Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца - Приставкин Анатолий Игнатьевич (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
19
Тетя Дуся как-то вдруг сникла и заснула. Но спала недолго, а к Москве вообще пришла в себя, затормошилась, стала опять уговаривать Сандру остаться с ней. Но мы сказали, что нам обязательно надо попасть к товарищу Сталину.
Тетя Дуся поинтересовалась, когда же мы будем возвращаться, и велела отыскать ее в третьем вагоне, она через два дня ровно будет стоять тут же на вокзальчике. Ее нетрудно найти.
Она просмотрела мои бумаги и разделила их: сберегательную книжку велела спрятать под подкладку ватника, а остальное: документы вместе с собранными по вагону деньгами, их оказалось пятьдесят три рубля, завернула в бумагу и сунула мне в карман, а карман зашпилила на булавку: «Держи крепче, тут жуликов хватает!»
А когда уж совсем подъезжали к Москве и поезд встал, она со вздохом спросила:
— Вы хоть знаете, куда идти-то? Москва — во! Как деревня боль-ша-я!
— Нам в Кремль надо, — ответил я. — А до Кремля, говорят, тут недалеко.
— Недалеко! — передразнила она. — А в какую сторону — недалеко?
Я промолчал. Я уже знал: выйду в Москве на площадь и сразу все увижу. Раз Кремль, значит, самый видный!
Пассажиры, которым мы пели, ушли, а другие уже толпились и хотели скорей попасть в вагон, тетя Дуся их отгоняла, придерживая дверь рукой.
— Я сама-то не знаю… Где их Кремль… Но, думаю, что надо идти, как люди идут… Как все, так и вы за ними! К нему, к Сталину, небось, много ездют, всем надо ведь о чем-то просить. А кого еще просить! Он наш Бог и заступник! Я ему перед бюстом-то свечку ставила в избе!
Мы попрощались с тетей Дусей. Она заперла дверь и еще дошла до конца поезда и сунула Сандре в руки холщовый мешочек с хлебом… Потом она обняла Сандру: «Ох, девонька… Ох, девонька…» И все шмыгала носом. Погладила меня и Хвостика по голове и сразу ушла.
Вслед за толпой, за мешочниками и военными мы спустились по ступенькам в город и оказались на площади. Такая это была площадь, что мы опупели от грохота. Гудели автомобили, кричали люди, а еще звенели трамваи. Мы их узнали по кино. И дома мы тоже по кино узнали, высокие, каменные и в каждом, наверное, тысяча окон. Только окна закрыты и не видно, чтобы кто-то торчал наружу.
От всей этой круговерти закружилась голова. Сандра побледнела и оглянулась на меня. Но я не мог ее утешить, я тоже растерялся. А Хвостик закрыл глаза и уткнулся мне головой в живот. Так мы и стояли на площади, как приезжие дурачки, не зная куда идти. Люди двигались, обходя нас, и если бы мы, как советовала тетя Дуся, решили последовать за ними, то нам пришлось бы идти в разные стороны, и влево, и вправо, и даже куда-то под землю.
Я задрал голову вверх, но Кремля не увидел и звезд его тоже не увидел. Хоть у нас в книжке писали, что они видны изо всех краев и даже из всех стран.
Тогда я решился. Я приказал моим стоять, как вкопанным, и не двигаться, даже если будут из всех сил толкать. Оглядываясь на каждом шагу, чтобы их не потерять и самому не потеряться, я продвинулся самую малость и заметил бородатого дворника с метлой. Он стоял, опершись на эту метлу и спокойно курил. Я обошел его со всех сторон и под бороду заглянул. И оказавшись напротив него, я спросил как можно вежливее:
— Дя-е-нька! В Кремль как пройти?
Дворник возвышался, как памятник какому-нибудь знаменитому дворнику, м даже от моих слов не колыхнулся. И метла его тоже не колыхнулась.
Я подумал, что, может быть, он глухой, и крикнул погромче:
— Дя-е-нька! В Кремль… Как пр-о-т-и?!
Дворник ожил. Но ожил не для меня, а для себя. Он поднял голову, оглядел вприщур площадь, швырнул наземь окурок и тут же замел его метлой. А когда я повернулся, поняв, что не докричусь, звук, небось, не доходит через его бороду, он спокойно буркнул мне в спину:
— На метре туды… В Охотный ряд… Понял? — и вдруг рассердившись, крикнул: — Понаехали, думают Москва им резиновая! И ходють, и ходють, и мусарют… Прям, работать не дают! — и с этими словами замахнулся метлой и пустил в меня пылью.
Я отскочил, чтобы не попасть под метлу, и торопливо вернулся к своим, они издали за мной наблюдали.
Хвостик бросился мне навстречу:
— Серый! Ты его спросил, да? Где Кремль?
— Спросил, — ответил я. — На метро надо ехать.
— А туда разве пускают?
Сандра промычала, качая головой. Она, как и Хвостик, сомневалась, что в метро пускают. Туда, небось, по пачпортам каким или пропускам. Жаль, тети Дуси нет, мы бы спросили, прежде чем на рожон лезть. А лучше всего не смешить москвичей и не рыпаться, куда не просят. Тем более, что Мотя утверждал, что до Кремля тут рукой подать. А Мотя все знает.
Так мы и пошли, крепко сцепив руки между собой, чтобы нас не размело толпой. Мы уже поняли: зазеваешься, а зевать тут есть на что, и пропал! Где тогда искать-то друг друга! Это не Голяки, там нашего брата за километр на улице видать! Захочешь потеряться, не сможешь, с милицией отыщут!
Долго шли, когда уже и не думали, что близко, за угол какого-то дома завернули и обомлели! Перед нами, как на той конфетной коробке, стоял самый что ни на есть настоящий Кремль, и башня, и стена, а перед стеной красный Мавзолей Ленина. А рядом со всем этим, прямо по площади, люди ходили, будто для них нормально все это, вот так жить и ходить мимо.
— Смотри? Кремль! Кремль! — закричал Хвостик, а я поскорей зажал ему ладонью рот. Я уже понял, что в Москве нельзя кричать. Как крикнешь, так менты уже глазами шарят: кто кричит? Почему кричит? И вообще, откуда такой приехал, что не кричать, как все тутошние прохожие, он не может?!
Но если честно, я и сам, как Хвостик, ошалел при виде Кремля оттого, что он настоящий, а мы, хоть голяки из «спеца», а тут рядом с ним! Мы сразу дальше не пошли, чтобы опомниться, чтобы привыкнуть, что мы тут. Конечно, мы знали, что нам нужны ворота, а ворота, ясное дело, в башне: это на другом конце площади. А площадь-то покатая! Да булыжник на ней, так мы, чтобы не споткнуться, осторожно ступали, и все по сторонам головой крутили, потому что мы не знали, как на самом деле по Красной площади-то у Кремля ходят. Идут, скажем, на цыпочках или руки по швам держат, или голову, как в строю, на Кремль равняют. Не может быть, чтобы тут ходили, как ходят везде! Это вам не Голяки задристанные, где плюй на землю, не заметят! Да что плевать, можно за углом, скажем, и помочиться, и звук при этом погромче выдать! А тут-то попробуй, выдай! Тебя сразу сцапают за твое звуковое место: чего, мол, шпана немытая, ты воздух около самого Кремля портишь! А товарищ Сталин, а другие вожди — за тебя должны нюхать?!
Дурацкие, конечно, мысли лезли в голову. Но я уже заметил: как только надо думать иначе из-за всякого терзания в груди, так разные глупости в голову лезут, доказывая, что мы вшивота «спецовская», не достойны ничего приличного и уж точно не достойны быть и думать около Кремля.
Друг за дружкой, с оглядкой на ментов, которых тут как палок в заборе навтыкано, мы всю, от одного края до другого, площадь прошли, только еще около Мавзолея постояли, где часовые друг на друга, вытаращив глаза, смотрят. Вперились друг в друга и едят глазами! Будто в «моргалки» играют. А кто первый моргнет, тому щелобон в лоб. А двери между часовыми деревянные закрыты. Говорят, туда Сталин один ходит. Пойдет, все Ильичу как есть доложит, слезу смахнет, усы мокрые утрет, вот, мол, Ильич, оставил ты меня, а как трудно сидеть в Кремле да по телефону звонить, умаялся. Хоть там Клим Ворошилов и Семен Буденный меня иногда подменяют, когда на фронт езжу! Пожалуется наш вождь, а потом вздохнет и с новыми силами за дела возьмется.
Так мы представили и к воротам пошли, чтобы товарища Сталина скорей утешить. Мы ему скажем: мы с тобой, товарищ Сталин, хоть куда, пусть и без Ленина, но по ленинскому пути. А потом уж мы спросим, как нам дальше, Кукушкиным, жить, если отцов у нас нет, а где их искать, неизвестно. А он вызовет к себе кого-нибудь из подчиненных и прикажет всех наших, кто кому отец или мать, срочно найти.
