Перед стеной времени - Юнгер Эрнст (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT, .FB2) 📗
Страх – атрибут воспитания. Он возбуждается и раздувается духом ограниченным и властолюбивым, благодаря чему всегда был piece de resistance [67] власть имущих – особенно сейчас, когда боязнь приобрела атмосферный характер.
Сидерическая периодизация
Употребляя слово «атмосферный», мы переходим от человеческих аспектов членения истории на большие отрезки к аспектам сидерическим. С этой точки зрения Земля – небесное тело, периоды жизни которого определяются космогоническими, геологическими и метеорологическими процессами.
Современные космологические теории стремятся построить динамическую модель мира, которая обладала бы невероятной протяженностью, однако при этом сохраняла бы пространственную и временную измеримость. Уже имеются четкие параметры, соответствующие сущности рабочего, одновременно динамической и точной. Немаловажная роль отводится взрыву – как в глобальном, так и в малом, как в отношении начала, так и в отношении конца.
Планета может погибнуть от жары или от холода, а также от энергетического упадка. Концепция тепловой смерти, то есть Большого замерзания вселенной вследствие рассеяния энергии рисует крайне малопривлекательную картину, не отмеченную особой фантазией.
«Эдда» предрекает, что концу света будет предшествовать Фимбульветр, трехлетняя зима, сопровождаемая братоубийственными и междуплеменными войнами:
Рог Хеймдалля разбудит богов, которые объединятся с эйнхериями, то есть со всеми, кто доблестно сражался и погиб на поле брани. Когда они воевали между собой, Один благосклонно наблюдал за этим как за тренировкой, позволяющей укрепить силы перед главным сражением – мировым пожаром. Исполинский ясень, древо жизни, задрожит, радужный мост рухнет, змей Мидгарда выползет на свободу. Битва богов и эйнхериев против великанов и космических чудовищ окончится тем, что Земля сгорит в пламени Сурта, после того как два волка, Сколль и Хати, проглотят солнце и луну. Боги погибнут от яда змея Мидгарда и от ослепительно сверкающего меча Сурта. Здесь, как и в битве олимпийцев против титанов, боги будут рассчитывать на помощь людей, в то время как Земле она не потребуется.
Потом, однако, космос возродится, и из моря встанет молодая Земля, которая скоро будет заново заселена. Мотив нового творения или возрождения неустанно повторяется в мифах и религиях: возникают новые светила, новые боги, новые люди. Покрывало Майи бледнеет, чтобы засиять новым светом. Повествование о подобных событиях охватывает гигантские промежутки времени, так что жизнь Брахмы длится миллиарды человеческих лет.
Общей идеей многих мифов, религий и теорий является представление о том, что вселенная должна омолаживаться. Время от времени космос, как говорили греки, обновляет себя, погружаясь в огонь. Материя теряет прочность и изнашивается. Когда это происходит, никакие повороты и вращения уже не помогают.
В образе вечно крутящегося колеса есть нечто пугающее. К тому же остается неясным, вокруг какой оси оно вращается, или какое тело скрывается под меняющимися одеждами времени. Удовлетворительный ответ на этот вопрос дают только религии, в чем и состоит одна из причин их жизнестойкости. Заключено ли время раз и навсегда между творением и судом, или же сотворенный может высвободиться из него после многих перерождений – и в том, и в другом случае оно имеет границы. Мышление, достигая высших ступеней, соглашается с этим.
Апокалиптические видения сопровождают человека на протяжении всего пути, хотя и воспринимаются им по-разному. Перспектива «конца вещей» может вызывать чувство великого облегчения, освобождения. Все зависит от того, что лежит на другой чаше весов. Как минимум, это отсутствие страха. Для первых христиан то, чего они «в скором времени» ожидали, означало явление Царствия Божия, а в ненаступлении этого события – утрату надежды. Иначе говоря, предстоящий конец света был единственным, что делало жизнь на свете терпимой.
То предчувствие заката, которое развилось в наше время, не имеет никакого противовеса, зато имеет конкретные проявления. Еще в XIX веке значительные умы ощущали: что-то надломилось, грядет нечто ужасное – и это ощущение часто определяло их судьбу. Попытка снова завладеть духовной субстанцией, вернув ее из сказки, мифа или истории, была обречена на провал. Романтические взгляды оказались несостоятельными. Между Ницше и Вагнером речь идет не столько о прошлом или об испытании богов, сколько о будущем.
Взгляд Ницше проникает далеко вперед. К числу философов-классиков он уже не принадлежит. Его мыслительная сила внезапно переходит в поэтическую, словно бы прорвав износившуюся изоляцию, которая имеет импрессионистический характер. «Если исключить, что я decadent, я еще и его противоположность» [69], – пишет Ницше в Eccehomo. Его вхождение в поэтическую сферу можно объяснить тем, что мысли ему уже недостаточно. Однажды Ницше сказал: «Там, где я еще хожу, скоро не сможет ходить никто». Позднее, в Турине, он мог бы заявить: «Там, где я сейчас хожу, у меня нет предшественников». Там царит зримое изобилие, там живут Мидас и Даная.
Механизм конца света описывается по-разному. Многое зависит от темперамента. Геологи-нептунисты придерживались иных представлений, нежели плутонисты, но в том, что касалось конечного результата, больших различий не было. Процесс разрушения, протекающий под землей, например, вследствие разъедания или вымывания почвы, может долго оставаться незаметным. Когда же он заходит достаточно далеко, случается обвал, тектоническая катастрофа. Человек начинает искать виноватых и набрасывается на соломенные чучела.
Те апокалипсические представления, которые возникли в 1910 году в связи с появлением кометы Галлея, имели рационально-астрономический характер, в отличие от спекуляций, издавна сопровождавших любые замеченные человеком космические феномены. Через два года, когда затонул «Титаник», мир испытал потрясение совсем иной, специфической, природы. Светопреставление впервые приняло форму того, что к тому времени стало нам настолько привычным. Конечно, человечество и раньше видело технические катастрофы, такие как обрушение амфитеатра во времена Тиберия. Новизна заключалась в том, что крушение плана приобрело автоматические черты. Гибель гигантского корабля, воспринятая как великая трагедия, как дурное предзнаменование, получила символический смысл. Каждая деталь стала говорящей. Из всех событий новой истории только дело Дрейфуса имеет подобный вес. Участь «Титаника» – кораблекрушение в превосходной степени, а дело Дрейфуса – сфабрикованное дело в превосходной степени. Они были и навсегда останутся моделями нашей техники и нашей политики, хотя с тех пор затонуло немало более крупных кораблей, а несправедливостей свершилось столько, что легче пересчитать песчинки на берегу моря.
Наверное, уже в те годы Шпенглер сформулировал свой тезис: «Падение Западного мира представляет собой ни более ни менее как проблему цивилизации» [70]. С тех пор представление об угрозе технической катастрофы еще прочнее закрепилось в сознании народов и отдельных людей. Число жизней, принесенных в жертву подобным образом, неуклонно росло. Даже коллективные события, такие как войны, гражданские войны и масштабные эксперименты, приобретали форму технических катастроф. Резонно предположить, что эту же форму примет и конец света.
Своеобразие подобных прогнозов заключается в отсутствии противовеса. Точкам зрения, основанным на атеизме или вовсе не имеющим прочной основы, свойственно отсутствие знания, хотя бы предположительного, о другой стороне прогнозируемого события. Разумеется, очень сильно дуновение страха, который высвободился через образ рабочего. Для того чтобы победить такую глубокоукорененную силу, как философия синтоизма, хватило одной диверсии. А фигура рабочего поднимается из каждого пламени, становясь все мощнее. Можно предположить, что в ней скрыты огнеупорные элементы и что в результате отливки она еще не нашла собственных чистых очертаний. На данном этапе она по-прежнему в значительной степени определяется полостью литейной формы.
