В относе морском - Шергин Борис Викторович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
– Это конец. Цинга пришла, черна смерть…
Он как стукнет меня по шее:
– Это простуда! Еще не смерть, еще не конец!
На двенадцаты сутки бедствия вынесло нас в Ледовитый океан. А нам все одно – только бы крепче заснуть. И уснули бы вечным сном, да двинуло торосом становым. Наша льдина лопнула. Тут разбудились, прянули на ноги:
– Егор Иванович, что велишь?! Он огляделся: во все стороны развеличился окиян-батюшко…
Снял наш юровщик шапку и выговорил:
– Брат, племянник!… Смерточка пришла! Подает из сумки сверток мне, парню, себе:
– Хранил для торжественного дня. Сей день приходит.
Развертываем. У каждого рубаха смертная долгая, саван с кукулем, венец на голову, лестовка полотняная.
Я заплакал, кланяюсь:
– Благодарствую, братец Егор Иванович, что подумал да позаботился, срядил нас в жизнь бесконечную. А Олександр недоумевает:
– Дядя, разве ты знал, что мы помрем?! Брат говорит:
– Дитя, вековечной это поморской обычай – смертную одежду в море брать.
Умылись мы, волосы, бороды расчесали, обрядились в рубахи, в саваны, в венцы. Поклонились под южной ветер в родиму сторонушку, с желанными простились.
Великим падежом пал Олексишко да запричитал:
– Мила моя матушка, знаешь ли, что сына во гроб наладили? Желанная невеста Катенька, осталась у нас с тобой игра не доиграна! Дорогой подруг Герман Олегович, песенка наша не допета!
Обычай родительской – детищу своему живота, здоровья хотеть, а я тогда сыну одинакому смерточки скорей молил.
Отошел отпев, стали мы друг другу в очи глядеть на последнее прощание. Нагляделись, тогда – обычаем мертвых – глухо заокутали себе лица саванным наголовьем. Легли. И учало нас затягивать в смертные сны…
Часы прошли или минуты, услышал я звон явно, близко. Говорю:
– Брат, слышишь звон? Он как со сна:
– Это тебе к смерти, брат. Помирай дале.
Дале я забылся… Да вдруг в самые уши гремит, гудит!… Дрогнул я, сдернул кукуль, а над головами-то… аэроплан!!! Не блазнит ли? Не привиденье ли? Нет, кружит, трещит… Схватил я пику, машусь да:
– Пособите, пособите!!
И парнишко мой:
– Батюшки, миленькие, пособите!
А оно скружило над нами два накона и потерялось… О, горе взяло!… Лучше бы не казался, надеждой не манил.
Эту ночь наборолся я с Олександрушком моим. Кричит:
– Дядя или тата! Заколите меня пикой!
Топиться лез. И бил я его, и обымал, и опять бил, и плакал над ним.
А о полдень, как рог серебряный, запел над нами аэроплан.
Мы скакать, мы реветь:
– Помогите!!! Пособите!!!
Что же далее?… Кружит машина ниже да ниже, да надлетела над нами и выронила посылку. Мы опять:
– Товарищи! Возьмите нас!
Они не слышат. Улетели птичкой. Посылка в воду пала, пикой добыли. Там консервов две коробки, в каждой фунта по три, сухарей кил пять, мазь кака-та, морошки банка. Вот сколь люди внимательны – морошечки послали! И письмо. Письмо сто раз на дню читали:
«Товарищи! Мы вчера оприметили вас и опять прилетели с ледокола, который подвигается теперь в вашу сторону. На аэроплан принять вас не можем для того, что льдина мала для разгону. Но мы вас не оставим».
Ну, ожили мы, воскресли. Шабаш помирать-то! Хлебу рады, письму рады. Холоду опять оберегаемся, больших торосов хранимся, орудуем пиками сидя да лежа. Ногами уж так себе владели. Однако ждать да погонять – нет того хуже: разводьем плывем – боимся, что от парохода утеряемся; в затор попадем – тужим, что пароходу не пробиться.
Однажды как бы стрельбу услышали, еще машину почули. С той поры без отдыха блазнило: то дымом пахнет, то мотор стучит. Без дня неделю этак… Извелись!
В последнюю ночь сменный ветер пал. Торос на торос лезет, визгу, грому… Тут и свисток донесло, и дымом запахло. И метелица нас заносит. Остатню силушку собираем, чтобы не угаснуть.
Но как обутрело, тишина стала в мире, и мы головы подняли из-под снегу. Пароход стоит саженях во ста…
Обезумели от радости. Кричим, как на лошадь:
– Тпру! Тпру!
Да ползунком по льдинам-то. И с парохода нас увидали, свисток дали, трап спустили.
Пароходские нас под руки принять хотят, а мы «ура» кричим да им в ноги падаем.
По трапу сами взняться не могли, нас носком занесли. Тут раздели, тут в тепло положили, рому поднесли норвецкого. Сам капитан Владимир Иванович Воронин обихаживал за доктора. Он воспитывал нас и беспокоился нами, как отец родной. (Прим: Капитан В. И. Воронин командовал тогда ледоколом «Седов»)
Ден через десяток я с сынишком помогали, чем могли, на пароходе. Брат Егор до весны в мурманской больнице немог. На другой год мы втроем на этот ледокол в коллектив зашли.
Всего погибали мы в относе морском восемнадцать ден. Семь ден в Белом море, пять ден в Горловине, шесть ден в окияне.
