У дороги - Банг Герман (читать книги без txt) 📗
— Но ты сама ничего не ешь, дорогая, — сказала Катинка. — Не хлопочи о нас…
— Милая фру Бай, — сказал капитан. — Ей это доставляет удовольствие. В этом доме не знают, что такое покой.
Тора порезала на кусочки мясо для младшей из прилизанных девочек.
— Ты заметила, у капитана сегодня прекрасное настроение, — сказала она и засмеялась. — Правда, капитан?
— Настроение как настроение.
— Что ты получил по географии, Густав?
— Четверку с минусом, — прогудел бас над тарелкой.
— Ты полагаешь, Густав, твой отец очень обрадуется?
— Отцу наплевать, — прогудел бас.
Встали из-за стола. Вслед мальчишкам по всему дому захлопали двери.
— Так мы и живем, фру Бай, — сказал капитан. — Среди Ториных головорезов… Она боится, как бы у нас в доме не настали тишь и благодать.
Капитан ушел чертить свои карты. Тора стала готовить какую-то сложную кофейную смесь.
— Дай же я помогу тебе, — сказала Катинка.
— Спасибо, детка.
На щеках Торы выступили красные пятна, она сжала себе виски.
— Понимаешь, днем такая уйма всяких дел, — сказала она.
— Не принимай этого слишком близко к сердцу, Тора, — сказала Катинка, но сама она тоже сидела как на иголках.
— Что поделаешь, детка, с утра до вечера верчусь как белка в колесе, — сказала Тора.
Она присела у столика для рукоделия, но ей так и не удалось передохнуть. То и дело хлопала дверь. Мальчишки сговорились, что не дадут хозяйке «покалякать за чашкой кофе». Они поминутно скатывались с лестницы и спрашивали какое-нибудь правило грамматики.
Тора прижимала ладонь ко лбу и переходила с английского на немецкий.
Девятилетний мальчик сел играть гаммы в столовой. — Николай, приспичило тебе играть гаммы, когда у меня голова раскалывается… Перестань.
Николай тихонько сполз с табурета у фортепиано. Тора всегда обрушивалась на собственных детей, когда ее изводили «объедалы».
Тора устроилась в уголке на диване, поджав под себя ноги, как, бывало, в юности.
Заговорили о местных жителях.
— Сплошь новые люди, старожилы все разъехались.
— Да, старожилы разъехались, — сказала Катинка. Она смотрела на Тору — та откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Как глубоко они у нее запали…
— По-моему, скоро никого из старых не останется — один твой брат, — сказала Тора.
— Да, правда… Тора рассмеялась.
— Господи, несчастная твоя невестка, — говорят, она опять на сносях?
— Да, бедняжка.
Обе помолчали. Вдруг Тора открыла глаза и сказала:
— Ах, чего там! Для того мы все и живем, чтобы плодиться.
Тора закрыла глаза, и подруги снова замолчали.
— Да, — сказала Тора, — странная штука жизнь. Остаться к чаю Катинка отказалась. Она объяснила, что обещала пораньше вернуться домой. Ей хотелось выйти на свежий воздух и побыть одной. На улице ей пришло в голову заглянуть к «фрекен». У старушки было так тихо и никогда ничего не менялось. Катинка свернула на улицу, где жила фрекен. Она увидела три липы под окнами, и горло у нее сжалось. Она с самого прихода к Торе еле-еле удерживалась от слез.
Катинка поднялась по ступеням узкой лестницы, рядом с которой разросся куст волчьего лыка, и постучала. Из открытой двери пахнуло запахом роз и летних яблок.
Фрекен колдовала у кровати над лепестками роз, разложенными на газетной бумаге.
— Девушки из Хольмструпа тоже недавно наведывались ко мне целой гурьбой… Хотели полакомиться яблочками, да они уже сходят…
Катинке пришлось выйти во двор и посмотреть и яблоню и «мои розы»…
— Последние три розы пошли на венок для мадам Бюстрем… На этом кусте они и цвели, все три… Как раз три…
Они вернулись в дом. Фрекен стрекотала, расхаживая из комнаты в комнату, ее слова иной раз терялись где-то за дверями. Катинка сидела у окна и только изредка вставляла «да» или «нет». В открытую дверь кухни был виден зеленый сад, в комнату доносился птичий щебет. Как тихо было здесь, словно за стенами не существовало никакого другого мира.
Катинка смотрела на старые картины, пожелтевшие, в покосившихся рамках, — она знала их все до одной. На столике дорогой кофейный сервиз, серебряный кофейник и шесть чашечек, на тумбочке перед потемневшим зеркалом изящные безделушки, прикрытые носовыми платками, и у каждой двери коврик, а на подушках мурлычут кошки.
Все это ей хорошо знакомо.
Фрекен по-прежнему стрекотала, то выходя на кухню, то возвращаясь. Катинка уже не слушала ее. В комнате, затененной липами, стало смеркаться — в старом доме воцарился полумрак.
Вот уже второй раз до Катинки донеслось из кухни имя Хуса, произнесенное фрекен. Катинка вздрогнула. Ей почудилось, будто она сама, задумавшись, произнесла его вслух.
— В вашем приходе тоже есть какой-то господин Хус.
— Да, управляющий Хус, — сказала Катинка. — Вы его знаете?
Фрекен остановилась в дверях. Да как же ей его не знать! Он троюродный брат Карла из Керсхольма, а тот приходится двоюродным братом самой фрекен. Семья из Керсхольма дважды породнилась с Лундгордами.
И фрекен стала рассказывать о Хусе и его матери, урожденной Лундгорд, из Лундгордов с острова Фальстер, об их усадьбе и об их родне, о двоюродном брате Карле из Керсхольма и вообще обо всей семье, а сама все расхаживала взад и вперед.
Она зажгла в кухне свет и снова стала возиться с розами в спальне, а Катинка сидела в своем углу и слышала только одно — его имя, которое повторялось снова и снова.
Она слышала его впервые за много недель.
— Ну, а что он за человек? — спросила фрекен. Она вошла в комнату, подняла с кресла спящего кота и села неподалеку от Катинки, положив кота себе на колени.
Катинка стала рассказывать какими-то ничего не значащими словами, запинаясь, словно думая о чем-то другом. И вдруг ее словно прорвало: она может говорить о нем, называть его имя, просто называть его имя.
И она рассказала о том, что было на рождество, и о синей шали, и как он приехал в санях в новогоднюю ночь, и о зимних вечерах, когда они провожали его по дороге, освещенной звездами…
— Да, — сказала со своего кресла фрекен, — хорошие они все люди, Хусы.
А Катинка продолжала говорить приглушенным голосом из полутемного угла.
И как пришла весна, и он помогал ей в саду, и высаживал розы, и какие у него золотые руки…
— Да, — говорила фрекен, — прекрасная семья.
Рассказала про лето, и про ярмарку, и про все, про все…
Фрекен начала клевать носом в своем кресле — фрекен всегда клонило ко сну, когда ей приходилось слушать, — и вскоре она задремала, прижав к себе кота.
Катинка запнулась и умолкла. На улице зажглись газовые фонари — они осветили комнату: картины на стенах, старые часы и фрекен, которая спала, свесив голову на грудь, с котом на коленях.
Фрекен проснулась и подняла голову.
— Да, — сказала она, — прекрасный человек.
Катинка не слышала ее слов. Она встала — только бы уйти, поскорей уйти. Но когда она шла по вечерней прохладе окраинными улицами, она чувствовала, как с каждым шагом все растет и растет ее тоска по нему.
Через несколько дней с утренней почтой пришло письмо от Бая. «Вот так фортель выкинул Хус, — писал он. — На прошлой неделе сказал, что едет по делам в Копенгаген. А потом написал оттуда Кьеру, — веришь ли, — что просит его уволить. Ему, мол, представился случай поехать в Голландию и Бельгию, — веришь ли, ему дают стипендию, и он, мол, пришлет вместо себя заместителя, и этот заместитель вчера прибыл. Кьер рвет и мечет, да и я расстроился, все мы привыкли к этому рохле».
Распечатанное письмо лежало на столе перед Катинкой. Она снова и снова перечитывала его: она и не подозревала, что все-таки на что-то надеялась, воображала, будто ей все пригрезилось и случится чудо. Она увидит его, он никуда не уедет.
Но он уехал. Уехал навсегда.
Племянники гомонили вокруг над тарелками с молочной кашей.
— Тетя, тетя Тик!
Самый младший свалился со стула и поднял рев.
