От мира сего - Крелин Юлий Зусманович (книги без сокращений .txt) 📗
ГЛУХОНЕМОЙ
(Рассказ хирурга)
— Сергей, ты сегодня только его лечишь? Или кого еще оперируешь?
— Только его.
— Занудная операция. Не люблю я их.
— А что делать?
— Да нет, я так. Да и вообще — глухонемой.
— Угу.
Сергей начал мычать. Идиотская манера мычать, когда с тобой разговаривают.
— Да еще жара. Халаты, фартуки, шапки, маски. Сдохнуть можно.
— Дожидайся кондиционера. — Пока Сергей настроен эпически.
— Дождешься. Помрем раньше.
— В новом институте есть, говорят.
— А там все есть. Я вчера был у них. Аппаратура — нам не снилась!
— А чего тебя туда носило?
— Начальник посылал. Я ему говорю, что у них кондиционеры во всех операционных, что производительность труда, говорю, по подсчетам, на восемь — десять процентов повышается; а он мне говорит, что производительность труда в операционной при любых условиях остается одинаковой, как смертность, которая всегда остается стопроцентной в конечном счете, при любых условиях. Оперировать, говорит, надо уметь, и чтоб не мешали. А уж без помощи, говорит, обойдемся. В хорошем настроении был сегодня утром. Надо спросить, кинули ли проволоку кипятить. Вон везут уже.
— Смотри, как ужасно смотрит больной. Смотрит и ни черта сказать не может. Молчит, и все. И не слышит ни черта. Интересно, что у них — постоянный шум в ушах или постоянная тишина?
— Я-то с ним в палате говорил. Немножко записками, немножко жестами. Договариваться с ним трудно. И не только из-за немоты, но и характер гадковат: капризен, разболтан. Чуть что — сразу скандалит. А как скандалить он может?! Кричит да руками размахивает. Представляешь?
— Ну знаешь — его-то грех ругать. Существование его, надо признать, не очень обычно. — Сергей ответил, как это бывало с ним иногда, занудно и резонерски. Ну чего все оправдывать и объяснять. Ну пусть он трижды глухой и пятижды немой — характер-то останется характером.
Больной в операционной что-то стал протестовать. Не ложился на стол. Возражал вроде, что ли?
— Да положите же вы его, в конце концов. Все равно же сейчас вы ни о чем с ним не договоритесь! Вы его не поймете. Он вас не услышит. Вот видишь: гад — этот больной. Я даже разозлился, глядя на эту бессловесную дискуссию со стороны.
— Может, он просто боится. Под местным его оперировать плохо, не выйдет. — Сергей все теоретизирует.
— Ничего. Не треснет. Немой-немой, а какой шум от него! А наркоз-то, впрочем, наверное, лучше.
Ворвался Начальник и, как всегда, наотмашь. Наорал на всех и велел делать под наркозом. И этот доволен, хоть и влетело. Конечно, ему под наркозом легче делать. До чего все лишней работы боятся. Все, все полегче хотят. А Начальник как хороший футболист: из любого положения в дальний от вратаря угол. Сначала наркотизаторам:
— Если вы, будучи у меня анестезиологом, до сих пор не усвоили эту истину или очень уж самостоятельно думаете, то… — и дальше, как всегда, про самостоятельную работу. Интересно, а какая же это может быть самостоятельная у анестезиолога работа (всегда наркоз кому-то, для какого-то хирурга). Вот ведь балаболка. Вот у кого февраль в голове. Теперь нам:
— И вы тоже вдохновились на мытье, а до остального вам и дела нет! И без того в операционных дышать нечем, а еще шум такой.
Все правильно. Пусть теперь на Сергее спляшет.
— Мне не нужны такие работники. Если еще хоть раз услышу такое — вы у меня год к операционному столу не подойдете.
Еще чего-то наговорил и ушел наконец. Все опять занялись работой.
Наркоз разве можно давать при таком крике. Ведь под наркотиком уже. Любой шум, даже легкий, в голове у него развернется до размеров извержения. Ах да! Он же глухой. Ха, все никак не усвою это. Вернее, не прочувствую. Теперь он спокойнее лежит, когда на спине. На боку что-то не хочет. А смотрит с ужасом. Ничего. Сейчас тиопентал подействует, глаза-то и закроет.
— Ну, спит? Кладите на бок, и начинать пора. В этой операционной долго не простоишь — в такой духоте.
Я сел на табуретку и стал смотреть в окно. А он смотрел, как укладывают больного.
— Ну вот и начинать можно. Начали?
— Давай.
— Бери крючки.
— А гемостаз?
— Да здесь крови-то — кот наплакал.
— Хозяин — барин, только здесь бы я положил зажим.
— Ну клади. Только быстрей. Давай дальше.
— Чего гонишь?
— А чего зря тянуть?
— Смотри, а гематомы-то никакой. Неужели рассосалась уже? И цело все.
— Может, дальше? Давай вскроем. Еж твою двадцать! И здесь все хорошо. Принесите снимок!
Когда снимок принесли, он аж побледнел весь. Куда все резонерство улетело?! Он на меня так посмотрел. Как будто я виноват! Сам же смотрел, как укладывали. Положили не на ту сторону. В борьбе этой совсем запутались. Где право, где лево. «Эх вы! черноногие», — сказал бы Нач. А я тут ни при чем. В конце концов, никакой особенной трагедии нет (Сергей бы сказал: «Трагедия не может быть особенной или не особенной — трагедия есть трагедия». Я его уже наизусть знаю), перевернуть и сделать с другой стороны. Ошибки — не страшно делать, а страшно не исправлять их. Ну, ошиблись — не машины же.
Я НЕ ТАКОЙ
После укола очень тяжело переносить весь этот шум. Сделали укол, а в палате бог знает что происходит. Кровати двигают, руками размахивают, что-то говорят. Кровати-то двигают, чтобы каталку провезти — меня в операционную. До укола, хоть немного, болело, а сейчас — нет. Они думают, что я их не слышу, а я глазами все слышу. Если вижу, что говорят, — понимаю. Вот и сейчас вижу весь шум. А укол тянет к успокоению. Им бы спокойно мне все объяснить — я ж гляжу. Но они уверены, что не пойму. Но в основном я понял: надо делать операцию. Конечно — рука-то двигается плохо.
А я для них, наверное, не столько больной, глухой и немой, сколько смешной человек. А они так уверены, что операция мне необходима, что я все равно не пойму, не услышу, да и не врач, — и они просто категорически решают, а мне знаками объясняют. Какие тут могут быть разговоры и с кем! Они знают, они делают по закону — и правильно. А то, что я не все понимаю, не все вижу, что и о чем и как говорят, наверное, действует на мое здоровье. А по их законам, они все уже мне сказали, и я уже все знаю для сохранения моего счастья. Вчера вот я читал у Достоевского, уже здесь, в больнице, «Сон смешного человека». Кто-то думает приблизительно так, что сознание жизни выше жизни, а законы счастья — выше счастья. А мое здоровье выше моего спокойствия. Впрочем, а как они могут объяснять, если они не понимают, что мне можно объяснить.
Ну, вот и повезли. В коридоре тоже шумно: бегают все, ходят, двигают стулья. А в операционной дверь, мне казалось, должна быть более тяжелой, а у них — стеклянная. А здесь у всех маски, и я ничего не вижу, что они говорят. Это страшно. Вон мой врач стоит, руки моет в тазу. Кивнул мне, а что сказал — не вижу. Ну, вот я и на столе. Все в масках — страшно.
Здесь, в самой операционной, тоже шум. Здесь вон какие большие аппараты — их когда двигают, большой шум, наверное.
Укладывают почему-то на правую сторону. Мне же больно! Болит-то справа. Меня на левую сторону надо положить. Ведь оперировать справа. Они ничего не понимают! Руками не дают сказать — держат. Да как крепко! Безобразие! Недовольны еще! — силой поворачивают. Я же больной! Сейчас сам повернусь. Не дают! Не могу же я лежать на больной стороне! Больно! И оперировать нельзя там будет. Опять поворачивают. О-о-о. Ни одного слова понять не могут! Не на ту сторону кладете! Даже не слушают! Уверены, что не пойму, не понимаю. Думают, я другой, не такой. Сами не понимают! И вообще смотрят на меня но как на себя. А если бы я говорил на другом языке?! Это же для них все равно что глухонемой. Опять начали поворачивать! Не могу! Не могу! И не хотят понимать! А ведь мы, наверное, те же книги читаем. Взял же вчера дежурный у меня Достоевского почитать. Не дамся! Не дамся! Сумасшедшие! Больно же так! Собрались все. И никто!.. Глаза блестят. А чего недовольны? А вот и прибежал профессор. Не вижу, что он кричит, — маска. Глаза блестят тоже — кричит. А что на меня кричать?! Они же меня просто не понимают. Он тоже не считает меня за человека, не за своего. Нет, нет! Он на них кричит, на них! Профессор есть профессор. Сразу понял, в чем дело! Сразу испугались все! Забегали! Аппарат повезли. Недаром он профессор. Отпустили. На спину положили. Другое дело. Укол в вену. Голова кружится. Засыпаю, что ли? Наркоз! Вот что это. Ну и хорошо… хорошо… хорошо…
