Альрауне. История одного живого существа - Эверс Ганс Гейнц (список книг TXT) 📗
Что же касается англичанки, то она не видела ни одного спокойного дня, – каждую минуту она была готова стать жертвой какой-нибудь новой проделки. На постель ее сыпали чесательный порошок, а однажды пустили даже целую коллекцию блох. То пропадал ключ от ее шкафа, то от комнаты, то вдруг, надевая пальто, она замечала, что все пуговицы и крючки оторваны. То ученицы намазывали ее стул клеем или краской, то в кармане она находила мертвую мышь или голову курицы. И так без конца, – бедная мисс приходила прямо-таки в отчаяние. Начальница производила одно следствие за другим, находила всегда виновных и наказывала. Но никогда среди них не было Альрауне, хотя все были убеждены, что она истинная виновница шалостей. Единственным человеком, который с негодованием отвергал это подозрение, была сама англичанка; она клялась в невиновности девочки и была непоколебима в своей уверенности до того самого дня, когда ушла из пансиона мадемуазель де Винтелен: из этого ада, как она говорила, в котором был только один маленький прелестный ангел. Тайный советник улыбнулся, когда записывал в свою кожаную книгу: «Этот маленький прелестный ангел – Альрауне».
Что касается ее самой, продолжала рассказ фрейлейн Беккер, то она с первого же дня избегала всякого соприкосновения со странным ребенком. Ей это было тем легче, что она занималась почти исключительно с француженками и англичанками, – Альрауне же обучалась только гимнастике и рукоделию. От последнего она отказалась, заметив, что Альрауне не только не интересует это занятие, но что оно ей буквально противно. На уроках же гимнастики, на которых та, между прочим, всегда отличалась, она постоянно делала вид, будто не замечает капризов ребенка. Только один раз, вскоре после приезда Альрауне, она имела с нею небольшое столкновение, причем потерпела поражение, как ей ни больно в этом признаться. Во время перемены она случайно услышала, как Альрауне рассказывала подругам о своем пребывании в монастыре и притом говорила такие ужасные вещи, что она сочла своим долгом вмешаться. Так как она сама воспитывалась в монастыре Sасrе-Соеur в Нанси и поэтому знает, что дело там поставлено превосходно и что монахини – самые невинные существа в мире, то она позвала к себе Альрауне и сделала ей выговор, потребовав, чтобы девочка тотчас же призналась подругам во лжи. Когда же Альрауне категорически отказалась, она сказала, что сама заявит об этом девочкам. В ответ Альрауне выпрямилась во весь рост, молча посмотрела на нее и спокойно заявила: «Если вы это сделаете, я расскажу всем, что у вашей матери молочная лавка».
Она, фрейлейн Беккер, должна сознаться, что была настолько слаба, что поддалась чувству ложного стыда и уступила девочке. В тихом голосе ребенка, добавила она, звучала такая сила, что в ту минуту она совершенно растерялась, оставила Альрауне и ушла в свою комнату, довольная, что не вступила в спор С этим маленьким существом. Впрочем, за то, что она постыдилась своей матери, она была наказана по заслугам: уже на следующий день Альрауне все-таки поведала подругам о молочной, и ей стоило много трудов восстановить свой поколебленный престиж.
Гораздо хуже, однако, чем учительскому персоналу, приходилось подругам Альрауне – в пансионе не было ни одной, которая бы от нее не пострадала. И странно: после каждой новой проделки девочки ее любили сильнее и сильнее. Жертвы ее, правда, всякий раз роптали, но другие были на стороне Альрауне. Фрейлейн Беккер рассказала тайному советнику множество подробностей, и несколько самых ярких случаев он записал в кожаную книгу.
Бланш де Бонвиль вернулась с каникул, которые провела у родственников в Пикардии. Будучи юным пятнадцатилетним существом, она по уши влюбилась в своего родственника, кузена. Она написала ему из Спа, и мальчик ответил по адресу: Б. д. Б., до востребования. Но потом, очевидно, он нашел себе что-нибудь получше – письма не приходили. Альрауне знала, в чем дело, знала и маленькая Луизон. Бланш была, конечно, очень несчастна и плакала целые ночи напролет. Луизон сидела рядом и старалась ее успокоить. Альрауне же заявила, что утешать вовсе не нужно; кузен изменил ей, и Бланш должна умереть от несчастной любви. Это единственное средство доказать изменнику его преступление, всю жизнь будет он мучиться угрызениями совести. Она привела много известных примеров, где возлюбленные поступали именно так. Бланш согласилась умереть, но не знала, как это сделать: несмотря на горе, она была все-таки весела и обладала превосходнейшим аппетитом. Тогда Альрауне заявила, что Бланш должна покончить с собою. Она рекомендовала кинжал или револьвер, – но ни того, ни другого не нашлось. Выпрыгнуть из окна Бланш тоже не соглашалась; не хотела она ни заколоться булавкой от шляпы, ни повеситься. Она соглашалась только отравиться. Альрауне помогла ей. В маленькой аптеке мадемуазель де Винтелен стояла бутылка с лизолем. Луизон стащила ее. Но там, к сожалению, оказалось всего несколько капель, – Луизон пришлось обломить фосфор со спичек из двух коробок. Бланш написала несколько прощальных писем: родителям, начальнице и неверному возлюбленному. Потом выпила лизоль, проглотила спичечные головки, – и то и другое было страшно невкусно. Для верности Альрауне заставила ее проглотить еще три пачки иголок. Сама она, правда, не присутствовала при самоубийстве, а под предлогом необходимости сторожить дверь вышла из комнаты, но предварительно заставила Бланш поклясться на Распятии, что она выполнит все в точности. Маленькая Луизон сидела на кровати подруги, с жалобным плачем подала ей сперва лизоль, потом спичечные головки и, наконец, пачки иголок. Когда же этот тройной яд заставил бедняжку закричать от невыносимой боли, Луизон тоже закричала, выбежала из комнаты и помчалась за начальницей с криком, что Бланш умирает.
Бланш де Бонвиль не умерла, искусный врач дал ей хорошее рвотное – лизоль, фосфор и пачки иголок вышли обратно. Правда, одна из пачек рассыпалась, и полдюжины их застряло в желудке: они стали блуждать по телу и долгие годы напоминали еще маленькой самоубийце о ее первой любви.
Бланш долго пролежала в постели и тяжко страдала: по-видимому, она была сильно наказана. Все жалели ее, ласкали как только могли, исполняли любые ее желания. Но она хотела одного -чтобы не наказывали ее подруг, Альрауне и маленькую Луизон. Она просила и умоляла до тех пор, пока начальница не обещала этого, – и Альрауне поэтому не исключили из пансиона.
Очередь была за Гильдой Альдекерк. Она очень любила берлинские пирожные; их обычно покупали в немецкой кондитерской на площади Ройаль. Она хвасталась, что может съесть двадцать штук, а Альрауне дразнила ее, говоря, что с тридцатью ей ни за что не справиться. Они держали пари: кто проиграет, тот платит за пирожные. Гильда действительно выиграла – но заболела и две недели пролежала в постели. «Обжора! – сказала Альрауне тен-Бринкен. – Так тебе и надо». И все девочки стали называть теперь толстую Гильду обжорой. Та сначала плакала, но потом привыкла к прозвищу и стала наконец самой верной подругой Альрауне, совсем как Бланш де Бонвиль.
Только один раз, по словам фрейлейн Беккер, Альма была наказана и, что всего удивительнее, безусловно несправедливо. Однажды ночью учительница французского языка выскочила в ужасе из своей комнаты, разбудила весь дом криком и заявила, что на перилах ее балкона сидит белое привидение. В комнату зайти никто не решался. Разбудили наконец портье, который, вооружившись огромной дубиной, вошел в комнату. Привидение оказалось Альрауне, которая спокойно сидела там в ночной сорочке и широко раскрытыми глазами смотрела на полнолуние. Как она пробралась туда, добиться от нее было невозможно. Начальница сочла поступок злой проделкой, – только впоследствии выяснилось, что девочка действовала, очевидно, под влиянием луны. Она оказалась лунатичкой. Удивительно то, что Альрауне послушно снесла наказание и очень добросовестно выполнила его: ее заставили после обеда дописать несколько глав из «Телемака». Всякое справедливое наказание, наверное бы, возмутило ее.
