-той) – неверная транслитерация собственных имен в коптской огласовке, обусловленная уровнем развития современной Белому египтологии. (За консультацию по этому вопросу выражаем признательность Е. С. Богословскому).
399
Назарет – город в южной Галилее, где, согласно Евангелию, произошло благовещение Богородицы и протекло детство и отрочество Иисуса Христа по возвращении из Египта. Белый был в Палестине в апреле 1911 г.
400
Упоминание колокольчиков, вероятно, навеяно стихотворениями Вл. Соловьева «Белые колокольчики» (1899) и «Вновь белые колокольчики» (1900). В первом из них колокольчики выступают олицетворением светлых стремлений человеческой души:
«Мы живем, твои белые думы,
У заветных тропинок души.
Бродишь ты по дороге угрюмой,
Мы недвижно сияем в тиши…»
Во втором, предсмертном, стихотворении, развивая ту же тему, Соловьев возводит образ цветов в высокую степень пророчества и «жизнетворческой» формулы:
Зло пережитое
Тонет в крови, -
Всходит омытое
Солнце любви.
Замыслы смелые
В сердце больном,
Ангелы белые
Встали кругом.
(Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы. – Л., 1974.– С. 135, 137).
401
В этих финальных строках, посвященных судьбе главного «авторского» героя «Петербурга», Белый во многом возвращается к жизненно-философским постулатам, сформулированным в романе «Серебряный голубь» – о неизбежном возвращении блудных сыновей России, воспитанных на «западных», «чужих словах», на «луговую, родную стезю»: «Не пройдет году, как пойдут бродить по полям, по лесам, по звериным тропам, чтобы умереть в травой поросшей канаве. Будут, будут числом возрастать убегающие в поля!» («Серебряный голубь», с. 229).
402
Григорий Саввич Сковорода (1722 – 1794) – украинский философ и поэт; его объективно-идеалистическое миросозерцание формировалось на основе изучения Библии, патристики, философии Платона. Определенное место во взглядах Сковороды занимала идея нравственного самосовершенствования на основе самопознания. Познакомился с личностью и мировоззрением мыслителя Белый по книге «Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение» (М., 1912), написанной
B. Ф. Эрном (1882 – 1917), русским религиозным философом, последователем славянофилов и Вл. Соловьева; Белый с юности был связан с Эрном тесным знакомством и сочувствовал его исканиям. Вполне вероятно, что еще ранее Белый был знаком с первой работой Эрна о Сковороде – статьей «Русский Сократ» (Северное сияние, 1908, № 1, ноябрь). В монографии о Сковороде Эрн писал: «В лице Сковороды происходит рождение философского разума в России; и в этом первом же лепете звучат новые, незнакомые новой Европе ноты (…) В Сковороде проводится божественным плугом первая борозда, поднимается в первый раз дикий и вольный русский чернозем. И в этом черноземе, в этой земляной народной природе Сковороды мы с удивлением видим основные черты, характеризующие всю последующую русскую мысль» (с. 333). Эти идеи Эрна совпадают с суждениями Белого, оформившимися зримо после восточного путешествия (1911), о значительности «особого пути» России и о необходимости «свое неевропейство высоко держать». «Возвращаюсь в десять раз более русским; пятимесячное отношение с европейцами, этими ходячими палачами жизни, обозлило меня очень: мы, слава Богу, русские – не Европа», – писал он А. М. Кожебаткину из Палестины 12 апреля 1911 г. (ЦГАЛИ, ф. S3, on. 3, ед. xp. 11). В своем конкретном анализе миросозерцания Сковороды Эрн акцентирует внимание на ряде моментов, которые безусловно должны были найти у Белого особенное сочувствие: сравнение ухода Толстого (который Белый пережил как огромное событие) с многолетним странничеством Сковороды, подчеркивание «символичности» мировоззрения Сковороды, восходящего к Библии – «миру символичному», идея женственной сущности мира, ставшая впоследствии основой учения Вл. Соловьева (с. 341) и др.
Возможен и ещё один смысл упоминания в романе имени Сковороды. В финальных строках Николай Аполлонович своим приобщением к родным истокам напоминает Петра Дарьяльского, героя «Серебряного голубя». В образе Дарьяльского, как известно, отразились черты C. М. Соловьева, поэта-символиста и ближайшего друга Белого; Соловьев был по материнской линии потомком Михаила Ивановича Ко-валинского – любимого ученика и друга Сковороды, написавшего «Житие Григория Сковороды», – основной источник сведений о жизни и личности философа. В стихотворении «Мои предки» (1911), говоря о Ковалинском, Соловьев упоминает и «блуждающего мудреца» Сковороду («Святой чудак, веселый сын Украины»):
Он полон был каких-то чудных сил,
Воистину горел в нем пламень Божий,
И для него последней кельей был
Чертог великолепного вельможи.
Текла привольно жизнь Сковороды:
Как птица, он не собирал, не сеял,
Мой предок сам писал его труды
И Божьего посланника лелеял.
(Соловьев Сергей. Цветник царевны. Третья книга стихов. – М., 1913. – С. 125 – 126). Белый указывал на Ковалинского как предка Соловьева и ученика Сковороды в мемуарах «Между двух революций» (с. 17). Портрет Сковороды висел в библиотеке усадьбы А. Г. Ковалинской в Дедове, где постоянно гостил у С. Соловьева Белый; сидя под этим портретом, Вл. Соловьев в июне 1899 г. читал своим родственникам еще не законченные «Три разговора» (см.: Соловьев С. М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. – Брюссель, 1977. – С. 378). Подробнее см.: Лавров А. Андрей Белый и Григорий Сковорода.– Studоa slavica (Budapest), 1975, t. XXI, с. 395-404.
