Кавалер Красного замка - Дюма Александр (книги бесплатно читать без .txt) 📗
— Почему же?
— Ваш голос терзает меня.
— Так все вам не нравится во мне, даже мой голос?
— Замолчите, умоляю вас.
— Слушаюсь вас, сударыня.
И пылкий юноша провел рукой по лицу, увлажненному холодным потом.
Женевьева видела, что он в самом деле страдает. Натуры вроде Мориса подчиняются неведомым страданиям.
— Вы друг мой, Морис, — сказала Женевьева, взглянув на него с очаровательным выражением. — Друг для меня неоценимый. Сделайте так, Морис, чтобы я не потеряла моего друга.
— О, вы недолго будете жалеть о нем! — вскричал Морис.
— Ошибаетесь, — сказала Женевьева, — я долго буду о вас сожалеть, всегда.
— Женевьева, Женевьева! — вскричал Морис. — Сжальтесь надо мной!
Женевьева вздрогнула.
В первый раз Морис произнес это имя так горячо.
— Если так, — продолжал Морис, — и вы догадались, то дайте мне все досказать вам, Женевьева, хотя бы вы убили меня одним взглядом вашим… Я слишком долго молчал… Дайте мне высказать все, Женевьева.
— Я умоляла вас, сударь, — сказала молодая женщина, — именем нашей дружбы не говорить ни слова; умоляю вас если не для себя, то хоть ради меня: ни одного слова более, ради бога, ни одного слова!!
— Дружба, дружба! О, если такова дружба, какую вы питаете ко мне и к Морану, не хочу я вашей дружбы, Женевьева! Мне нужно более, нежели быть другом!
— Довольно, — сказала мадам Диксмер с величественным жестом. — Довольно, гражданин Лендэ. Вот наша карета. Не угодно ли вам отвезти меня к мужу?
Морис дрожал от лихорадки и волнения. Когда Женевьева, чтобы дойти до своего экипажа, который находился в нескольких шагах, положила свою руку на руку Мориса, молодому человеку показалась эта рука обжигающей, как пламя. Они сели в карету, проехали весь город, но ни тот, ни другая ни слова не произнесли.
Только всю дорогу Женевьева прижимала платок к глазам.
Когда она возвратилась домой, Диксмер был занят в своем кабинете; Моран, вернувшийся из Рамбулье, переодевался. Женевьева у входа в свою комнату протянула Морису руку и сказала:
— Прощайте, Морис, вы этого сами хотели.
Морис ничего не ответил, но, подойдя к камину, над которым висела миниатюра, изображавшая Женевьеву, снял, с жаром поцеловал, прижал к сердцу, снова повесил на место и вышел.
Морис не помнил, как добрался домой. Он шел по Парижу, ничего не видя, ничего не слыша; все, что случилось с ним, казалось сном, так что он не отдавал себе отчета ни в действиях, ни в словах, ни в чувствах.
Возвращение Мориса домой было каким-то беспорядочным бегством. Он разделся без помощи своего камердинера, ни слова не ответил кухарке, показавшей приготовленный для него ужин, потом, взяв письма, которые скопились на его столе за день, перечел их, не соображая, одно за другим. Туман ревности, опьянение рассудка еще не рассеялись.
В 10 часов Морис лег в постель, сделав это так же машинально, как и все, что совершал с той минуты, как расстался с Женевьевой.
Если бы в минуты хладнокровия Морису рассказали о подобном странном поведении кого-то другого, он бы решил, что тот человек, совершивший такой отчаянный поступок, не оправданный ни осторожностью, ни доверчивостью, безумен. Сам же почувствовал только жестокий удар, нанесенный Женевьевой по его надеждам, о которых он никогда не отдавал себе отчета и на которых, как ни были они неопределенны, основывались все его мечты о счастье.
Таким образом с Морисом случилось то, что всегда бывает в подобных случаях. Оглушенный полученным ударом, он как только почувствовал себя в постели, заснул или, лучше сказать, лежал до следующего дня как бы лишенным чувств.
Его разбудил стук слуги его, отворившего двери. Он вошел по обыкновению своему, чтобы растворить окна Морисовой спальни, выходившие в сад, и чтобы принести цветы.
Цветы были очень популярны в 1793 году, и Морис очень любил их; но сегодня он даже не бросил взгляда на них и, полулежа, опустив отяжелевшую голову на руку, старался припомнить случившееся накануне.
Морис спрашивал себя и не мог объяснить причины своей тоски. Нашлась одна — это ревность к Морану, но неудачен был выбор времени ревновать к человеку, когда тот был в Рамбулье, а он сам, счастливец, — с глазу на глаз с той женщиной, которую любит, среди окружающей его роскошной природы, пробудившейся в один из первых прекрасных дней весны.
Нельзя сказать, чтобы это было из-за подозрения к тому, что могло происходить в отейльском домике, куда он провожал Женевьеву и где она пробыла более часа. Нет, беспрестанным мучением его жизни стала мысль, что Моран влюблен в Женевьеву. Странная фантазия, странное сочетание капризов! Никогда ни одно движение, ни один взгляд, ни одно слово Морана не давали повода допустить подобное предположение!
Голос камердинера вывел его из задумчивости.
— Гражданин, — сказал он, указывая на раскрытые письма, лежавшие на столе, — выбрали ли вы те, которые оставляете себе, или можно все сжечь?
— Что сжечь? — спросил Морис.
— Да письма, которые гражданин прочел вчера перед тем, как лечь спать.
Морис не помнил, прочел ли хоть одно из них.
— Жги все, — сказал он.
— А вот сегодняшние, гражданин, — сказал слуга.
И он подал пачку писем Морису, а прочтенные им накануне бросил в камин.
Морис взял конверты, почувствовал пальцами толщу сургуча, и как будто почудился знакомый запах.
Он стал перебирать письма и нашел одно, печать и почерк которого заставили его вздрогнуть.
Этот человек, столь мужественный перед лицом опасности, побледнел при одном запахе письма.
Слуга подошел, чтобы спросить, не случилось ли чего с ним, но Морис жестом приказал ему удалиться.
Морис вертел письмо и так и сяк, он предчувствовал, что в нем таится несчастье для него; он вздрогнул, как дрожат перед неизвестностью.
Однако он, собравшись с силами, вскрыл его и прочел следующее:
«Гражданин Морис!
Мы должны прервать связи, которые с вашей стороны стремятся выступить за пределы дружбы. Вы человек честный, и теперь, когда уже прошла ночь после происшедшего между нами вчера вечером, вы должны понять, что присутствие ваше сделалось невозможным в доме. Я полагаюсь на вас; придумайте какое вам угодно извинение перед моим мужем. По получении сегодня же вашего письма к Диксмеру я буду убеждена, что должна буду жалеть о друге, к несчастью, заблудшем, но которого все приличия общества не дозволяют мне принимать.
P. S. Податель письма дожидается ответа».
Морис позвонил, камердинер явился.
— Кто принес это письмо?
— Гражданин посыльный.
— Здесь ли он?
— Здесь.
Морис не издал вздоха, не поколебался. Вскочив с постели, он сел за конторку, взял первый попавшийся ему лист бумаги (это был печатный бланк его секции) и написал:
«Гражданин Диксмер!
Я вас любил, люблю и теперь, но видеться с вами более не могу».
Морис долго думал, какую бы найти причину, по которой он не может видеться с гражданином Диксмером, и только одна пришла на ум, такая в эту эпоху пришла бы на ум любому. Итак, он продолжал:
«Носятся слухи о вашей холодности к общественным интересам. Я не хочу осуждать вас, и вы не поручали мне защищать вас. Примите мои сожаления и останьтесь уверенным, что ваши тайны будут погребены в моем сердце».
Морис не хотел даже перечитать письмо, которое написал, как сказали мы, под влиянием первой пришедшей в голову мысли. Нельзя было усомниться в том действии, которое оно должно было произвести. Диксмер, примерный патриот, как мог убедиться Морис из бесед с ним, Диксмер будет раздосадован, получив такое письмо. Жена и гражданин Моран, без сомнения, будут убеждать его сохранить спокойствие, он ничего даже не ответит, и забвение, как черный покров, ляжет на все чары прошедшего, чтобы превратить его в грустное будущее. Морис подписался, запечатал письмо, отдал его слуге, и посыльный отправился.
