Возлюби ближнего своего - Ремарк Эрих Мария (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
– Послушайте, любезнейший, – ответил депутат рейхстага Марилл. – Умерщвлять детей – это убийство. Умерщвлять взрослых – это дело национальной чести. В следующей войне будет участвовать много женщин и детей. Холеру мы искоренили, а ведь это – безобидное явление по сравнению с небольшой войной.
– Браун! – крикнул врач из соседней комнаты. – Быстро!
– Иду!
– Черт возьми! Кажется, не все гладко, – сказал Марилл.
Через некоторое время Браун вернулся. Щеки его ввалились.
– Разрыв в шейке матки, – сказал он, – Сделать ничего нельзя. Женщина истекает кровью.
– Ничего нельзя сделать?
– Ничего. Уже все перепробовали. Кровь продолжает идти.
– А вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут. Она стояла в дверях. – Вы можете взять мою.
Врач покачал головой.
– Не поможет, девочка. Если кровь не перестанет…
Он ушел. Дверь осталась открытой. Ее светлый четырехугольник казался призрачным. Все сидели молча. Тяжело передвигая ноги, вошел кельнер.
– Можно убрать?
– Нет.
– Хотите чего-нибудь выпить? – спросил Марилл Рут.
Она покачала головой.
– Все-таки выпейте немного. Будет лучше. – Он налил ей полрюмки.
Стало темно. Только на горизонте над крышами продолжали еще мерцать, зеленовато и оранжево, последние слабые отблески. В них, словно медная монета, плавала бледная луна, изъеденная пятнами. С улицы слышались голоса. Громкие, довольные и ничего не подозревающие голоса. Внезапно Керн вспомнил о словах Штайнера: «Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Вздох облегчения, что это не ты и не тот, кого ты любишь». Он взглянул на Рут. Он уже не мог видеть ее лица.
Марилл прислушался.
– Что это?
В наступающем вечере послышался сочный, протяжный звук скрипки. Он затих, начал снова нарастать, поднялся вверх – победно и упрямо; потом заискрились рулады, все нежнее и нежнее, и, наконец, полилась мелодия – незатейливая и печальная, как утопающий вечер.
– Это здесь, в отеле, – сказал Марилл и посмотрел в окно. – Над нами, в четвертом этаже.
– Мне кажется, я знак», кто это, – ответил Керн. – Это скрипач, которого я уже однажды слушал. Я не знал, что он тоже здесь живет.
– Это не обычный скрипач. Он играет слишком хорошо.
– Может, мне подняться и сказать ему, чтобы он перестал?
– Зачем?
Керн уже сделал движение, намереваясь выйти. Очки Марилла блеснули.
– Нет. Зачем? Быть печальным можно в любое время. А смерть окружает нас везде. Все это идет рядом друг с другом.
Они сидели и слушали. Прошло много времени, наконец из соседней комнаты вышел Браун.
– Все, – сказал он. – Она не очень страдала. Узнала только, что ребенок жив. Мы успели ей это сказать.
Все трое поднялись.
– Мы должны снова перенести ее сюда, – сказал Браун. – Нам не разрешат оставить ее в соседней комнате.
Женщина, побледневшая и сразу как-то похудевшая, лежала среди кровавых платков, тампонов, ведер, сгустков крови и ваты. Ее лицо изменилось, стало строгим и равнодушным ко всему. Как-то странно было видеть хлопотавшего около нее врача – жизнерадостного мужчину, из которого энергия так и била ключом.
– Дверь нужно запереть, – сказал врач. – Будет лучше, если другие ее не увидят. Нам и так досталось слишком много, не правда ли, маленькая женщина?
«Рут покачала головой.
– Вы держались храбро. Не пикнули. Вы знаете, Браун, что я сейчас бы хотел? Повеситься. Просто повеситься на ближайшем окне.
– Вы спасли ребенку жизнь. Это было сделано блестяще.
– Повеситься. Вы понимаете? Я знаю: мы сделали все, что могли. Что мы бываем и бессильны. И тем не менее, мне хочется повеситься!
Он ожесточенно стал тереть себе шею. Его лицо стало потным и красным.
– Двадцать лет я уже занимаюсь этим делом. И каждый раз, как меня постигнет неудача, я хочу повеситься. С ума можно сойти! – Он повернулся к Керну. – Достаньте сигарету из левого кармана пиджака и суньте мне в рот. Да, маленькая женщина, я знаю, о чем вы думаете. Ну, а теперь огня. Я иду мыться. – Он уставился на резиновые перчатки, словно они были виноваты во всем и, тяжело ступая, направился в ванную.
Они вынесли мертвую вместе с кроватью в коридор, а оттуда – снова в ее комнату. В коридоре стояло несколько человек, которые жили в большой комнате.
– Ее нельзя было отвезти в клинику? – спросила какая-то тощая женщина с шеей, словно у индюка.
– Нет, – ответил Марилл. – Мы бы это сделали.
– А теперь она останется здесь, всю ночь! Рядом с мертвецом никто не сможет заснуть.
– Ну, тогда бодрствуйте, бабуся, – ответил Марилл.
– Я не бабуся.
– Это видно.
Женщина бросила на него злобный взгляд.
– А кто приведет комнату в порядок? Ведь этот запах никогда не выветрится. Вы бы лучше использовали комнату номер десять, на той стороне.
– Посмотрите, – сказал Марилл, обращаясь к Рут. – Эта женщина умерла. А она была нужна ребенку, и мужу, наверное, тоже. А вот эта бесплодная доска живет. И будет жить назло своим современникам, по всей вероятности, до глубокой старости. Это одна из загадок, на которую нельзя получить ответа.
– Все злое – более твердое, оно дольше выдерживает, – мрачно ответила Рут.
Марилл взглянул на нее.
– Вы это уже знаете? Откуда?
– В наше время это легко понять.
Марилл ничего не ответил. Он только посмотрел на нее. Вернулись оба врача.
– Ребенок у хозяйки, – сказал врач с лысиной. – За ним заедут. Я сейчас сообщу о нем по телефону, о женщине – тоже. Вы ее знали?
Марилл покачал головой.
– Она приехала несколько дней назад. Я только один раз разговаривал с ней.
– Может, у нее есть документы. Тогда их нужно будет сдать.
– Я посмотрю.
Врачи ушли. Марилл порылся в чемодане умершей. Там были только детские вещи: голубое платьице, немного белья и детские погремушки. Марилл снова уложил вещи:
– Странно, но кажется, что вещи тоже внезапно умерли вместе с ней.
В сумочке он нашел паспорт и свидетельство, выданное полицией Франкфурта-на-Одере. Он поднес их к свету.
– Катарина Хиршфельд, урожденная Бринкман, из Мюнстера, родилась 17 марта 1901 года.
Он поднялся и взглянул на умершую – светлые волосы, узкое решительное лицо, характерное для вестфальцев.
– Катарина Хиршфельд, урожденная Бринкман.
Он снова взглянул на паспорт.
– Действителен еще три года, – пробормотал он. – Три года жизни для другого. Для похорон будет достаточно и полицейского свидетельства.
Он положил документы в карман.
– Я сделаю все, что нужно, – сказал он Керну. – И позабочусь о свечке. Я не знаю… может, стоит посидеть немного рядом с ней. Хотя ей это уже и не поможет, но, странно: у меня такое чувство, что с ней надо немного посидеть.
– Я останусь, – ответила Рут.
– Я тоже, – добавил Керн.
– Хорошо. Тогда я зайду позже и сменю вас.
Луна засветила ярче. Наступила ночь, необъятная и темно-синяя. Она заполнила комнату запахами земли и цветов.
Керн и Рут стояли у окна. Керну казалось, будто он находился где-то далеко-далеко, а сейчас вернулся.
В нем остался лишь страх перед криками роженицы и перед ее вздрагивающим, истекающим кровью телом. Он слышал рядом с собой тихое дыхание девушки и видел ее мягкие юные губы. И внезапно он понял, что и она принадлежала этому – этой мрачной тайне, которая окружала любовь кольцом ужаса: он знал, что и ночь принадлежала этому, и цветы, и этот сильный запах земли, и нежные звуки скрипки над крышами; он знал, что если он сейчас обернется, то на него уставится в мерцающем свете свечи бледная маска смерти, – и тем сильнее почувствовал он тепло под своей кожей, которое заставило его задрожать и снова искать тепла, только тепла…
Словно чья-то чужая рука взяла его руку и положила ее на юное плечо рядом с ним…
7
Марилл сидел на цементной террасе отеля и обмахивался газетой.
