Хапуга Мартин - Голдинг Уильям (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗

Вцепившись в каменного гнома, он прижался к его сгорбленным плечам и вперил взгляд в пространство. Рот снова раскрылся. Сердце колотилось, было видно, как вместе с сердцем вибрируют ребра. Костяшки пальцев на руках побелели.

Вдруг послышался грохот. Каменная голова гнома отлетела и — стук, стук, стук — покатилась с утеса вниз.

Трах.

Он выругался. Сполз по скале вниз, отыскал этот оказавшийся слишком тяжелым камень, сдвинул его примерно на ярд — все… Дальше не пошло. Он повалился на камень лицом и снова выругался. В пределах досягаемости не было видно ничего, что могло бы сгодиться для его цели. Он снова быстро поднялся к вершине и встал там, в ужасе глядя на обезглавленного гнома. Спустился обратно к неподъемному камню и принялся за него всерьез. Он двигал его, перекатывая с боку на бок, делая ступеньки на пути к вершине, и наконец с неимоверным напряжением затащил наверх. Это занятие отняло у него последние силы. Тело кровоточило. Обливаясь потом, он стоял среди раскиданных камней. Разобрал гнома и вновь сложил на том же камне, который в конечном счете оказался не таким уж неподъемным для человека с образованием, разумом и волей.

Четыре фута.

Он затолкал в щели сухие белые картофелины.

«…В гуще крапивы, которая называется опасностью…» [3]

Воздух промокашкой поглотил его голос.

Держись.

Образование и разум.

Стоя рядом с гномом, он говорил, как говорит человек в шумной, строптивой аудитории, исполненный решимости высказаться во что бы то ни стало, не считаясь с тем, слушают его или нет.

6

Конечная цель — спастись. А для этого, как минимум, необходимо выжить. Я должен поддерживать в теле жизнь. Обеспечивать водой, пищей, укрытием. И не важно, хорошо или плохо у меня получается, главное, чтобы вообще что-нибудь получалось. Пока нить жизни не оборвалась, она будет связывать с прошлым, несмотря на чудовищную паузу. Вот пункт первый.

Пункт второй. Я должен приготовиться к болезням. Подвергая тело таким лишениям, нельзя ждать, что оно, бедное, станет вести себя так, будто его холят и лелеют. Нужно быть начеку. При первых же симптомах — лечиться немедленно.

Пункт третий. Следить за психикой. Ни в коем случае не прозевать, если начну сходить с ума. А все к тому идет — нужно быть готовым, могут появиться галлюцинации. Вот где надо бороться за себя, и я буду говорить вслух, даже если сам себя не услышу. В обычной обстановке сам с собой вслух говорит только псих — первый признак. Но здесь это лишь доказательство того, что я существую.

Пункт четвертый. Спасение погибающего — дело самого погибающего. Главное — быть на виду. У меня нет даже палки, чтобы нацепить на нее рубашку. А ведь могут пройти мимо скалы и даже бинокль в ее сторону не повернут. Но увидят скалу — увидят и моего гнома. Поймут, что кто-то его соорудил, подойдут и снимут меня отсюда. Все, что от меня требуется, — существовать и ждать. Владеть ситуацией.

Он пристально посмотрел на море. И немедленно обнаружил, что снова видит его сквозь окно. Он находился внутри собственного тела, вверху. Над окном обзор был ограничен пересечением накладывающихся друг на друга складок кожи и полоской волос — бровями. Очертания или тени двух ноздрей разделяли окно на три просвета. Но ноздри были прозрачны. С правой стороны свет проступал сквозь дымку тумана, и все три просвета сходились внизу в один. Опуская взгляд, он видел поверхность над щетинистой изгородью на небритой верхней губе. Непроницаемая темень за окном распространялась по всему телу. Он наклонился вперед, чтобы выглянуть за пределы оконного переплета, но переплет переместился вместе с ним. Насупив брови, он на мгновение изменил его форму. Все три просвета слились на горизонте. Хмурясь, он сказал себе:

— Обычная практика выживания. Ничего тут странного нет.

И, помотав головой, принялся за дело. Обратил окно на собственное тело и придирчиво оглядел кожу. Над шрамами появились большие красноватые участки.

— Обгорел!

Он схватил нательную рубаху, натянул на себя. Ткань, как ему показалось, почти высохла, и он влез в кальсоны. Прозрачные окна превратились в обычное зрение. Он собрал документы, сложил в книжечку — удостоверение личности и, убрав весь пакет в карман куртки, прошелся по вершине скалы, проверяя, высохла ли одежда. На ощупь она оказалась не столько сырой, сколько тяжелой. В ней уже нечего было отжимать, пальцы оставались сухими, но в тех местах, где он ее приподнимал, на камнях темнели влажные следы, медленно исчезавшие на солнце.

И сказал себе глухо, словно сквозь промокашку:

— Сапоги я зря скинул.

Шагнул к плащу и, опустившись на колени, стал его осматривать. Потом вдруг принялся за карманы — почему-то он о них совсем забыл. Извлек зюйдвестку, с которой стекала вода, и насквозь промокший подшлемник. Разгладил зюйдвестку, отжал подшлемник. Разложил их на камнях и сунул руку в другой карман. На лице замерло тревожное, сосредоточенное выражение. Пошарив поглубже, он вытащил позеленевший полупенсовик, обрывок веревки и скомканную обертку от плитки шоколада. С огромной осторожностью развернул фольгу — внутри ничего не оказалось. Он вплотную приблизил лицо к блестящей бумажке, скосив на нее глаза. В одном из изгибов уцелела единственная коричневая крошка. Он высунул язык и слизнул ее. Мгновенное острое ощущение сладости пронзило его и исчезло.

Прислонившись к каменному гному, он дотянулся до носков, надел их. Взял гольфы, скатал, опустил верхнюю часть, а из нижней соорудил что-то вроде ботинок.

Приникнув головой к гному, закрыл глаза. Солнце согревало плечо, внизу плескалась вода. В голове одна за другой мелькали сцены из прежней жизни, звучали какие-то голоса. Он ощущал все признаки наступающей дремоты, но сон — глубокий, мертвый — не брал его. Существо в центре шара бодрствовало, проявляло активность, не зная усталости.

— Эх, сейчас бы в кровать с простынями, пинту-другую чего-нибудь выпить, поесть горячего. А еще бы теплую ванну.

Некоторое время он молча сидел, а существо перескакивало с мысли на мысль. Он вспомнил, что речь служит доказательством целостности личности, и вновь зашевелил губами:

— До тех пор, пока я все это хочу, но могу и обойтись; до тех пор, пока могу сказать себе: я один на скале посреди океана и должен бороться за жизнь, — я продержусь. В конце концов, по сравнению с теми дубарями, которые сейчас идут на посудинах Его Величества, мне ничего не угрожает. Они-то и представления не имеют, в какой момент взлетят на воздух. А вот посмотрел бы я на ту штуковину, которая сдвинет с места эту скалу.

Внутри Вселенной, куда не проникало зрение, продолжало плясать и метаться существо, не умеющее постичь себя самое.

— Ладно, так или иначе, днем спать ни к чему. Хватит с меня ночных кошмаров.

Он резко встал и окинул взглядом горизонт:

— Одеться и поесть. Одеться к обеду.

Он скинул гольфы и оделся, напялив на себя все, кроме куртки и плаща. Гольфы натянул до колен поверх брюк. Встал во весь рост, и в неподвижном воздухе зачастили слова:

— Это место я назову Смотровой Площадкой. Наблюдатель будет прозываться Гномом. А ту освещенную солнцем скалу, ту, куда я доплыл, — Скалой Спасения. Место, где я добываю мидий и прочую еду, пусть будет Столовой Скалой. А то, где я ем, — Красным Львом. Участок с южной стороны, где переплетаются водоросли, назову Большим Утесом. Ну а вот тот утес с западной стороны, с воронкой внутри…

Он замолчал в поисках подходящего названия. Чайка, парящая в лучах солнца, приблизилась, увидела две фигуры, стоящие на Смотровой Площадке, вскрикнула, обезумела, скользнула на крыло и, описывая круги, унеслась прочь. Но тотчас, опустившись пониже, на уровень его правой руки, вернулась назад и пропала внутри утеса. Он сделал несколько шагов и заглянул вниз. С левой стороны виднелся вертикальный, почти непрерывный спуск, переходящий в расселину посреди утеса, над которой начиналась воронка. Справа основание отвесной скалы, заслоненное выступающим углом Смотровой Площадки, было скрыто. Он подполз на четвереньках к краю и заглянул вниз. Утес просматривался еще на ярд, затем, уменьшаясь, пропадал из виду. Ближе к подножию скала появлялась вновь, и он заметил, как внизу сверкнуло на солнце птичье перо.