Сны под снегом (Повесть о жизни Михаила Салтыкова-Щедрина) - Ворошильский Виктор (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
И лишь один Достоевский видит: да это же черви.
Больше видит: из вас эти черви, господа; вы не их противоположность, хоть бредите справедливостью и красотой; это вы, возвышенные профессора и литераторы, Белинские, Грановские, Тургеневы, бессильные в деле созидания, самонадеянные, безбожные, вы породили и взлелеяли преступников.
До того как в них вступили бесы, в вас смердящие имели обитель.
Теперь мчится стадо к своей гибели; с визгом безумным в волны озера падает, смыкаются над ним волны.
И нашли человека оного, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме.
А это Россия — матушка наша, веками несчастьями преследуемая, но Милостью Господней озаренная и, наконец, избавленная от бесов, миазмов, всяческих нечистот, исцеленная, наконец, и у ног Господних, среди изумленных пастырей, над взволнованными волнами сидящая.
Бедный Достоевский.
Идет снег, бьют барабаны, Достоевский сходит с эшафота.
Значит он так долго носил в себе ненависть?
Значит так долго помнил унижение молодости, отвержение Белинским, смех Тургенева, презрительную гримасу товарища по эшафоту — Спешнева?
Достоевский мстит; не фанфарон, третьестепенный член литературного кружка, третьестепенный участник общества заговорщиков, колодник, избегаемый за плохой характер колодниками; Достоевский — необыкновенный писатель, с затаенным дыханием читаемый публикой — мстит за все.
Достоевский, а то: публика видит в русских писателях — письмо к Гоголю с красными пятнами на желтом лице — бедный Достоевский, стало быть то?
Apage satanas!
Достоевский, как это мелко.
Нет, и это не вся правда.
Утром пишу, днем — редакция, вечерами над романом Достоевского, позже к Унковскому играть в карты.
Унковский нескольких студентов защищает по делу Нечаева; о своих клиентах отзывается с уважением и сочувствием.
Достоевский — прокурор самый суровый.
Но суровость эта подозрительна.
Словно собственные искушения отгоняет, словно боится, что едва бесов изгонять перестанет, в него они вступят, а он, с юношами этими соединенный, в революции погрузится течение, увлекающее и кровавое.
Он не любит Христа, от имени которого выступает.
Он тайно тоскует о резне, о революционной резне; и тоски этой пугается, и заглушает ее в себе, и вырвать ее желает; не память о Белинском он так ненавидит, но то, что в нем есть от Белинского; не настоящего Нечаева, что убежал за границу, но Нечаева в себе, способного на то же самое, что и тот; за свою преступную любовь, скрытую, героев книги бичует; а Ставрогин, безумный и страшный — это не Бакунин, как полагают все, не Великий Князь Константин, как догадываются некоторые, а сам Достоевский, бедный Достоевский, раздираемый любовью и ненавистью, Достоевский — кающийся грешник.
Я догадываюсь об этом, потому что.
Это позорно, говорит Унковский.
Катков в восторге.
Достоевский возвращается из над синих морей, иуды целуют его в губы, которые некогда целовал Петрашевский, он дрожит, убегает блуждающим взглядом, а проклятые бесы рядом.
Мне жаль Достоевского.
Но Нечаев.
Он и во мне также.
Убийца?
Мистификатор?
Все дозволено?
Нет, нет, что мне Нечаев.
Экипаж катится петербургской улицей, из экипажа выпадает листок: если ты студент, передай — я, Нечаев, схваченный полицией, подвергнутый пыткам, но я убегу, а вы действуйте.
Не было экипажа, не было пыток, пятнадцатилетняя девочка, Вера Засулич, бежит с письмом на студенческую сходку, а в Швейцарии топорное стихотворение Огарева: жизнь он кончил в этом мире в снежных каторгах Сибири, но, дотла не лицемерен, он борьбе остался верен.
Не кончил, вот он уже на родине, с мандатом Бакунина: Alliance révolutionnaire européenne, comité général, № 2771, и это тоже ложь, нет европейского союза, нет комитета, нет тысячи членов, только он, Нечаев, его воля, ненависть и отсутствие угрызений совести.
Катехизис революционера.
Революционер — человек обреченный.
Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела.
Нравственно все, что способствует победе революции.
Безнравственно и преступно — что ей мешает.
Революционер знает одну науку: науку разрушения.
Он не революционер, если он может остановиться перед истреблением чего-либо или кого-либо, принадлежащего к этому миру, если чувства могут остановить его руку.
На себя и на других он смотрит как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела.
Все дозволено?
Да, все дозволено.
С мандатом женевского фантаста путешествует Нечаев по мрачным подпольям Петербурга и Москвы.
В подполье ждут исключенные из университета медики, которые читали Чернышевского: вот светлое будущее, любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его (а это уже нелегальная книга, недолго длилось оцепенение цензуры); земледельческой академии голодающие слушатели, которые унижений и нищеты изведали в жизни досыта; ожидают стройные и доверчивые Веры, которые хотят счастья для всех и совсем не думают о себе; итак, прибывает Нечаев, предъявляет мандат: это я — основывает Общество Топора, которое поднимет народное восстание, уже скоро, девятнадцатого февраля.
Вы ячейки гигантской сети, которая покрывает всю Россию; над этой сетью — тайный комитет, я передаю вам его приказы; вы должны мне подчиняться.
Они подчиняются; встречаются ночью, письма какие-то не читая передают; катехизис зашифрованный учат на память; а еще, как распорядился Нечаев, следят друг за другом, выспрашивают, отчеты диктатору вручают; все для него, светлого.
Но один вдруг отказывается.
Строптивый студент Иванов не верит в полномочия Нечаева: не хочет расклеивать прокламации в студенческой столовой — еще закроют столовую из-за вашего вздора; Иванов, комитет приказывает, ты должен; покажите мне ваш комитет; впрочем, оставьте меня в покое, я ухожу.
Уходишь?
Иванов — предатель.
Комитет приговаривает предателя к смерти.
Не могу, Нечаев, уволь, это ведь мой товарищ.
Передаю тебе решение комитета; ты еще колеблешься?
Ночью, в парке земледельческой академии, безусый Николаев с чахоточным Успенским хватают осужденного за руки; он пытается вырваться, кусается; стреляет сам Нечаев; в пруд, ряской заросший, бросают труп; Нечаев, что мы наделали; покарали предателя; смыкается ряска над мертвым, над живыми смыкается ночь.
Через четыре дня полиция нападает на след; сам Нечаев в Швейцарии, к груди Бакунина прижатый, но все остальные под судом.
Еще верят в него, гордятся, что выполняли его приказы, и счастливы, что он сумел убежать; ненадолго, его ведь выдаст Швейцария и на этот раз он в самом деле погибнет, но те, революции разбазаренный капитал, верят, что случится иначе; вернется великий Нечаев, раздует пожар, отечественное зло испепелит, кровью черной омоет, и возникнет новый мир, в котором.
Это для этого мира.
Для этого.
Для какого мира, Нечаев?
Вы хотите, чтобы я поверил, что через эти мерзости.
Ничего не хочу, уважаемый литератор, в кресле, над белым листом.
Что мне до вас и что вам до меня.
Правда, что у меня общего с Нечаевым.
Моя бабушка была урожденной Нечаевой.
Вздор, он сын лакея, крепостного Шереметевых.
Что меня связывает с Нечаевым.
Ненависть.
С Богом моей юности, Белинским; с Петрашевским, наставником и другом; с красавцем Спешневым, в голосе которого я услышал свист гильотины; с Чернышевским, видящим вещие сны за стенами крепости; с Нечаевым, который не нанес врагам удара, но руки запачкал кровью товарища; с ними вместе и с них моя неостывающая ненависть, которая не умеет поджигать и убивать, а лишь умеет язвить и сочинять двусмысленные сказки; вы понимаете, Нечаев, каким ныне правом.
