Змея в кулаке - Базен Эрве (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— Вы за последнее время совсем распустились! — заорал «старик» и набросился на хлеб с маслом (теперь он съедал уже по фунту масла в неделю).
Однако после вечерней молитвы естественная детская беспечность взяла верх. Отец тоже повеселел и даже захотел «поместить».
Это выражение из нашего семейного жаргона означало прогуляться, попытаться, пошляться. Широкая платановая аллея доходила до дома и, обогнув его, спускалась к реке, через которую был переброшен величественный мост. За мостом аллея уже называлась не платановой, а «красной», и тянулась до фермы «Бертоньер», меж двух рядов красных буков.
Уже наступили осенние холода. Отец кутался в старую куртку из козьего меха, потертую на локтях и сзади, поднимал воротник и шагал вместе с нами в темноте. Аббат шел позади, перебирая четки. И вот началась беседа.
Не помню теперь, какую тему затронул мсье Резо в тот вечер. «Поместиться» после ужина с детьми и прочесть им лекцию имело, по-видимому, в глазах отца одинаковый смысл. В нем сказывался преподаватель, оставшийся без учеников, — вечерние ораторские упражнения освежали ему мозги. Мсье Резо много читал, и, конечно, не романы, а научные труды. Его эрудиция и необыкновенная память давали ему возможность говорить о чем угодно — «крутить пластинки из своей дискотеки», как говорил позднее Фреди. Некоторые «пластинки» ставились часто. Зато другие, самые интересные, мы слышали не больше двух раз. Если была хорошая погода и небо ясное, отец, любуясь звездами, пускался в рассуждения о космографии: Сириус, называвшийся в древности Сотис, звезда Бетельгейзе, Три Волхва, Проксима в созвездии Центавра, которую невозможно увидеть невооруженным глазом, хотя она, кажется, наша самая ближайшая соседка, Венера и прочие небесные светила до сих пор стоят у меня перед глазами с такой же будничной непосредственностью, как уханье сов, раздражавшее наши барабанные перепонки. Стоило нам присесть на минуту под раскидистым дубом у колодца св. Филиппа, как отец тотчас сообщал нам, что это дерево принадлежит не к виду Quercus robur, а к виду Quercus americana, который не надо смешивать с Quercus cerrys, дающим мохнатые желуди, один экземпляр которого произрастал среди тюльпановых деревьев (Lyrodendron, tulipiferus) строевого леса. Одуванчик, эдельвейс, тис, кипарис (я перечисляю наобум) все еще носят для меня латинские названия: Taraxacum dens leonis, Gnaphalium leontopodium, Taxus viridis, Cupressus lamberciana. Намек, историческое имя, брошенное в разговоре, — и вот наша мысль направлена к достославному прошлому семейства Резо, нашего Иранского края и Франции (в порядке значимости). Долой Мишле! Да здравствует Ленотр, Функ-Брентано и Гашот! Мы так близки к политике, мы почти касаемся ее, нам ее не избежать. Мсье Резо хотел воспитать благомыслящих сыновей. Энергичный удар тростью, гасивший светлячка и взметавший с аллеи гальку, подчеркивал в нужный момент доводы оратора. Чудовище, он же позор нашего времени, злой гений франкмасонства, носил имя Эррио, ведь этот человек имел наглость заявить на съезде партии радикал-социалистов, который нарочно был созван в благочестивом городе Анже, что на западе Франции сейфы зачастую запечатывают облаткой святого причастия. Для моего отца радикализм представлял собой серьезную, но отвратительную систему взглядов французских торгашей. Не стоит уж и говорить о коммунистах или даже о социалистах; разве можно искать хоть какую-то обоснованность в политических воззрениях закоренелых воров и убийц? А как же иначе назвать этих людей? О партии, дорогой его сердцу, мсье Резо никогда не упоминал. Газета «Аксьон франсез», с тех пор как ее осудил папа римский, исчезла из нашего дома. У нас читали только «Ла круа», для которой мой двоюродный дед иной раз кропал передовицу.
Эта мешанина сведений преподносилась нам (надо признаться) на очень чистом языке, имевшем ценность хорошего соуса, — благодаря ему мы легко проглатывали каждый кусочек и не боялись несварения желудка. Некоторый избыток сослагательного наклонения и наукообразная напыщенность претили мне. А кроме того, нам возбранялось прерывать лектора.
— Замолчи, я из-за тебя потерял нить рассуждений, — восклицал он.
Мы могли лишь позволить себе, когда отец переводил дыхание, задать почтительный вопрос или попросить каких-нибудь разъяснений. Отец отвечал (зачастую весьма уклончиво) только при условии, что вопрос не заключал в себе скрытого возражения. Затем он снова заводил свой граммофон и сыпал афоризмами.
Хороший тон, хороший вкус, хорошие манеры, право, каноническое право всем именам существительным предшествуют прилагательные; хороший, хорошая, хорошие, или наречие хорошо, все суждения процензурованные («к печати разрешается»), все, что не попадало в энциклопедию недозволенного, в списки запрещенного, все почтенные прописные истины обретали в нем своего лучшего поборника. И тем не менее, можете не сомневаться, семейство Резо шло в авангарде науки и прогресса. Резо — это цвет нынешней интеллигенции, тормоз, регулятор, предохранительный клапан современной мысли. Дворянство стало ненужной кастой, изменившей своей исторической миссии, и имеет ценность лишь в качестве лестных знакомств и для брачных союзов.
— Это никчемные люди, — говаривал отец и какими-то непонятными мне путями приходил к следующему горделивому выводу: — Наш род ведет начало от баронов Сент-Эльм и виконтов де Шербей.
Отец почему-то не видел, что и буржуазия тоже готовится изменить своей исторической миссии; он разделял ее на касты и подкасты, во главе коих, повторяем, шла наша буржуазия — «буржуазия высоко духовная», подлинная, чистая, опора Ватикана и патриотизма, соль земли, сливки избранных. В нее входило тридцать, ну, будем великодушны, самое большее — сорок семей. Ниже ее стояла буржуазия свободных профессий. И рядом с ней «финансовая буржуазия», в которую, к сожалению, входило и семейство Плювиньеков. (Подразумевалось: «Вы, мои собственные дети, в конце концов, являетесь лишь метисами этой разновидности».) Существует, наконец, «буржуазия коммерческая». Следовательно, и негоцианты относятся к буржуазии, однако к низшему ее сорту. Вопрос о фармацевтах является весьма спорным. На худой конец, их можно еще принимать у себя, но недопустимо водить знакомство с бакалейщиками, даже оптовиками.
Народ! Существует также народ (грубое простонародье), которому наплевать на гуманизм, который пьет красное вино, не разбавляя его водой, у которого излишне волосатая грудь и дочери которого грешат со студентами… и вот этому самому народу радикалы предоставляют чрезмерную привилегию — столько же гражданских и политических прав на душу населения, сколько имеет любой из господ Резо, этот народ, обозначаемый по-латыни не populus, а plebs, эта бесформенная магма безвестных существ, от которых неприятно пахнет потом, «народ» (слово произносится не совсем внятно — не то нарост, не то норд-ост) — этот народ надо рассматривать так же, как энтомолог рассматривает термитник, делая в нем ямки и срезы, не боясь при этом раздавить некоторое количество насекомых для вящего блага науки и человечества. Разумеется, надо любить народ и приходить ему на помощь, если он ведет себя разумно. Созыв конференций, посвященных благотворительной деятельности, посещение работных домов для женщин, честность при расчетах с рабочими, составление назидательных брошюр, вязание теплых распашоночек для новорожденных, непреклонная строгость судебных установлений, снисходительность к провинностям солдат-новобранцев, социальное страхование, которому все-таки далеко до «касс взаимопомощи», право на забастовки, ограниченное законодательством о забастовках, приветливость в отношении к мелкой сошке: «Добрый день, голубчик!», стаканчик вина, которым угощают почтальона у порога кухни, вот допустимые виды заботливости о народе. Все прочее — большевизм.
Сообщив нам некоторые социальные истины, отец без перехода пускался в область научных истин, каковыми, конечно, не следует пренебрегать, хотя значение их весьма преувеличено. Мсье Резо восторженно восклицал:
