Люди на перепутье - Пуйманова Мария (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Там, за дверью, куда Станислав не разрешал себе войти, его воображение рисовало какую-то тайну: там кто-то был, слышались шаги и звук передвигаемого стула. Это ходил по комнате отец.
— …тогда все это бессмысленно и ни к чему, — послышался голос матери. — Я не хочу так жить, Петр.
Мальчик прислушался, затаив дыхание. Шаги стихли, отец, наверное, остановился перед матерью.
— А кто тебя обижает?
«Сейчас мать расскажет, как она рассердилась на меня сегодня из-за радиатора», — подумал Станислав.
— Я не упрекаю тебя, — ответила мать каким-то беспомощно слабым голосом, совсем не похожим на голос взрослых, которые распоряжаются детскими судьбами (и все же пари можно держать, что она упрекает!). — Ничего не сделаешь, мы давно женаты, ты не виноват…
Мальчик вздрогнул, словно получив тревожный сигнал. В таинственном царстве взрослых, там, за дверьми, творилось что-то неладное.
Отец коротко засмеялся.
— Странный ты человек, — сказал он. — Почему ты складываешь оружие? Зачем сама суешь голову в петлю?
Станислав проглотил набегавшую слюну. Что-то сжалось у него внутри. Острое желание узнать о беде, которую обсуждали родители, охватило его.
Мать ответила нетерпеливо:
— Вот это и есть недомолвки. По-моему, мы вполне спокойно можем объясниться, напрямик… — голос у нее дрогнул, — и решить, как нам быть.
Ее слова и шелест платья послышались у самых дверей, и мальчик, боясь, что мать откроет дверь и увидит его, уже готов был отпрянуть назад в темноту, когда вдруг раздались эти слова:
— Поверь, Петр, — сказала мать отцу, сказала ясно, и Станислав слышал это, — нам лучше всего разойтись.
Мальчик закрыл руками лицо, и взрослые услышали стон, словно кто-то получил сильный ожог. Станислав, как невменяемый, вбежал в столовую, остановился посредине, не зная к кому подойти, и, подпрыгивая на месте, как обычно делают дети от сильной боли, захлебнулся от рыданий. Родители бросились к нему.
— Я этого не перенесу!.. Не перенесу!.. — срывающимся голосом кричал мальчик.
— Что с тобой? — испуганно спрашивали родители, предполагая ушиб или удушье. — Что с тобой? Говори!
Станислав исподлобья посмотрел по сторонам, избегая взгляда родителей, и воскликнул вне себя:
— Если вы разведетесь, я застрелюсь!
Он заметил испуганный взгляд матери и то, как отец, прикрыв глаза, сделал шаг назад. На минуту стыд охватил взрослых. Но вот мать уже держит мальчика за плечи, трясет его, словно стараясь разбудить.
— Что ты говоришь, Станя!
Он видел, как дрожали у нее губы и страдальчески расширились глаза; он слышал, как дрогнул ее голос, и почувствовал свою власть над взрослыми. Отец бросил на мать злой взгляд, какого Станя никогда не замечал прежде.
— Видишь, что ты наделала, — процедил Гамза, — бедняжка принял все это всерьез.
Нелла подняла голову, хотела возразить, но Гамза жестом остановил ее.
— Иди ложись спокойно спать, — уже другим, совсем ласковым тоном обратился он к сыну. — Мама пойдет с тобой. Она устала и сама не знает, что говорит.
Мать, стоявшая рядом со Станиславом, оглянулась на отца, ее лицо выражало протест, она хотела возразить. Мальчик не сводил с нее глаз. Но Нелла неожиданно сказала:
— Отец прав, иди спать!
Мальчик упорствовал.
— Не пойду, я хочу знать, — жалобно настаивал он. — Я не уйду отсюда, пока вы мне не пообещаете…
Он ухватил мать за руку, отца за палец и тянул друг к другу. Это было очень трудно, взрослые были тяжелы, как две баржи с песком, стоявшие на якоре у разных берегов. Руки не хотели соединяться.
— Что ты, братец, — шутливо сказал Гамза, отдергивая руку. — Больно! Ну и силища у тебя!
Мальчик нахмурился, словно услышав фальшивую ноту.
— Нет, — сказал он.
— Ну, вот что, Станислав, поговорим серьезно, — начал отец, — будь мужчиной, не делай из мухи слона. Ничего не случилось.
— Дай честное слово! — все еще волнуясь, воскликнул Станя. Голос его звенел, как натянутая тетива, казалось, мальчик вот-вот расплачется.
Мать ужаснулась. «Чем успокоить мальчика?» — раздумывала она, стоя перед ним пристыженная, беспомощная.
— Послушай, Станя, — начала она, — ты же знаешь, что мы тоже люди. Ну, немножко поссорились… Ведь и вы с Еленой ссоритесь.
— Ого, еще как! — ответил мальчик, выпрямившись и глядя в лицо матери доверчивыми детскими глазами. — Но это совсем другое дело. Ты мне не рассказывай!
Гамза отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Мальчик заметил это. Он ловил каждый признак примирения.
— Так вы не разведе…
— Нет, — оборвал его отец. — Уж если я сказал, можешь на меня положиться.
— А вы это не просто так говорите, чтобы отвязаться? Мама, скажи!
— Нет, нет! — смущенно сказала мать за его спиной, подталкивая сына к двери. Но он остановился на пороге, оглядываясь на отца.
— Пойдем тоже!
— Я приду, — ответил отец. — Не приставай больше, Станислав.
Когда Станя вошел в детскую, уже рассвело, на фоне неба были видны провода, за окном чирикали замерзшие воробьи. Наверное, и они пели до того, как их выгнали из садов на мостовую… Боже, как холодна и пуста жизнь!..
Чего бы он не дал, чтобы родители заговорили друг с другом так же ласково, как говорили сейчас с ним, несмотря на то что он подслушивал. Но они ни слова не сказали друг другу. Так что же, дали они слово или нет? Вот так всегда: мать уверяет — не будет больше страшных снов. А Стане приснился страшный сон. Уговаривают тебя: не будут вырывать зуб, а через неделю — пожалуйте в зубоврачебное кресло. Попробуй — верь взрослым!
НОЖ И КАРМАННЫЙ ФОНАРИК
На склоне Жижковского холма сидели женщины и вязали. Мужчины лежали, опершись на локти или закинув руки за голову. Карлин, попирая север Праги своей пятой, простирался внизу, огромный, безобразный. Вблизи виднелся черно-белый храм. Дома окружали дворы с кадками и распряженными возами. Бежали, пересекаясь с другими, параллели улиц. Дома зияли дырами окон, перекрещенных рамами. На покосившихся балконах висело белье. Вдали улицы сбегались вместе, дома соприкасались, и возникала перспектива. И только башни голешовицкого храма да фабричные трубы выделялись на этом фоне. Два рукава Влтавы, поблескивая синей полосой воды, делили пейзаж на неровные участки. Либеньские мосты соединяли их на излучинах, красные трамваи, похожие на насекомых, медленно ползли по мостам и набережной. Бросались в глаза большое круглое здание цирка возле плеши учебного плаца и серебряный купол газохранилища. Город был виден далеко за Высочаны, до самой дяблицкой водокачки, и дальше на восток. Фабричный дым уже рассеялся, шел шестой час. В лучах заходящего солнца рельефно выделялся каждый дом, каждый бочонок. Огромный, тяжелый, никуда не устремленный город с грузом людей, прекрасный в своей будничности. У пейзажа была своя симфония звуков, ветер доносил шипение пара, лязг металла и звуки автомобильных гудков.
Лежавшие мужчины молчали. Курносые женщины с резко очерченными губами даже во время болтовни не прекращали работу и приглядывали за детьми.
С футбольной площадки долетали торжествующие и насмешливые мальчишеские крики.
— Пусть порезвятся, — сказала одна из женщин. — Завтра им опять в школу.
От импровизированной команды юных жижковцев отделился один из игроков, — карлинский полузащитник подставил ему ножку, и он на виду у всех грохнулся оземь. Мальчик встал с сердитым видом, растрепавшиеся волосы упали ему на глаза. Прихрамывая, он ушел с поля.
— Грубая игра! — вопили жижковцы.
— Притворяется! — орали карлинцы.
— Судья! — кричали зрители, которых было всего трое.
Обе команды сбежались на середину поля и, размахивая руками, обменивались мнениями о случившемся. Раздавались язвительные замечания, что, мол, жижковцы проигрывают и, наверно, думают отыграться на штрафном ударе. Судья, младший брат одного из игроков, не принятый в игру по малолетству, воспользовался тем, что мяч свободен, и поддал его что было сил. Старший брат влепил братишке затрещину и отнял у него мяч. Судье остался свисток, с которым он беспомощно бегал около ссорящихся и оглушительно свистел.
