Рассказы, очерки, фельетоны (1924—1932) - Петров Евгений Петрович (электронная книга .txt) 📗
В неаполитанской пасташюте преобладают помидоры, в миланской — мясные крошки, в генуэзской — соус из гадов — спрутов, каракатиц, морских ежей или лягушек.
На второе итальянец ест мясо или рыбу. Потом — фрукты и сыр. Все это запивается отличным вином. Вино в Италии самая дешевая вещь. Литр отличного «Барбера» стоит четыре лиры, то есть сорок копеек.
После обеда — лавка, в сумерки — лавка и вечером — лавка.
Но обыватель скуки не чувствует.
Его убедили, и убедили самым серьезным образом, что он, итальянский обыватель, не кто иной, как древний римлянин, и что французские и немецкие обыватели не стоят его подметки.
В соответствии с этим итальянский лавочник старается вести себя так, как, по его понятиям, вели себя Марк-Антоний, Виргилий или Петроний в кинофильме итальянской стряпни «Кво-вадис». Здоровается обыватель, вытянув правую руку под углом в сорок пять градусов и повернувшись в профиль. Вывешивает на самом видном месте портрет Муссолини в венке, с латинской подписью — dux, или в виде Наполеона, в треуголке и со скрещенными на груди руками. На лацкане пиджака обыватель носит эмалированный ликторский значок с позолоченными пучком розог и топориком — эмблемою фашизма.
Разговаривая о войне с Германией, итальянский обыватель объясняет победу союзников исключительно силою итальянского оружия. При этом снисходительно добавляет:
— Французы нам немного помогли. Надо же, черт возьми, быть справедливым!
Муссолини сыграл на самой чувствительной и уязвимой струнке нехитрого инструмента, именуемого обывателем — на тщеславии.
Вообразите себе пожилого, скучного, как кисель, рыхлого человека. Жизнь почти прошла. В висках седина. Под глазами мешки. Дети ходят в школу. Некрасивая, толстоногая жена не вылазит из церкви и аккуратно каждый год рожает по ребенку. Лавка приносит умеренный доход. Дни похожи один на другой, как свечи.
А между тем где-то когда-то была совсем, совсем другая жизнь. Звенели мечи, ржали кони, консулы произносили речи, неистовствовал плебс, в город возвращались с войны увенчанные лаврами легионы Цезаря. Тогда цвела романтика и колоннады римского Форума были жарко освещены солнцем военной славы.
И вдруг серая жизнь итальянского обывателя резко изменилась. Появился человек, который сказал:
— Обыватель! Ты вовсе не сер и не туп. Это все выдумали твои исконные враги — англичане, французы, немцы, австрийцы, турки и сербы.
— Обыватель! Ты велик! Ты гениален! Ты сидишь в своей боттилерии, траттории или сартории, толстеешь, плодишь себе подобных, и никто даже не подозревает, какой номер в мировом масштабе ты вдруг можешь выкинуть!
— Обыватель! Ты любишь значки! Возьми и вдень в лацкан своего пиджака четыре или даже семь значков.
— Обыватель! Ты имеешь возможность записаться сразу в восемь различных фашистских синдикатов.
— Обыватель! Ты сможешь отныне хоронить своего соседа фруктовщика Сильвио с военной пышностью по древнеримскому церемониалу. Ты сможешь нести впереди похоронной процессии бархатную подушечку, увешанную значками покойного. Кроме того, ты сможешь произнести над могилой речь, начинающуюся словами: «Римляне!» Сознайся, что до сих пор тебе не приходилось произносить речей? Вот видишь!
Человек, сказавший это, был Муссолини.
И итальянский обыватель зашевелился. Жизнь обывателя стала интересной и полной.
По улицам ходят оркестры, стены покрылись плакатами и трафаретными изображениями Муссолини. Стало много различных праздников, торжественных встреч, юбилеев, проводов, парадов, закладок и открытий. Почти каждая неделя приносит обывателю какую-нибудь новость.
— Муссолини борется с папой! Уж он-то покажет папе, где раки зимуют!
И вдруг — полная неожиданность. Стены, колонны и афишные тумбы густо облепливаются портретами папы и лозунгами: «Да здравствует папа».
Муссолини помирился с папой и лихорадочно стал его популяризировать.
Прошла неделя. И снова новость.
Принц Умберто с принцессой нарядились в средневековые костюмы и по сценарию Муссолини участвуют в самом настоящем средневековом турнире в Турине.
Через неделю снова афиши.
«По инициативе Бенито Муссолини в Веронском амфитеатре пойдут „Риголетто“ и „Турандот“, с участием Лаури-Вольпи».
Муссолини, ища популярности, не брезгует ничем. Он готов даже отбивать хлеб у прославленного тенора.
Авантюра Нобиле, из-за которой газеты учетверили свои тиражи, — предприятие чрезвычайно типичное для Муссолини.
И обыватель ликует.
Снова пышные проводы. Снова речь Муссолини, начинающаяся словом: «Римляне!» Снова тысячи рук, поднятых под углом в сорок пять градусов. Снова сенсация.
Генерал Нобиле в молодости.
Генерал Нобиле в кругу семьи.
Генерал Нобиле прощается с женой.
Генерал Нобиле в черной рубашке.
Генерал Нобиле в гондоле «Италии».
Собачка генерала Нобиле Титина в молодости.
Собачка генерала Титина в кругу семьи городского головы города Милана.
Собачка Титина прощается с другой собачкой.
Титина в черной попоне.
Титина в гондоле.
Папа вручает генералу Нобиле крест.
Муссолини целует Нобиле.
Нобиле целует Титину.
Титина целует другую собачку.
Другая собачка целует городского голову города Милана.
И — «Джовинецца».
«Джовинецца» на корсо Виктора Эммануила. «Джовинецца» — на корсо Венеция, на пьяцца Дуомо, у замка Сфорцеско. Милан оглушен пошлым шарма-ночным мотивом фашистского гимна. Мотив «Джовинеццы» страшно напоминает студенческую песенку «От зари до зари, лишь зажгут фонари, то студенты толпой собираются».
Но вот Нобиле с крестом и собачкой улетел.
И началась новая сенсация. В витринах магазинов появились карты с точным указанием полюса и звездочкой в том месте, где отважным генералом сброшен крест.
Потом — тревога. И — что совершенно невероятно для современной Италии — никакого ликования.
Обыватель хватает газету и под бесконечными «приказами вождя», «напутствиями папы», «интервью с Габриэлем д'Анунцио» и «предположениями городского головы города Милана» — находит, где-то внизу, на задворках, заметочку о продвижении «Малыгина» и «Красина».
Обратно пропорционально росту «приказов вождя» и «напутствий папы» уменьшается надежда на спасение.
И вот однажды (я хорошо помню этот ослепительный знойный день) из галереи Виктора Эммануила выкатилось слово — Бабушкин. В пять минут это слово облетело Милан. В пять минут Бабушкин стал популярнейшим человеком Италии.
— Бабушкин исчез. Бабушкин пропадал. Бабушкин прилетел.
— Сам прилетел.
О! Если бы эта популярность выпала бы на долю итальянского летчика! Он оглох бы от звуков «Джовинеццы»! Ордена не поместились бы на его груди! Он полинял бы от поцелуев вождя, короля, папы и городского головы города Милана! Сто красавиц подарили бы ему сто собачек! Сто американских миллионерш прислали бы ему сто официальных предложений руки, сердца и миллионов. Ему подарили бы сто золотых пучков розог и такое же количество топориков. Руки, поднятые под углом в сорок пять градусов, не опускались бы в течение ста дней.
Но Бабушкин оказался русским.
— Русские нам немного помогли. Надо же, черт возьми, быть справедливыми!
Я имел честь познакомиться на днях с Бабушкиным. Он был в синей военной блузе с одиноким красным орденом. На нем, не говоря уже о топориках и пучках розог, не было ни металлических блях, ни орлов, ни перьев, ни погребальных султанов. Собачки у него тоже не было. Креста тоже. Это был человек, настоящий великолепный образец человека.
Хорошо, что итальянские обыватели его не видели. Они были бы изрядно разочарованы.
О том, что было в Италии после полета Чухновского, я не знаю. Я уехал накануне этого замечательного дня.
Когда я уезжал, надежды на спасение группы Вильери были потеряны.
Вся Италия играет в лото, в государственное, так сказать, всенародное лото.
