Рассказы - Диккенс Чарльз (версия книг txt) 📗

Ехать на осле по направлению к его стойлу — совсем не то, что ехать по направлению от стойла. В одном случае требуются незаурядная находчивость и присутствие духа, чтобы вовремя предупреждать неожиданные взлеты изменчивой ослиной фантазии, в другом же — ваше дело только сидеть в седле, слепо доверившись животному. Именно такую систему избрал мистер Симон Тагс на обратном пути, и его нервы на этот раз совершенно не пострадали, так что когда уговаривались встретиться вечером всей компанией в курзале, это сразу же дошло до его понимания.

Курзал был полон пароду. Во всех залах играли, танцевали, любезничали. Тут были те же дамы и господа, что утром толпились на взморье, а вчера днем — на молу. Были барышни в палевых платьях, с черными бархатками на запястьях, продававшие безделушки в киосках и ведавшие лотереей. Были дочки на выданье и мамаши, торопившиеся пристроить дочек. Были красавцы в злодейских усах и красавцы в поэтических бакенбардах. Была миссис Тагс в желтом, мисс Тагс в небесно-голубом и миссис Уотерс в розовом. Был капитан Уотерс в венгерке со шнурами, мистер Симон Тагс в бальных туфлях и золотистом жилете, а также мистер Джозеф Тагс в синем сюртуке и плоеной манишке.

— Номер третий, восьмой и одиннадцатый! — выкрикнула одна из барышень в палевом.

— Номер третий, восьмой и одиннадцатый! — как эхо, повторила другая, облаченная в тот же мундир.

— Номер третий взят, — сказала первая барышня. — Номер восьмой и одиннадцатый.

— Номер восьмой и одиннадцатый, — повторила вторая.

— Номер восьмой взят, Мэгги, — сказала первая барышня.

— Номер одиннадцатый! — объявила вторая.

— Ну вот, теперь все номера разобраны, — сказала первая.

Обладательницы номера третьего, восьмого и одиннадцатого, а также всех прочих номеров столпились вокруг стола.

— Не угодно ли вам бросить, сударыня? — сказала председательница Олимпа, протягивая стаканчик с игральными костями старшей из четырех дочерей стоявшей тут же дородной дамы.

Зрители замерли в ожидании.

— Бросай же, Джейн, душенька, — сказала дородная дама.

Умилительная сцена замешательства — стыдливый румянец, прикрытый батистовым платочком, — быстрый лепет на ушко младшей сестре.

— Амелия, душенька, брось ты за сестру, — приказала дородная дама и тут же, оборотясь к своему соседу, живой рекламе Роулрндовской Помады для Волос, заметила: — Уж очень она робка и застенчива, моя Джейн, но я, право, не могу бранить ее за это. Скромность и невинность украшают девицу, и мне даже порой хотелось бы, чтобы Амелия больше походила на сестру.

Джентльмен с бакенбардами шепотом выразил свое одобрение.

— Ну что же ты, душенька! — сказала дородная дама.

Мисс Амелия взяла стаканчик и бросила — сначала за сестру, потом за себя. Выпало первый раз восемь, второй — десять.

— Не правда ли, она мила? — шепнула дородная дама своему соседу с другой стороны, довольно тощему юнцу.

— Прелестна!

— АЛ сколько в ней жизни! Признаться, тут я разделяю ваш вкус. Меня пленяет эта бойкость, эта жизнерадостность. Ах! (Вздох.) Как бы мне хотелось, чтобы бедняжка Джейн была хоть немного похожа на Амелию!

Молодой человек кивнул головой в знак того, что вполне понимает чувства дородной дамы; он, так же как и джентльмен с бакенбардами, был убежден, что нашел свой идеал.

— Кто это? — спросил мистер Симон Тагс у миссис Уотерс, указывая на приземистую особу в синем бархатном токе с перьями, которая появилась на подмостках сопровождаемая толстым мужчиной в узких черных панталонах.

— Миссис Типпин, артистка лондонских театров, — ответила Белинда, справившись с программой концерта.

Высокоталантливая Типпин удостоила поклоном публику, встретившую ее рукоплесканиями и криками «браво!», а затем, подойдя к фортепьяно, исполнила популярную песенку «Скажи хоть слово» под аккомпанемент мистера Типпина; после чего мистер Типпин исполнил комические куплеты под аккомпанемент миссис Типпин; и шумное одобрение слушателей перешло в настоящую бурю восторга после вариаций, которые исполнила на гитаре мисс Типпин под аккомпанемент мистера Типпина-младшего.

Так прошел этот вечер; и так проводили все свои дни и вечера Тагсы и Уотерсы в течение целых тести недель. Утром взморье — в полдень ослы — после полудня мол вечером курзал; и всюду одни и те же лица.

Ровно через шесть недель выдался прекрасный вечер; луна ярко светила над спокойным морем, которое тихо плескалось у подножия высоких, мрачных утесов — так тихо, что, должно быть, убаюкивало взрослых рыб, не потревожив уже спящих рыбенышей, — и в свете луны пытливый наблюдатель (если бы нашелся такой) мог бы разглядеть две фигуры, неподвижно сидевшие на одной из тех деревянных скамеек, что расставлены вдоль обрыва. Они сидели там уже два часа, и луна за это время успела пройти полнеба, а они так и не пошевелились ни разу. Поредела и рассеялась толпа гуляющих, замерла вдали песня бродячих музыкантов; один за другим загорались в окнах домов огни; один за другим прошли мимо солдаты пограничной охраны [11], направляясь на своп уединенные посты, — а они всє сидели, не двигаясь с места. Густая тень скрывала их почти целиком, но в лунном свете отчетливо виден был пюсовый башмачок и блестел атласный галстук. Мистер Симон Тагс и миссис Уотерс вот кто сидел на этой скамье. Они не разговаривали, только молча глядели на море.

— Завтра должен вернуться Уолтер, — прервав, наконец, тишину, грустно сказала капитанша.

Со вздохом, похожим на порыв ветра в разросшихся кустах крыжовника, мистер Симон Тагс отозвался:

— Увы, да.

— О Симон! — продолжала Белинда. — Эта неделя безмятежного счастья, целомудренных радостей нашей платонической любви — это слишком много для меня.

Симон чуть было не сказал, что для него это слишком мало, но вовремя удержался и лишь невнятно пробормотал что-то в ответ.

— И подумать только, — воскликнула Белинда, — подумать только, что даже от этого невинного проблеска счастья мы теперь должны отказаться навеки!

— О, не говорите так, Белинда, — воскликнул впечатлительный Симон, и две крупные слезы, догоняя одна другую, скатились по его бледному лицу, благо оно было такое длинное, что для гонки вполне хватило места. — Не говорите «навеки».

— Так нужно, — отвечала Белинда.

— Но почему? — взмолился Симон. — Почему? Ведь наши платонические отношения до того безгрешны, что даже ваш муж, я уверен, не усмотрит в них ничего дурного.

— Мой муж! — вскричала Белинда. — Вы его плохо знаете. Он ревнив и мстителен; в своей ревности он доходит до бешенства, а в жажде мщения не знает пощады! Вы хотите, чтобы он убил вас у меня на глазах?

Срывающимся от волнения голосом мистер Симон Тагс признался в своем нежелании подвергнуться упомянутой процедуре на глазах у кого бы то ни было.

— Тогда мы должны расстаться, — сказала капитанша Уотерс. — Пусть этот вечер будет последним. А теперь пора домой; уже поздно.

Мистер Симон Тагс уныло помог ей встать и проводил ее до дому. Он медлил с прощанием — его рука ощутила платоническое пожатие ее руки.

— Доброй ночи! — сказал он колеблясь.

— Доброй ночи, — всхлипнула Белинда. Мистер Тагс все медлил. — А вы разве не войдете, сэр? — спросила служанка, отворившая дверь. Мистер Тагс колебался. Ах, эти колебания! Но все же он вошел.

— Доброй ночи! — снова сказал мистер Симон Тагс, когда они очутились в гостиной.

— Доброй ночи! — ответила Белинда. — И если когда-нибудь в жизни мне… Тс! — Она смолкла и прислушалась, вперив остановившийся от ужаса взгляд в посеревшую физиономию мистера Симона Тагса. Кто-то стучал в парадную дверь.

— Мой муж! — прошептала Белинда: внизу послышался голос капитана.

— И мои родные! — прибавил Симон: голоса Тагсов уже разносились по лестнице.

— Прячьтесь! Прячьтесь! — сдавленным голосом воскликнула миссис Уотерс, указывая на окно, плотно задернутое кретоновыми занавесями.