Были и небыли - Васильев Борис Львович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Американец не спешил с ответом, понимая, что Насекин и не нуждается в нем. Ответ заключался в самих вопросах: оставалось лишь изложить то же самое в утвердительной форме. Нет, князь был не надорван — князь был сломлен. Насекин не только видел убийц и убийства — он сам стал убийцей; совесть раздвоилась, разошлась на непримиримые полюса, и согласовать ее уже было невозможно. Эта раздвоенная совесть разрывала Сергея Андреевича изнутри, и Макгахан не знал, чем тут можно помочь.
— Хорошо бы вам переменить обстановку, князь, — сказал он, мучительно ощущая собственную фальшь. — Хотите посетить Америку? У меня добрых полторы тысячи друзей, и каждый с радостью примет вас. Новая страна, новые люди…
Князь улыбался. Корреспонденту показалось, что улыбается он так, как улыбался ранее. Это обнадеживало, и Макгахан с юмором начал описывать свою родину, не скупясь на обещания и всячески стараясь заинтересовать Насекина. Князь продолжал все так же улыбаться, а спросил вдруг, перебив на полуслове:
— Вернемся к закономерностям софизмов, Макгахан? Вы не беретесь их сформулировать?
— Ох, князь, князь, — сокрушенно вздохнул американец. — Дались вам эти софизмы.
— Мы все убийцы, — медленно, почти торжественно сказал Сергей Андреевич. — Все, Макгахан, без малейшего исключения. Убийцы — правители, бросающие народы, точно стаю волков, уничтожать друг друга. Убийцы — политиканы всех мастей, натравливающие эти народы. Убийцы — священнослужители, благословляющие войны, казни и репрессии. Убийцы — вы, господа корреспонденты, и вы, господа писатели, возвеличивающие собственную нацию и уничижающие всех инакомыслящих. Убийцы — жены, ласкающие своих мужей, пропахших кровью, и дети, по неведению играющие с ними. Убийцы все. Все!.. — Князь торопливо вытер мокрое от пота лицо. — Это — констатация сущего, причина спрятана глубже. Всего одна причина: ложь. Человечество лжет, Макгахан, лжет привычно, убедительно и даже искренне, ибо разучилось уже говорить правду. Спросите, почему? Да потому, что все, все до единого преследуют какие-то цели — будь то чин или должность, власть или слава, деньги или наслаждения. Потому-то и лгут монархи и президенты, чиновники и философы, верующие и атеисты, образованные и необразованные, мужчины и женщины: ведь при достижении цели не стесняются в средствах, и ложь — лучшее из средств. И она стала единственной формой общения, доступной, понятой и принятой всем миром, и говорящих правду в лучшем случае объявляют сумасшедшими. Ложь есть величайшее достижение цивилизации, она совершенствуется из года в год и будет совершенствоваться всегда, постоянно, пока не уничтожит человечество, как ржавчина уничтожает железо. — Он замолчал, устало поникнув, ссутулившись. Помолчав, сказал тихо: — Я устал, очень устал, Макгахан. Извините, придется лечь.
— Может быть, позвать врача или сестру?
— Как всегда, ищете лекарство от всех болезней? Но вы мне уже прописали его: когда нет памяти, нет и боли, — князь грустно улыбнулся. — Я неуклюже шучу. Прощайте, друг мой.
— До завтра, князь, — Макгахан пожал вялую руку Насекина. — Я задержусь здесь и буду вашим частым гостем, если не возражаете.
— Бога ради, — вздохнул Сергей Андреевич, садясь на постель. — Мне всегда приятно видеть вас.
Корреспондент был уже в дверях, когда услышал тихий смешок. Оглянулся: князь, улыбаясь, смотрел на него.
— Знаете, какая забавная мысль пришла мне в голову, Макгахан? Смерть — последняя неприятность, которую человек доставляет своим друзьям. Неплохо, а?
— Слишком цинично для смеха, — проворчал американец. — Сочините что-нибудь поостроумнее — посмеемся вместе.
И, еще раз поклонившись, вышел из комнаты.
Добровольческий отряд братьев Рожных все более превращался в санитарный кордон: участились случаи сыпного тифа, грозившего лавиной ринуться в Россию с обозами погонцев и эшелонами раненых. Не хватало медикаментов, палаток, дезинфицирующих средств да и просто обслуживающего персонала: вместо того чтобы разворачивать отряд, братья-близнецы все неохотнее пересылали деньги.
Из Смоленска вернулась Глафира Мартиановна. Леночка была благополучно доставлена, обласкана, зацелована и без малейших проволочек принята в семью. Сама Глафира Мартиановна так же была зацелована, снабжена на дорогу множеством сентенций и одним категорическим приказом: немедленно вернуть в Смоленск Ивана. Маша и сама искала брата, но он доселе так и не появился.
— Не беспокойтесь, Мария Ивановна, обоз на внутренних маршрутах используется, — успокаивал Рихтер. — Коли транзит получат, так уж меня не минуют. Тотчас же и доложу.
— По дороге слыхала я, что Рожных сейчас в Кишиневе, — сказала Глафира Мартиановна.
Рихтер проверил телеграфным запросом. Слух подтвердился: братья-миллионщики добивались каких-то поставок.
— Газетками их припугните, газетками, — советовал он. — Эта братия не любит огласки.
До Кишинева Маша добралась благополучно. С трудом сняв номер в дешевой гостинице, разыскала братьев Рожных. Оставив записку с просьбой принять ее по неотложному делу, вернулась к себе, полагая, что свидание может состояться только на следующий день. С дороги она чувствовала себя разбитой, ощущала жар и головную боль, но отдохнуть не пришлось: получив ее записку, Рожных тотчас же отрядили за нею коляску.
— Рад, душевно рад, — добродушно улыбаясь, сказал рослый мужчина, как только Маша вошла в гостиную. — Не забыли еще, кто таков я и чем отличен? Осмелюсь напомнить, что я — Филимон Донатов Рожных, а от брата Сильвестра родинкой отмечен. А это, стало быть, братец мой, Сильвестр Донатов Рожных — без родинки.
Братья различались, правда, не только родинкой под глазом у Филимона, но и манерой поведения. Сильвестр был молчалив и куда более скован в движениях. Зато Филимон говорил, не переставая, улыбался и вообще всячески проявлял повышенное внимание.
— Как доехали, Мария Ивановна? Сами понимаем, что с дороги вы, что устали, однако прощения просим за нетерпение паше. Отдохнуть не дали, обеспокоили. Но — дела, дела, любезная Мария Ивановна, дела да любопытство. Я, признаться, сомневался поначалу, да брат Сильвестр настоял: уж очень ему с вами познакомиться хотелось, очень. Много я ему о нашей московской встрече рассказывал, вот он и проявил нрав свой купеческий. «Желаю, говорит, сей же момент почтение свое Марии Ивановне засвидетельствовать…»
Брат Сильвестр молчал, ничем не выражая своего особого рвения «засвидетельствовать», а Филимон говорил и говорил, будто боялся, что коли замолчит, так начнет говорить гостья — и ему придется выслушать то, чего не хотелось выслушивать.
— Не прикажете ли чаю или кофею? Мы, признаться, кофей не уважаем, но чайком балуемся.
— Благодарю, Филимон Донатович. Нам необходимо поговорить.
— Помилуйте, Мария Ивановна, помилуйте! Успеем еще, наговоримся, а покуда — отдыхайте. Да, так о брате Сильвестре…
Слушая его вкрадчивый голос, Маша ощущала, как постепенно гаснет в ее душе все, что накопилось. Как человек открытый и прямодушный, она не умела менять планов на ходу в зависимости от обстановки. Ей уже казалось неудобным что-то доказывать, чего-то добиваться; уже недоставало сил прорываться сквозь пелену вежливых, добрых и таких необязательных слов.
— …мы — дремучие, Мария Ивановна, дремучие. Батюшка наш, царствие ему небесное, самоучкой до чтения да письма дошел. Но, правда, нам с братом Сильвестром в коммерческом заведении приказал закончить, в городе Женеве: не случалось бывать? Вот там-то и довелось нам познакомиться…
Именно в этом месте брат Сильвестр и подал впервые голос. Он слегка заикался, да некоторые слова давались ему с трудом.
— П-позвольте конфеты рекомендовать.
— Благодарю, Сильвестр Донатович. Я, собственно, хотела…
— Да, мало образования, мало, — вновь заговорил Филимон, рассеянно перебив ее. — Скажете, читать, мол, требуется, самим образовываться, да ведь дела, любезная Мария Ивановна, дела все времечко занимают. Как преставился наш батюшка, так и завертелись мы с братом Сильвестром…
