Каббала - Уайлдер Торнтон Найвен (читать книги онлайн без регистрации .txt) 📗
— Не покалечьте моей машины или моего друга, Маркантонио.
— Не покалечу.
— Куда вы поедете?
На это он предпочел не отвечать, а дальнейшие вопросы мисс Грие утонули в реве включенного двигателя. Десять минут мы просидели в молчании, глядя на дорогу, в свете фар летевшую нам навстречу. После мучительной борьбы с самолюбием дон Маркантонио спросил, не хочу ли я сесть за руль. Услышав, что никакая перспектива не пугает меня больше этой, он с почти сладострастным рвением отдался управлению автомобилем. Он с замечательной точностью одолевал подъемы и повороты, исполнял, словно протяжные мелодии, спуски, бойкими скерцо пролетал по камням брусчатки. Очертания холмов Альбано вставали на фоне звезд, походивших на рой золотистых пчел и заставлявших вспомнить кичливого Барберини, провозгласившего, что само небо образует щит его родового герба. Ни огонька не светилось в крестьянских домах, но, проносясь сквозь деревни, мы видели лавчонки с горящей внутри лампой и играющими в карты мужчинами. Наверное, немало людей, маявшихся без сна на огромных семейных кроватях, заслышав свистящий шелест, с которым мы пролетали мимо, осеняли себя крестом и переворачивались на другой бок.
По прошествии времени водителю все же захотелось поговорить. Он засыпал меня вопросами о Соединенных Штатах. Правда ли, что там всякий может в любую минуту окунуться в жизнь Дикого Запада? Много ли в этой стране больших городов, таких же, как Рим? На каком языке говорят в Сан-Франциско? А в Филадельфии? Где готовятся наши спортсмены перед Олимпийскими играми? И публике разрешается наблюдать за ними? Мне что-нибудь об этом известно? Я ответил, что обучаясь в школе и университете, волей-неволей набираешься сведений относительно спортивной формы и тренировок. Тут он поведал мне, что велел садовникам виллы Колонна разбить беговую дорожку, гаревую, с барьерами, с ямой для прыжков, оборудованную навесом и насыпными наклонными поворотами. И что нам предстоит бегать по ней каждое утро. Он мечтал одолевать небывалые расстояния за небывало короткое время. Он в общих чертах изложил мне свой план: он начнет с того, что станет пробегать по миле каждое утро, каждую неделю прибавляя по полумиле. Это займет несколько лет, по прошествии которых он сможет выступить на Олимпиаде 1924 года в Париже.
В последнее время нервные центры, отвечающие у меня в мозгу за способность приходить в изумление, несколько подустали благодаря мадемуазель де Морфонтен с ее Экуменическим советом, Кардиналу с его терпимостью и мисс Грие с ее удивительной кашицей. Однако должен признаться, что их изрядно тряхнуло, когда этот хрупкий, пустоватый человечек объявил себя кандидатом в рекордсмены мира по бегу на длинные дистанции. Не без робкого умысла я принялся описывать жертвы, коих требуют честолюбивые устремления подобного рода. Я коснулся диеты и пробуждений в ранние утренние часы; он с готовностью на них согласился. Тогда я прошелся по самоограничениям, имеющим к нему более непосредственное отношение: в ответ он со все возраставшей восторженностью, почти с религиозным пылом поклялся, что готов к воздержанию какого угодно рода. Удивление, испытанное мною, свидетельствует лишь о моей неопытности. Я решил, что присутствую при великом перерождении. Я говорил себе, что Маркантонио жаждет спасения; что он ищет вовне себя силы, способные защитить его от присущей ему слабости; что он надеется с помощью спорта спастись от отчаяния.
Вернувшись на виллу, мы застали общество по-прежнему слушающим музыку. Когда мы вошли в гостиную, все взгляды обратились на нас, и я понял, что на этот раз Каббала, оставив иные занятия, озабочена лишь одним — спасением сына донны Леды.
На римской квартире меня поджидало несколько сердитых записок от мистера Перкинса из Детройта, преуспевающего промышленника. Мистер Перкинс впервые прикатил в Италию, и его обуревала решимость увидеть в ней все самое лучшее. Не существовало художественного собрания, настолько частного, чтобы он не сумел раздобыть рекомендательных писем, необходимых для посещения, равно как не нашлось и ученых, настолько занятых, чтобы мистер Перкинс не заручился их услугами в качестве чичероне; аудиенции, полученные им у Папы, были, как он выражался «супер-особенными»; раскопкам, еще закрытым для публики, приходилось сносить его разочарованные осмотры. По-видимому, кто-то из секретарей Посольства упомянул при нем о моих знакомствах среди итальянцев, ибо в записках мистер Перкинс напоминал, что я должен свести его с несколькими и непременно с настоящими. Мистер Перкинс желал увидеть, каковы они у себя дома, и ожидал, что я их ему покажу. Но только чтоб настоящие, не забудьте. Я сразу ответил ему, написав, что половина всех знакомых мне итальянцев это французы, а другая — американцы, заверив, впрочем, что как только мне удастся выделить местного жителя в чистом виде, я не премину свести с ним мистера Перкинса. К этому я добавил, что уезжаю за город, но через неделю-другую вернусь и посмотрю, чем можно ему помочь.
За город я и отправился, проделав путь, занявший большую часть дня, в машине, которую вел сам Маркантонио. Энтузиазм его в отношении бега ни в малой мере не ослаб; напротив, казалось, он лишь набирает силу вследствие, быть может, того, что к тренировкам со времени нашей встречи юноша так и не приступил. Уже под вечер, в лучах красного солнца, проливающихся сквозь синие сумерки, мы въехали в огромные ворота парка. Сначала шла дубовая роща, затем протянулось на целую милю открытое поле с разбегавшимися от дороги овцами, потом пошла pineta 48 с журчащим ручейком; накрытые голубиной тучей дома крестьян; верхняя терраса с перспективой фонтанов; и наконец, сам дом с Черной Королевой, влачащей длинный хвост саржевого платья по усыпанному толченым ракушечником подъездному пути. Уже не оставалось времени полюбоваться оранжево-бурым фронтоном виллы с его грубой лепниной — венки и гирлянды, — осыпавшейся под ударами солнца и дождя, или прославленным фризом с изображением всех женщин из поэм Ариосто, напоминающим о днях, когда Папа Сильвестр Левша 49 правил здесь своей академией и выдумывал сильвестрианскую форму сонета. Все, что я сумел, это утаить радость, охватившую меня, когда выяснилось, что жить мне предстоит при свете свечей в комнатах, которых, хотя именно они служили оригиналами дурных копий, сотнями разбросанных по Лонг-Айленду, хозяева виллы все же втайне стыдились. Их идеалом жилища был отель на набережной Тибра, так что они едва дышали от смущения за необъятную залу, в которую меня проводили, и посреди которой я ошеломленно застыл, погрузившись в антикварные грезы, и простоял так до поры, когда Маркантонио стукнул в дверь, приглашая меня к ужину.
