Россия распятая - Глазунов Илья (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
На всю жизнь мне будут памятны часы работы над портретом Николая Павловича. Бедная обстановка московской квартиры, книги на столе, гора листов бумаги, исписанных твердым почерком. Николай Павлович сухо прокомментировал, что лишился всего, когда его посадили в лагерь. И если мне не изменяет память, он оказался в числе первых, сосланных на Соловки. Я счастлив, что судьба свела меня с этим великим представителем русской патриотической интеллигенции.
Следующие мои работы были посвящены «Белым ночам». Да простит меня читатель и поймет правильно, что я привел выше столь лестный отзыв обо мне Н. П. Анциферова. Позднее я слышал много хулы в адрес моей работы, в частности над Достоевским. Это ставили мне в вину, когда в 1957 году на моей первой выставке в ЦДРИ и позднее появились иллюстрации к «Идиоту» и «Бесам». Вспоминали при этом, как ненавидели. «Бесов» Ленин и Горький, клеймили писателя как мракобеса, монархиста, религиозного фанатика, уводящего Русь в монастырь, клеветника на русское освободительное движение.
Когда меня в Москве в очередной раз «прокатили» при вступлении в Союз художников (а шел я по секции графики), один из партийных лидеров Московского союза (МОСХа) хамовато и бесцеремонно спросил: «А что это вы так на Достоевском зациклены? Почему не иллюстрируете Хемингуэя, Ремарка или хотя бы Шолохова? Иллюстрируя мракобеса, сами стали мракобесом – достоевщина, одно слово!»
«Белые ночи» с моими иллюстрациями вышли, когда Анциферова уже не стало. Работая над этой чудесной повестью, живя уже в Москве, я снова погружался в магию петербургских белых ночей, ощущал всю реальность мечты и ирреальность яви. В памяти вставали громады наемных домов, марево над Невой, и слезы наворачивались на глаза, когда я вспоминал, как видел на канале перед зарей нового дня девушку, которую любил, но которая уходила с другим, скользя рукой по чугунной решетке канала…
В образе Мечтателя, как мне советовал Н. П. Анциферов, я старался передать частицу жизни своей души. «Это вы себя рисовали?» – спрашивали потом многие. «И да, и нет», – отвечал я. Но расскажу об одном интересном совпадении. В бывшем Гослитиздате я просил дать мне заказ проиллюстрировать «Неточку Незванову». Главным художником издательства была тогда женщина по фамилии Вебер. Не любя меня, она с иронической улыбкой отвергла мое предложение: «У нас нет в плане такого издания. А вы посоревнуйтесь пока с Добужинским. Займитесь „Белыми ночами“. Они у нас в плане». – «Но зачем это предлагать мне, когда уже есть его гениальные иллюстрации к „Белым ночам“?» – пытался возразить я. «Но ведь всегда приятно посоревноваться с гением», – раздался чей-то сладкий голос из-за соседнего стола. Но художники Гослита Данилов и Кононов стали моими друзьями.
И все-таки мне выпала честь «посоревноваться» с моим любимым художником, произведения, которого я так трепетно люблю, как и иллюстрации Бенуа, Билибина, Кардовского. Главная тема Добужинского – город и человек. Например, мы видим, что Настенька у Добужинского повернута спиной к зрителю, и можно только сожалеть, что нельзя рассмотреть ее лицо – и то, что отражено в нем. Какая бездна настроения… Я же хотел решить свою задачу по-другому: не город и человек, а человек и город. Я старался увидеть Настеньку, стоящую у такой же решетки канала, где на противоположном берегу навис мост со знаменитыми крылатыми львами. Хотел вблизи, в упор показать лицо героини, которая ждет своего Мечтателя, а думает о другом, которого любит. Как всегда, я работал, обуреваемый желанием сделать внутренний образ, как он мне представлялся, – зримым. Как труден труд художника-иллюстратора!…
Я всегда не мог начать работу, пока в душе не видел ее всю – законченной. Это очень трудно – выразить свое понимание образа, создавая иллюстрацию, так чтобы потом большинство читателей сказало: «И я так чувствую, и я так вижу – да, это Настенька». Как нужно любить или ненавидеть тот или иной образ!
Традиции русской иллюстрации, как и вся наша культура, понесли огромные утраты за последние восемьдесят лет. Разве сегодня мы видим наследников иллюстраторов, какими были великие Врубель, Бенуа, Добужинский и Кардовский? Высокое искусство художника книги выродилось в заученные штампы оформительства. Работа художника над книгой – это сложная творческая задача, требующая сопереживания с писателем. Организм книги должен быть живым, эмоциональным и глубоко духовным. Художник книги – это как пианист или дирижер, который должен, осмысляя произведение, раствориться в нем, чтобы органично выявить присущую ему индивидуальность, не превращая себя в такого оформителя, амбиции и своеволие которого довлеют над духовным миром писателя или поэта. Страшно прокрустово ложе манерки-художника!
Не говоря уже об искусстве оформления священных книг Древней Руси, можно по праву гордиться русскими художниками-иллюстраторами рубежа XIX – ХХ веков. Особо велика заслуга художников круга «Мира искусства» в создании высочайшей культуры оформления книг, журналов, открыток. Какое восхищение вызывает, например, «Песнь о вещем Олеге», проиллюстрированная Виктором Васнецовым! Сказки Ивана Билибина вошли в ткань души многих поколений русских людей. Они – наши великие учителя.
Немногие сегодня говорят о работе в этой сфере Нестерова, Рябушкина, Сурикова. А в качестве непререкаемых авторитетов признаны В.Фаворский с его так называемой «школой», да еще, пожалуй, А. Гончаров, калибром поменьше – Бисти или Митурич. Их работа, с моей точки зрения, отмечена не вдохновением, а ремесленничеством – по заданным рецептам и штампам, которые пронизаны идеями, отвечающими «духу времени» – но не духу самого произведения. Вот почему иллюстрации художников этого возобладавшего направления, причем к произведениям самых разных авторов и эпох, несут на себе печать унылой одинаковости заученных приемов… Почему это «современно»?
Из ныне живущих художников книги мне нравятся эмоциональные и глубокие, продолжающие традиции русской иллюстрации, работы Дегтярева. Об искусстве и принципах иллюстрирования книги у нас очень мало написано. Нагло-примитивное стереотипное оформление не только книг, но и даже спектаклей во многом убило образность, эмоциональное воздействие искусства художников книги и театра. Сегодня русское понимание задач художников книги накрыла черная волна бездушных «фотоиллюстраций», а также американских комиксов с их исполняемой ловкой рукой ремесленника раскадровкой ужасов, ковбойских приключений и похождений главного героя вроде мышонка Микки-Мауса: вот дожили, докатились…
Забыто духовное богатство, красота фантазии многогранного и доброго мира русских сказок. Забыты гениальные иллюстрации Врубеля к Пушкину и Лермонтову. Кого сегодня можно назвать истинным иллюстратором произведений русской классической литературы? Не знаю, не знаю…
Увы, это не только наша беда – это поистине моровое поветрие ХХ века.
Возвращаюсь вновь к теме Достоевского. Спустя многие годы я снова пришел в музей писателя. Его работники радушно встретили меня, сообщив; что мои иллюстрации к Достоевскому пользуются большим успехом у посетителей: «Кстати, что вы думаете об иллюстрациях Шмаринова, которые мы здесь выставили?» – спросили меня. «Многие мне очень нравятся, – ответил я. – Вот, например, старуха– процентщица, очень петербургская работа, хотя в ней и сквозит душок современной коммунальной квартиры». – «А мы не знаем, что и делать. Шмаринов раньше часто бывал в музее. А когда увидел ваши работы в экспозиции, сказал, что это музей Глазунова, и перестал ходить к нам». – «Но здесь так много работ и других художников, – резонно возразил я. – Почему же только мои работы вызывают такую неприязнь? Я со многими художниками не согласен, но все равно, это очень хорошо, что они увлечены образами Достоевского». Пусть Достоевского иллюстрируют все художники!
После того, как моя картина «Вклад народов Советского Союза в мировую культуру и цивилизацию» была подарена советским правительством ЮНЕСКО (в штаб-квартире этой международной организации она находится и по сей день, соседствуя с работами Пикассо и Миро), президент ЮНЕСКО попросил меня быть эмиссаром выставки памяти Достоевского, открывавшейся в Париже в дни юбилея писателя. Я добросовестно развесил разные работы. Поскольку места было не особенно много – снял часть своих. От многих работ, честное слово, я содрогался, но пересилил себя, чтобы не быть похожим на своих коллег. Раньше в России художники были терпимыми и уважительными друг к другу. Как хотелось бы, чтобы так стало и теперь!
