Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
С такими словами он и Ивар направились к кровати в боковуше, где обычно спал Стейнфинн, легли и затворили за собой дверцу.
Арнвид подошел к Улаву; юноша все еще стоял как вкопанный, глядя в пол; лицо его судорожно подергивалось. Арнвид стал уговаривать Улава лечь спать.
– Счастье, что ты совладал с собой и дело не дошло до перебранки между тобой и Колбейном, – сказал Арнвид, когда они раздевались в темноте за столбами.
Улав словно бы хмыкнул. Арнвид продолжал:
– Иначе вовсе не на что было бы надеяться… Колбейн мог заставить тебя немедля покинуть усадьбу. Ты и виду не подавай, будто принимаешь близко к сердцу, станет ли твоей женой Ингунн или другая женщина, так оно будет лучше.
Улав молчал. Он всегда спал с краю, но, когда они собирались лечь в постель, Арнвид попросил юношу:
– Дозволь мне нынче лечь у стойки кровати, друже, – пиво вечером было дрянное; что-то меня мутит.
– И мне от него тоже не по себе, – усмехнувшись, сказал Улав.
Но он все же лег у стены. Арнвид засыпал, как вдруг заметил, что Улав приподнялся и собирается встать.
– Ты куда это? – спросил Арнвид друга и схватил его за руку.
– Да пить охота, – пробормотал Улав.
Арнвид услышал, как он ощупью пробирается в угол, где стояла кадка; зачерпнув воды, он стал пить.
– Иди ложись, – попросил Арнвид.
Немного погодя Улав и вправду, шлепая босыми ногами, подошел к кровати и лег.
– Лучше тебе не говорить Ингунн, какой нам дали ответ, покуда мы не посоветуемся, что делать дальше, – настойчиво прошептал Арнвид.
Улав долго лежал молча, прежде чем ответить.
– Да-а! – Он тяжко вздохнул. – Будь по-твоему.
Арнвид немного успокоился после этих слов. Но не позволял сну одолеть себя до тех пор, пока не услышал, что юноша крепко заснул.
8
Когда Улав в день святой Екатерины вышел под вечер на сумеречный тун, снег так и валил хлопьями. То был первый снегопад в этом году. Улав пробежал к конюшне, оставляя на снегу черные следы. Он постоял немного, вглядываясь в белую снежную круговерть. Когда на его длинные ресницы падали снежинки, он моргал; казалось, их легкое прикосновение ласкает кожу. Темный лес, тянувшийся внизу по склону к северу и к востоку от усадьбы и навевавший жуть осенними ночами, теперь словно бы подступил ближе к домам и светился, будто белая дружественная стена, сквозь буран и сгущавшуюся вечернюю мглу. Улав стоял и радовался снегу…
В конюшне кто-то громко разговаривал; внезапно дверь за спиной Улава распахнулась, и оттуда, словно вышвырнутый пинком, вылетел какой-то человек. Он обрушился на Улава с такой силой, что оба покатились вниз по склону. Человек поднялся на ноги и закричал кому-то стоявшему в дверях конюшни, большому и черному при слабом свете фонаря.
– А вот еще один, кому ты можешь явить свою доблесть, Арнвид! – С этими словами он пустился бежать и исчез в снежном буране и во мгле.
Улав, стряхнув с себя снег, нырнул под притолоку.
– Что это с Гудмунном?.. – И тут за спиной Арнвида, в темноте, он разглядел плачущую девушку.
– А ну, убирайся отсюда, мерзкая шлюха! – в ярости бросил ей Арнвид. Девушка, согнувшись, шмыгнула мимо мужчин и выскочила из конюшни. Улав притворил за ней дверь.
– Что тут стряслось? – спросил он.
– О… ты, верно, скажешь – ничего особенного, – запальчиво сказал Арнвид. Он повесил на крюк маленький фонарь из бычьего пузыря, стоявший у его ног. Улав увидел: друг страшно взволнован и весь дрожит.
– Ничего, окромя того, что нынче всякий сукин сын, который служит в здешней усадьбе, небось думает: ему-де дозволено глумиться надо мной, потому что… потому что… Я сказал ему: не дело водить баб в конюшни, а Гудмунн мне ответил: мол, лучше б я стерег девичьи стабуры в усадьбе да своих сродственниц.
Улав отвернулся. В темной глубине конюшни слышалось, как, похрустывая, жуют сено и топчутся в стойлах лошади. Та, что стояла ближе всех к Улаву, вытянув шею, зафыркала на него: свет фонаря слабо заиграл в больших темных глазах животного.
– Слышь, что говорю? – снова вскипел Арнвид.
Повернувшись к лошади, Улав не отвечал. Измученный вконец, он чувствовал, как побагровело его лицо от стыда.
– Что скажешь на это? – резко спросил Арнвид.
– А каких слов ты ждешь от меня?.. – тихо ответил Улав. – Ведь теперь дела мои таковы… ну, после ответа Колбейна… Тебя, верно, не удивит, что я послушался твоего совета.
– Моего совета?..
– Совета, что ты дал мне в тот день, когда мы говорили там наверху, в лесу. Ты сказал: когда двое несовершеннолетних обручены своими отцами, никто не имеет права их разлучить; и ежели они согласны с желанием родителей, ничего более не требуется. Они могут жить вместе как венчанные супруги…
– Этого я никогда не говорил…
– Не помню, что ты говорил слово в слово. Однако же я так понял твои речи.
– Мои речи! – взволнованно прошептал Арнвид. – Не думаю, Улав… я считал, я… думал… ты ведь знаешь…
– Нет. Что же ты тогда хотел сказать? – без обиняков спросил Улав; он повернулся уже лицом к Арнвиду. Снедаемый стыдом, Улав ожесточился и вызывающе-упрямо глядел другу прямо в глаза – лицо его горело румянцем.
Но Арнвид, сын Финна, не выдержал взгляда юноши, опустил глаза и тоже залился румянцем. Он не мог выразить словами то, о чем думал в тот раз. Ему было трудно пережить все сызнова. Замешательство и стыд лишили его дара речи. Казалось, он впервые уразумел, как ужасно все это… Ведь он сохранил задушевную дружбу с человеком, обесчестившим дочь его родича… Казалось, прежде он не понимал, сколь оскорбительно и мерзко было это, ибо Улав представлялся ему человеком чести… Он, Арнвид, просто не мог назвать даже бесчестный поступок бесчестным, когда дело касалось Улава.
И даже теперь он не мог поверить – неужто Улав лжет ему?! Тот всегда казался ему самым правдивым человеком на свете. Арнвид ухватился за эту спасительную мысль – словам Улава должно верить. И он, Арнвид, пожалуй, был несправедлив к другу, когда подозревал его нынешним летом… Да, верно, так оно и есть. Ничего недозволенного не было меж этими двумя, даже если Ингунн и Улав проводили летние ночи вместе…
– Я всегда верил тебе, Улав, – сказал он. – Считал, что ты бережешь свою честь…
– Чему ж тогда дивиться, неужто б я стал сидеть сложа руки и терпеливо глядеть, как сыны Туре втаптывают в грязь мою честь и предательски отнимают у меня мои права? – запальчиво сказал Улав, по-прежнему глядя другу прямо в лицо. – И я не желаю возвращаться в родные края, где всякий осмелится глумиться надо мной за глаза только потому, что я позволил этим молодцам обвести себя вокруг пальца. Ты ведь знаешь, они сговорились надуть меня с женитьбой, Колбейн и его родичи, – помнишь, как я получил назад перстень?
Арнвид кивнул. При разделе наследства Колбейн вернул Улаву те сундуки с движимым имуществом, которые Стейнфинн хранил для приемного сына. Среди прочего добра там был и перстень с печаткой, нанизанный на ленту вместе с другими кольцами. И Улаву теперь было невозможно доказать, что когда он в последний раз видел перстень, тот лежал среди собственных драгоценностей Стейнфинна.
– Сдается мне, здесь попрана и честь моего отца, – взволнованно продолжал Улав. – Неужто я дозволю чужим людям презреть его последнюю волю и обеты, кои были даны ему перед смертью!.. А Стейнфинн… Ты ведь слыхал, что он сказал; но он, видно, понимал, бедняга: в одиночку ему не переломить своих спесивых братцев. Неужто столь мало почитают память отца Ингунн и моего отца, лежащих в могилах, что не желают выполнить их заветы и поженить их родных детей, как они велели…
Арнвид долго думал.
– И все же, Улав, – негромко молвил он, – ты более не должен ходить к ней в светелку, чтобы об этом знала вся усадьба, хоть стабур и стоит на отшибе. Видит бог, не следовало мне так долго молчать, но тяжко было вымолвить хотя бы слово об этом. Да и ты ничуть не боялся выказывать мне свое презрение.
