Эскапада - де Ренье Анри (читать лучшие читаемые книги txt) 📗

Поднималась она с крайними предосторожностями Дойдя до площадки, остановилась. Еще несколько ступенек, и она будет перед дверью в комнату г-на де Вердло. Ни один звук не доносился оттуда; г-н де Вердло хвастался тем, что спит сном праведника, Она повернула налево и вошла в коридор, в конце которого находилась «голубая комната», – та, куда г-н де Вердло поместил эспиньольского гостя. Подходя к ней, Анна-Клавдия удвоила предосторожности. Она поставила свечу за углом, образуемым поворотом коридора. Ощупью добралась до двери. Опустилась перед нею на корточки. Приложила ухо, к замочной скважине. В первое мгновение она услышала только шум собственной крови, затем шум этот утих, и ей показалось, что она различает легкое дыхание, спокойное дыхание спящего человека. Оно повышалось и понижалось в мерном ритме. Анна-Клавдия все слушала. Понемногу дыхание ширилось, становилось более звучным, более отчетливым, более громким, столь громким, что, ей казалось, своим шумом оно постепенно наполняет весь замок, завладевает им, мощное и неодолимое. Она сама чувствовала себя вовлеченной в это дыхание, словно в водоворот, который кружил ее и уносил с собою. Дыхание проникало ей в волосы, скользило по рукам, ласкало грудь, целовало в губы. Она была в его власти, побежденная, порабощенная, и однако она знала, кто был человек, дышавший там, за этой дверью, перед которой она трепетала от ужаса и от любви, меж тем как слезы катились по ее юному лицу, искаженному восторгом и мукой.

В таком положении оставалась она долго, наконец, медленно поднялась и отправилась за своей свечкой. С теми же предосторожностями она спустилась по лестнице. На последней ступеньке присела. Ночь проходила. На рассвете придет Куафар и разбудит путника. Нужно было подождать до тех пор, чтобы быть уверенной, что гнусное дело не совершится. Дождь освежил воздух. Анна-Клавдия стала дрожать от холода. Она спрятала голову в руках, и у нее стали возникать не столько мысли, сколько образы. Они быстро следовали друг за другом, как в сновидениях: карета, красноватый свет факелов, пистолетные выстрелы, лицо, глаза, глядящие на нее, мужчина, вскакивающий верхом на лошадь, затем приемная монастыря Вандмон, широкое лицо г-на де Шомюзи, и, совсем в отдалении, маленькая девочка, смешная в слишком широком старом кафтане садовника; девочка эта – она сама в тот день, когда ее поймали верхом на монастырской ограде, готовую очертя голову броситься в водоворот жизни. Вдруг она вздрогнула. Пропел петух, тусклый свет стал проникать в темноту вестибюля, где бледнел умирающий огонек свечи. Это заря. Сейчас появится Куафар, Она услышит, как он будет переходить двор. Он отопрет своим большим ключом ворота замка. Он придет разбудить того, кто должен уехать, и ничего не случится. Она не услышит страшного крика, который застревает в горле, потому что кровь течет из смертельной раны. Теперь опасный час уже прошел. Ей нужно возвращаться в свою комнату. Она хотела встать, но почувствовала себя такой слабой, что зашаталась. Вдруг она испытала ощущение ожога на затылке, так явственно, что вскочила и обернулась. С верхней площадки лестницы, опершись о перила, он созерцал ее. Он был совсем готов к отъезду: на голове треугольная шляпа, на плечах плащ; улыбаясь и приложив палец к губам в знак молчания, он смотрел, как в бледном свете рождающегося дня убегает со всех своих босых ног эта странная маленькая Психея, которая вместо светильника несла потухшую свечу, меж тем как в сердце ее горело жгучее и жуткое пламя ее тайны…

По причинам, несомненно, ему одному только ведомым и которых он не стал объяснять, г-н Филипп Куафар, с лицом человека себе на уме, насмешливо улыбаясь и вертя в руках шляпу, пришел сообщить г-ну барону де Вердло, что ночной его гость, уехав рано утром, обменил своего неподкованного и заморенного коня на лучшую лошадь, какая только была в эспионьольских конюшнях, и сделал все это с необычайной бесцеремонностью, очень красноречиво погрозив ему, Куафару, рукояткой пистолета. К этому признанию упомянутый Куафар присовокупил конверт, который кавалер поручил ему передать г-ну де Вердло. Г-н де Вердло, сорвав печать, вынул оттуда листок, на котором прочел очень четко написанные следующие слова:

При чтении этой записки г-н де Вердло чуть не упал в обморок от ужаса. Как! Он только что давал приют под своей кровлей главарю разбойничьей шайки! Он спал рядом с комнатой, которую занимал этот страшный персонаж, и подвергался опасности быть зарезанным во время сна. Как! Этот красивый офицер со спокойными и учтивыми манерами был не больше, чем страшным разбойником и отъявленным злодеем! Это переходит границы неожиданности, да и каким образом Анна-Клавдия не узнала в нем человека, устроившего нападение на карету? Ах, если бы Аркнэн был здесь, он живо разоблачил бы незнакомца! Впрочем, обитатели замка должны благодарить судьбу за то, что все обошлось так благополучно: ведь все могли быть перебиты, а вместо этого, отделались только какой-то лошадью!

Волнение г-на де Вердло было необычайно, и лишь к вечеру он немного отошел. Что скажет г-н де ла Миньер об этих событиях, когда узнает о них? Г-н де Вердло, все не будучи в состоянии опомниться, испытывал некоторую гордость: ведь он собственными глазами видел опасного злодея и принял его за светского человека. Он непрестанно перечитывал записку, переданную ему разбойником, тем более, что благодаря своему содержанию она являлась как бы охранительной грамотой для будущего. Атаман пользовался репутацией человека, который держит свое слово, а разве он не свидетельствовал здесь о своей признательности за прием, оказанный ему в Эспиньолях? Эти рассуждения, во время которых Анна-Клавдия оставалась почти безмолвной, закончились только в момент отхода ко сну, но каково же было изумление м-ль де Фреваль, когда, придя в свою комнату, она нашла на туалетном столике тщательно запакованный сверток! Он содержал прекрасно отточенный кинжал в кожаных ножнах и бутылочку усыпляющей жидкости, при чем оба предмета были завернуты в лист бумаги, на котором достаточно явственно было изображено пронзенное сердце. Как попали сюда эти предметы? Их присутствие выдавало помощь услужливой руки, которая могла принадлежать только сьеру Куафару: поручение было вероятно навязано ему силой, если только он не был склонен к нему вескими доводами. И вперив глаза в эту странную посылку, Анна-Клавдия де Фреваль долго оставалась неподвижной, с горячими руками, пылающими щеками и замирающим в груди сердцем.

IV

В гулком и прозрачном воздухе прогремел пистолетный выстрел и взвилась тоненькая струйка дыма. Манекен, прикрепленный к шесту, слегка качнулся. Это была набитая волосом и закутанная в толстый плащ кукла, единственной ногой которой служил воткнутый в землю кол, а на другой конец кое-как была напялена треугольная шляпа. Это пугало помещалось в конце эспиньольского сада на покрытой газоном покатой лужайке. Не успел затихнуть шум выстрела, как раздалось восклицание:

– Метко, сударыня! Досталось бы бездельнику! И сьер Аркнэн подошел к мишени, исследовал ее, и ткнул пальцем в круглую дыру, пробитую пулей в сукне плаща. Аркнэн обернулся:

– Говорил же я барышне, что она станет отличным стрелком, если постарается целить правильно, как я ей сказал, и не очень вытягивать руку. Пуля хорошо всажена, а теперь нужно будет целиться в сердце.

Г-н Аркнэн начертил мелом сердце на плаще. Сделав это, он выпрямил шест, поправил треуголку и возвратился к м-ль де Фреваль, которая продолжала стоять на аллее с разряженным пистолетом в руке.

Она была кокетливо одета в изящный мужской костюм, в котором казалась меньше, чем в дамском платье, но который резче подчеркивал силу и гибкость ее юного тела. В этом мужском наряде она выглядела очень грациозно и носила его не без гордости. На каблуках ее изящных сапожек поблескивали шпоры, а у ног был брошен на землю хлыстик. Перед упражнением в стрельбе, которым она занималась каждый день, м-ль де Фреваль брала у Аркнэна урок верховой езды, а сейчас пойдет фехтовать – тоже с ним. Вот уже в течение нескольких недель Аркнэн обучал м-ль де Фреваль стрельбе, верховой езде и обращению с холодным оружием. Очень гордясь своими новыми обязанностями, он вспоминал время своего пребывания в полку, где он был прекрасным наездником, прекрасным стрелком и прекрасным фехтовальщиком. То, что он отличался в уменье ездить верхом, стрелять и владеть шпагой, еще более повышало его достоинства в глазах м-ль Гоготы Бишлон. Если треск выстрелов и звон рапир очень пугали ее, то она не могла смотреть без гордости, как м-ль де Фреваль и Аркнэн бок и бок трусили рысью по эспиньольскому двору. Все же она плохо понимала странную причуду барышни стать наездницей и фехтовальщицей и забавляться стрельбой из пистолета по чучелу, которое, вечером, в сумерки, в своем плаще и надетой набекрень треуголке, делалось похожим на разбойника, так что при виде его мороз продирал по коже.