Детская любовь(Часть 3 тетралогии Люди доброй воли ) - Ромэн Жюль (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
"Итак, я очистился, безоговорочно и без всякого труда, ради наиболее благоприятной возможности, той возможности, что буква, начертанная на ткани ковра, означала мое имя. Мне чудилось, будто где-то, в господствовавшей надо мною сфере, воздвиглось временное, дивно идеальное здание, которое бы обрушилось или рассеялось, если бы я перестал быть достойным его".
Жалэз приостановился на мгновение.
Жерфаньон спросил его:
– Но ты ничего не сделал для разрешения сомнений?
– Я не торопился. Боялся, вероятно, разочароваться. Быть может, боялся также слишком поторопиться. И я был прав. Такие переживания неповторимы. Теперь я это вижу. Когда стараешься, несмотря ни на что, вернуться к ним, то это уже не удается… Но говорить я с тобой хотел не об этом. Где-нибудь в Кемпере или в Пюи возможен был бы такой же роман… Нет, я имел в виду специфически, таинственно парижское в этой детской любви.
"Как-то вечером… помнится, об эту же пору года, как теперь, немного более раннюю, или же в ту весеннюю пору, когда такое же бывает освещение… через несколько дней после сцены с картами… мне показалось нестерпимым ждать целую неделю встречи с Элен в сквере, да и то без уверенности, что она придет. Ушлась она в школе Эдгар-Кине, на улице Мучеников. Каждый ли день она уходила оттуда в один и тот же час, или в этот вечер у нее был лишний урок? Да, вернее – это последнее. Я уже не помню, как об этом разузнал. Словом, я имел достаточно времени, чтобы не только туда поспеть из лицея Кондорсе, но и немного побродить по улицам. Сначала я стал у ворот цирка Фернандо. Но это было неудачное место. Слишком подозрительным казался лицеист, стоявший как раз против дверей женской гимназии. На другом тротуаре ждали несколько матерей, несколько бонн, но очень мало, так что это, по-видимому, не был обычный час конца уроков. Я покинул свой пост. Дошел до угла авеню Трюден. Шагал медленно, делал небольшие остановки, оборачивался в сторону школы, стараясь о том, чтобы это имело совершенно естественный вид. Вижу, как сейчас, деревья на авеню, пламя газового рожка, довольно темное здание школы, где свет вырывался только из подъезда. Много теней там и сям, повсюду вокруг. Много мягких сгустков мрака. Фиакры, катившиеся вверх и вниз по улице, с их фонарями; прохожие. Городское движение – не слишком густое, но уплотнявшееся, становившееся хаотичным от этих подвижных сочетаний света и тьмы. Элен должна была выйти; но я не был уверен, что эта городская сутолока не помешает мне заметить ее как раз в должную минуту, не похитит, не отнимет ее у меня… Хорошо ли ты представляешь себе, как этот четырнадцатилетний влюбленный на тротуаре переходит с места на место, боясь обратить на себя внимание, и спрашивает себя, сможет ли он сквозь эту уличную суету, на расстоянии тридцати шагов, разглядеть ту, чье появление ему необходимо. Прими в расчет, что если он не вовремя обернется, если другие силуэты его обольстят, огни фиакра на миг ослепят, то все потеряно. Несколько секунд – и он опоздает. И когда он в этом удостоверится, наконец, то будет созерцать авеню слева, вниз идущую улицу, подъем к бульвару, сгустки мглы, пересекаемой огнями, городское движение, которое не прекратилось, безграничный по вечерам Париж, где затерялась та, кого он ждал. Ощущаешь ли ты, как у него должно сжиматься сердце, пусть бы даже оно не было чувствительнее других? Вот почему минуты отчаяния, как и счастливые минуты, у парижских детей могут быть несходны ни с чьими."
– Значит, в этот вечер ты с нею разминулся?
– Нет, не в этот вечер. Впоследствии – случалось. И впечатление, сохранившееся у меня от этих часов обманутой надежды, только усилилось под влиянием других, более важных обстоятельств, о которых я как-нибудь расскажу тебе, быть может: такое впечатление, словно тебя постоянно окружает стихия, хотя и родная, но вечно готовая отнять у тебя то, что ты любишь, причем нельзя знать, отдаст ли она свою добычу. А между тем надо ждать, что она вот-вот ее из прихоти отдаст, как море иногда выбрасывает то, что кануло в него. Не может быть и речи о том, чтобы самому обыскать столько неизвестных уголков… исчерпать море.
(Жерфаньон сравнил это впечатление с тем, которое пережил на кровлях Училища. Идея была совсем другая, но трепет – того же рода.)
Жалээ продолжал:
– Ты понимаешь: я знал адрес Элен. В данную минуту я непосредственно не боялся ее утратить, пусть бы даже с нею разминулся. Но впечатление, которое я тебе рисую, сильнее всяких успокоительных соображений. Он родственно также предчувствиям.
– Во время первой нашей прогулки я говорил с тобой о "большом городе". Помнишь? То, что ты мне описываешь, не есть ли специфическое для большого города беспокойство?
– И для ребенка "большого города". Несомненно… Итак, в этот вечер, когда Элен вышла из подъезда школы, в свете, струившемся из сеней на тротуар, с сумкой под мышкой, я заметил ее. Мне удалось не потерять ее из виду, скрываясь во мраке. Она была с двумя подругами. Трое девочек перешли улицу в направлении к авеню. На Элен была короткая накидка с отброшенным на спину капюшоном. Широкий берет. Волосы развевались. Я в первый раз ее видел на таком расстоянии, вечером, при уличном освещении. Мне не хотелось, чтобы она заметила меня.
– Почему?
– Не могу сказать. Скорее, кажется мне, из деликатности, чем из застенчивости. Я боялся, как бы ей не показалось грубой такая манера внезапно появляться перед нею. Мне было не очень трудно прятаться, оттого что три подруги болтали. Вполголоса, впрочем, без взрывов смеха. Теперь я думаю, что Элен, быть может, рассказывала про сцену с картами… Они пошли по левому тротуару авеню. Я следовал за ними на большом расстоянии.
– Собирался к ним подойти?
Жалэз ответил не сразу:
– Не знаю. Вернее, надеялся, что мне поможет случай, что она заметит меня, несмотря на мои предосторожности. Расстояние между нами было слишком велико. На этот раз из-за толпы. Я не хотел быть классическим лицеистом, увязавшимся за тремя школьницами. В уловках любви меня часто коробило то, что им трудно не быть комически прозрачными для каждого встречного… Когда девочки приблизились к Антверпенскому скверу, одна из них отделилась от тройки. Не Элен. Если бы Элен осталась одна, может быть, близость сквера, где у нас были общие воспоминания, внушила бы мне смелость к ней подойти. Но она с другой подругой повернула на улицу Тюрго. Затем я вспоминаю перекресток, с его скрещениями лучей, прохожих, экипажей, черных теней, которые уже сами по себе порождают в душе некоторое смятение и неуверенность. А я стою там один и вглядываюсь в сумерки, поворачиваясь во все стороны. Оба силуэта исчезли. Некоторое время ушло у меня на колебания, на зондирование перспективы, которая уже несколькими шагами дальше становилась непроницаемой. Затем я кинулся бежать вперед, чтобы как можно скорее добраться до одного переулка близ церкви Сен-Венсан-де-Поль, где мог надеяться увидеть Элен, если бы она кратчайшим путем пошла домой. Я притаился в подворотне одного дома. Фонарь на кронштейне подле самых ворот освещал меня слишком ярко. В течение этих десяти или пятнадцати минут я изведал много мук любви. Пытка моя не находилась ни в каком разумном соотношении с тем, что для меня стояло на карте. Но мысль, что так или иначе я с Элен еще увижусь, была бессильна меня успокоить. Я узнал в этот вечер одну из глубоких особенностей любви: когда к ней ничто постороннее не примешано, она ведет себя так, словно время сейчас должно оборваться. Внезапно я увидел Элен совсем одну на противоположном тротуаре. Я не постарался ни поглубже спрятаться в подворотню, ни выглянуть. Она прошла мимо, не заметив меня. Да и как могло ей прийти в голову, что я стою в этих воротах? У меня было время хорошо разглядеть развевающиеся волосы, руки, выпростанные из-под пелерины, ее сумку, ее профиль.
