Человек, который был Четвергом - Честертон Гилберт Кийт (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Он знал, что старик зловещей тенью медленно или быстро подкрадывается к нему, знал – и не боялся. Небеса темнели, но светлая вершина земли еще сверкала, и это показалось ему знамением веры и отваги человека. Быть может, бесы захватили небо, но распятие им не досталось. Ему снова захотелось вырвать тайну у пляшущего, скачущего, преследующего калеки, и, едва выйдя из переулка, он повернулся, сжимая трость, чтобы встретить его лицом к лицу.
Профессор де Вормс медленно обогнул угол. Силуэт его в свете фонарей был странен, словно извилистые улочки исковеркали его тело, и Сайм вспомнил стихи о скрюченном человеке и скрюченной дорожке. Он подходил все ближе, лучи сверкали в обращенных к нему очках, освещали закинутое лицо. Сайм дожидался его, как дожидался дракона святой Георгий, как дожидается человек последнего откровения или смерти. Старый анархист поравнялся с ним и равнодушно прошел мимо, даже не моргнув печальными веками.
В этом неожиданном и тихом неведении было что-то такое, отчего Сайм разъярился. Бесцветное лицо и безучастный взгляд явственно утверждали, что погоня эта – просто несчастная случайность. Сайм ожил: в него вселилась сила, которая сродни и досаде, и мальчишеской лихости. Он взмахнул рукой, словно хотел сбить с профессора шляпу, несвязно вскрикнул: «А ну поймай!» – и бросился бегом через белую пустую площадь. Скрыться было невозможно; и, оглядываясь через плечо, он видел черный силуэт старика. Профессор гнался за ним широкими шагами, словно бегун на состязании. Но лицо над скачущим телом было бледным, ученым, важным, словно голову лектора приделали к туловищу клоуна.
Пока невероятная пара мчалась через Ледгейт-Серкус, по Ледгейт-Хилл, вокруг собора, вдоль Чипсайда, Сайм вспоминал все кошмары, которые видел за свою жизнь. Наконец он свернул к реке и добежал почти до самых доков. Тут он заметил освещенное окно, ввалился в невысокий кабачок и спросил пива. Кабачок был самого низкого пошиба – такой, где пьют заморские матросы. Здесь могли бы курить опиум и драться на ножах.
Профессор де Вормс вошел туда через минуту, осторожно уселся и спросил молока.
Глава VIII
Рассказ профессора
Когда Гэбриел Сайм прочно обосновался на стуле и увидел напротив себя печальные брови и свинцовые веки де Вормса, все страхи возвратились к нему. Не оставалось сомнений, что загадочный член свирепого Совета преследует его. По-видимому, старик раздваивался на паралитика и гончую, что делало его более занятным, но не более приятным. Если по прискорбной случайности профессор разоблачит его, едва ли ему послужит утешением то, что он разгадал профессора. Сайм выпил большую кружку пива прежде, чем престарелый анархист притронулся к молоку.
Оставалось еще одно соображение, внушавшее надежду, хотя и никак не помогавшее. Быть может, это не преследование, а условный знак. Быть может, дурацкие скачки – дружеский привет, ритуал, который надо понять. Быть может, это особая церемония. Быть может, нового Четверга принято гонять вдоль Чипсайда, как провожают по тому же пути нового лорд-мэра. Сайм придумывал, как бы поосторожней начать расспросы, но профессор внезапно предупредил его. Не дожидаясь первой дипломатической фразы, старый анархист спросил без всяких приготовлений:
– Вы полицейский?
Сайм был готов ко всему, но столь грубый и недвусмысленный вопрос его поразил. Он умел владеть собой, однако выдержки хватило лишь на неуклюжую шутливость.
– Полицейский? – глуповато смеясь, переспросил он. – С чего вы взяли?
– Очень просто, – отвечал терпеливый профессор. – Мне показалось, что вы полицейский. Мне и теперь так кажется.
– Неужели я прихватил в ресторане полицейский шлем? – спросил Сайм, неестественно улыбаясь. – А может, на мне оказался номерок или у моих ботинок подозрительный вид? Почему я должен быть полицейским? Нельзя ли почтальоном?
Старый профессор серьезно покачал головой, что не слишком обнадеживало, но Сайм продолжал с лихорадочной игривостью:
– Может быть, я мало смыслю в тонкостях немецкой философии. Может быть, полицейский – понятие относительное. Если подойти с точки зрения эволюции, обезьяна так плавно превращается в полицейского, что я и сам не замечу перехода. Да, обезьяна – полисмен в потенции. Старая дева из Клэпама – несостоявшийся полисмен. Что ж, на это согласен и я. Пусть немецкий философ называет меня как угодно.
– Вы служите в полиции? – спросил старик, не замечая этих отчаянных импровизаций. – Вы сыщик?
Сердце у Сайма стало тяжелым, как камень, но лицо его не изменилось.
– Какая чепуха, – начал он. – Почему, собственно…. Профессор гневно ударил немощной рукой по шаткому столу и чуть не сломал его.
– Вы слышите меня, трус? – высоким, странным голосом воскликнул он. – Я вас спрашиваю прямо, сыщик вы или нет?
– Нет, – отвечал Сайм так, словно стоял под виселицей.
– Честное слово? – спросил де Вормс, склонясь к нему, и мертвенное его лицо как-то гнусно оживилось. – Вы в этом клянетесь? Клянетесь? Ложная клятва губит душу. Вы не боитесь, что на ваших поминках будут плясать бесы? Вы уверены, что на вашей могиле не воссядет адский ужас? А что, если вы ошиблись? Вы точно анархист и динамитчик? Ни в коей мере не сыщик? Не служите в английской полиции?
Он высунул в сторону острый локоть и приложил к уху, как заслонку, большую ладонь.
– Я не служу в английской полиции, – с безумным спокойствием сказал Сайм.
Профессор де Вормс откинулся на спинку стула так странно, словно ему нехорошо, но он ничуть не сердится.
– Очень жаль, – сказал он. – А я вот в ней служу. Сайм вскочил, отшвырнув скамейку.
– Что? – глухо спросил он. – Где вы служите?
– В полиции, – ответил профессор, радостно улыбаясь, и глаза его впервые засияли сквозь очки. – Но поскольку вы считаете, что полицейский – понятие относительное, нам с вами говорить не о чем. Я служу в полиции, вы не служите, встретились мы на сборище анархистов. Видимо, придется вас арестовать. – И он положил перед Саймом на стол голубую карточку – точно такой же, как у него самого, знак полицейской власти.
Сайму показалось, что мир перевернулся вверх дном, деревья растут вершиной вниз, звезды сверкают под ногами. Затем им овладело другое, противоположное чувство: последние сутки мир стоял вверх ногами, а теперь, перекувырнувшись, встал как должно. Бес, от которого он так долго бежал, оказался членом его семьи, старшим братом, который сидел по ту сторону стола и смеялся над ним. Сайму ни о чем не хотелось спрашивать, он радовался глупому, блаженному факту: тень, так назойливо преследовавшая его, была тенью друга, и тот в нем нуждался. Он чувствовал себя и глупым, и свободным – нельзя излечиться от недоброго мрака, не пройдя через здравое унижение. Бывают минуты, когда нам остается одно из трех: упорствовать в сатанинской гордыне, расплакаться, рассмеяться. Несколько мгновений Сайм из самолюбия придерживался первого выхода, потом внезапно избрал третий. Выхватив из кармана голубую карточку, он швырнул ее на стол, закинул голову так, что светлый клин бородки устремился к потолку, и залился диким смехом.
Даже здесь, в тесном кабачке, где вечно звенели ножи, тарелки, кружки, ругань и всякую минуту могла начаться драка, кое-кто из полупьяных мужчин оглянулся, услышав гомерический хохот.
– Над кем смеетесь, хозяин? – спросил удивленный докер.
– Над собой, – ответил Сайм, заходясь и содрогаясь от счастья.
– Возьмите себя в руки, – сказал профессор. – С вами будет истерика. Выпейте еще пива. И я выпью.
– Вы не допили молоко, – заметил Сайм.
– Молоко! – с невыразимым презрением повторил профессор. – Ах, молоко! Стану я смотреть на эту дрянь, когда нет мерзких анархистов! Все мы здесь христиане, – добавил он, оглядывая пьяный сброд, – хотя, быть может, и не очень строгие. Молоко? Да уж, я его прикончу, – и он смахнул стакан, отчего тот разлетелся, а серебристые брызги взметнулись вверх.
Сайм глядел на него с радостным любопытством.
