Феррагус, предводитель деворантов - де Бальзак Оноре (читать книги онлайн .TXT) 📗
— Дорогой отец!
— Все предусмотрено, пройдёт ещё несколько дней, и его величество Иоанн Шестой, король португальский, станет моим сообщником. Тебе надо только немного терпения, у твоего отца его оказалось очень, очень много. Но для меня это было совсем просто. На что не пошёл бы я, чтобы вознаградить твою преданность в течение последних трех лет! Ты приходила ко мне, ты считала своим святым долгом утешать старого отца, рисковала ради него своим счастьем.
— Отец!
Клеманс схватила руки Феррагуса и покрыла их поцелуями.
— Ну, ещё немного мужества, Клеманс! Сохраним до конца страшную тайну. Жюль — незаурядный человек, но все же нельзя поручиться, что именно его благородный характер и огромная любовь к тебе не станут причиной некоторого презрения к дочери…
— Ах! этого-то я и боюсь! Вы читаете в моем сердце, — сказала Клеманс душераздирающим голосом. — Мысль о Жюле леденит меня. Но, отец, подумайте, ведь я обещала ему через два часа открыть всю правду.
— Что же, дитя моё, скажи ему, пусть отправится в португальское посольство поговорить с твоим отцом, графом де Функалом, я буду там.
— Да ведь господин де Моленкур рассказывал ему о Феррагу-се! Ах, отец, этот обман, обман без конца — что за пытка!
— Кому ты это говоришь? Но ещё несколько дней, и во всем свете не сыщется ни одного человека, который мог бы меня разоблачить. К тому же господин де Моленкур и теперь уже, наверное, не в состоянии что-либо вспомнить… Ну, глупышка, утри слезы и сама рассуди…
В эту минуту страшный крик раздался в комнате, где притаился Жюль Демаре.
— Моя дочь! Моя несчастная дочь!
Этот вопль проник через отверстие, просверлённое над шкапом, и поразил ужасом Феррагуса и г-жу Демаре.
— Поди узнай, что случилось, Клеманс.
Клеманс поспешно сошла по лестнице, увидела открытую настежь дверь г-жи Грюже, но, услыхав крики, доносившиеся сверху, поднялась на третий этаж, привлечённая звуком рыданий в роковой комнате, и уже с порога услышала, как г-жа Грюже говорила:
— Это все вы, сударь, вы сгубили её своими причудами.
— Да замолчите же! — сказал Жюль, пытаясь заткнуть ей рот платком, но вдова кричала:
— Спасите! Спасите! Убивают!
В эту минуту в комнату вошла Клеманс, увидела мужа, вскрикнула и убежала.
— Кто вернёт мне дочь? — воскликнула вдова после длительного молчания. — Вы убили её!
— Но что случилось? — рассеянно спросил г-н Жюль, подавленный тем, что жена узнала его.
— Читайте, сударь, — крикнула старуха, заливаясь слезами. — Найдётся ли на свете такая рента, чтобы утешить в подобном горе!
«Прощай, матушка! Завещаю тебе все, что имею. Прости меня завсе пригрешения и запоследнее горе, что причиняю тебе, накладывая насебя руки. Анри, которого я люблю больше себя самой, сказал, что я виновата в его несчастье, он оттолкнул меня, и я потеряла всякую надежду на примирение, ивот поэтому я утоплюсь. Я брошусь в Сену выше Нейи, чтобы меня недоставили в морг. Если после того, как я покараю себя смертью, Анри смилуется надо мной, попроси его похоронить бедную девушку, чьё сердце билось для него одного, и пусть простит он меня — я была неправа, вмешиваясь в чужие дела. Осторожно перевязывай его ожоги. Бедный котик, как он страдает! Но и мне, чтоб покончить ссобой, надо не меньше мужества, чем ему для его прижиганий. Отдашь готовые корсеты моим заказчикам. И помолитесь Богу завашу дочь.
Ида ».
— Передайте это письмо господину де Функалу, тому господину, что в соседней комнате. Только он может спасти вашу дочь, если ещё не поздно, — сказал Жюль и поспешил скрыться, словно был виновен в преступлении.
Ноги его дрожали. Никогда ещё кровь таким горячим, обильным потоком не приливала к его сердцу, никогда ещё она с такой необычайной стремительностью не разливалась по всему его телу. Самые противоречивые мысли сталкивались в его мозгу, но над всеми преобладала одна: он подло поступил с той, кого любил больше всего на свете. Он был не в силах заглушить укоры своей совести, которая, после всего совершённого им, с такой ясностью твердила ему то же самое, что ещё раньше, даже в часы самых мучительных сомнений, нашёптывала ему любовь. Он проблуждал по Парижу большую часть дня, не смея вернуться домой. Этот честный человек дрожал при мысли о том, как посмотрит он в безупречно чистые глаза не понятой им женщины. Нет единой мерки, которой люди измеряют свою вину, и то, что одному может показаться незначительным житейским проступком, другому, человеку с чистою душой, представляется подлинным преступлением. Само слово «чистота» не полно ли небесной музыки? И малейшее пятнышко на белом одеянии девственницы не так ли оскорбляет взоры, как и грязные лохмотья нищего? Различие здесь столь же неопределённо, как и различие между несчастьем и ошибкой. Бог устанавливает меру для раскаяния, не разделяя его по степеням, — он требует полного покаяния, и потому искупить одно прегрешение все равно что искупить целую грешную жизнь. Размышления эти подавляли Жюля всей своей тяжестью, ибо страсть так же сурова в своих обвинениях, как и человеческие законы, но судит правильнее: разве не опирается она на свою особую совесть, непогрешимую, как инстинкт? Жюль возвратился домой в отчаянии, бледный, угнетённый сознанием своей вины; но радость, которую он ощущал при мысли о невинности жены, вырывалась наружу против его воли. Дрожа от волнения, вошёл он в спальню. Клеманс лежала в постели, её лихорадило; он сел около неё, взял её руку и поцеловал, обливая слезами.
— Ангел мой милый, — сказал он ей, когда они остались вдвоём, — ты видишь, как я раскаиваюсь!
— В чем? — отозвалась она.
Проговорив эти слова, она склонила голову на подушку, закрыла глаза и замерла в неподвижности, с материнской, ангельской чуткостью скрывая свои страдания, чтобы не напугать мужа. В этом сказалась она вся. Молчание длилось и длилось. Жюль, думая, что Клеманс заснула, пошёл расспросить Жозефину о здоровье её хозяйки.
— На барыне лица не было, когда она вернулась, сударь. Мы ходили за доктором Одри.
— Был он? Что сказал?
— Ничего, сударь. Он словно был озабочен, не позволил никого пускать к барыне, кроме сиделки, и обещал, что зайдёт ещё вечером.
Жюль тихонько вернулся к жене, сел в кресло у постели и сидел не шевелясь, жадно ловя взор Клеманс; стоило ей приоткрыть глаза, как тотчас же они встречались с глазами Жюля, и сквозь её отяжелевшие веки навстречу его взгляду устремлялся нежный взгляд, полный страсти, без тени упрёка или горечи, взгляд, который, словно огненная стрела, поражал сердце мужа, великодушно прощённого и неизменно любимого этим существом, которое он убивал. Смерть стояла между ними — оба с одинаковой ясностью предчувствовали её. Из глаз их струилась от одного к другому одна, общая тоска, как прежде сердца их нераздельно, неразличимо сливались в общей любви. Никаких расспросов, все было ясно и неотвратимо. Беззаветное великодушие — у жены, ужасные угрызения — у мужа; и у каждого в душе один и тот же призрак близкой развязки, одно и то же чувство обречённости.
Была минута, когда, думая, что жена заснула, Жюль нежно поцеловал её в лоб, долго-долго смотрел на неё и произнёс:
— Господи, сохрани мне этого ангела, дай искупить мне мой грех перед ней долгим поклонением… Как дочь, она полна святого величия, как жена… но разве определишь это словом?
Клеманс открыла глаза, они были полны слез.
— Не мучай меня, — сказал она ему слабым голосом.
Наступил вечер, пришёл доктор Одри и попросил мужа удалиться на время осмотра. Когда доктор вышел к Жюлю, тот не задал ему ни единого вопроса, он понял все с первого взгляда.
— Созовите консилиум из врачей, которым вы доверяете, я могу ошибаться.
— Но, доктор, скажите все. Я — мужчина и найду в себе силы выслушать правду, к тому же мне чрезвычайно важно её знать, так как придётся кое с кем свести счёты…
— Госпожа Демаре перенесла смертельное потрясение, — ответил врач. — Усилившиеся душевные страдания осложняют её тяжёлую болезнь; вдобавок состояние больной ухудшилось из-за её неосторожности: ночью она вставала с постели и ходила по комнате босиком; я запретил ей выходить из дому, она же отправилась вчера куда-то пешком, а сегодня в экипаже. Она сама себя погубила. Впрочем, моё суждение нельзя считать непреложным — молодость, поразительный нервный подъем… Возможно, следует рискнуть всем, раз ничего другого не остаётся, — прибегнуть к некоторым сильно действующим средствам; но я не решусь их прописать, я даже не посоветую обратиться к ним, а на консилиуме буду возражать против них.
