Ремесло - Довлатов Сергей Донатович (читать полную версию книги txt) 📗
Дома бытовало всеобъемлющее ругательство – «империалист». Что не так – империалисты виноваты.
Здесь – «агенты КГБ». Все плохое – дело рук госбезопасности. Происки товарища Андропова.
Пожар случился – КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло – под нажимом КГБ. Жена сбежала – не иначе как Андропов ее охмурил. Холода наступили – знаем, откуда ветер дует.
Слов нет, КГБ – зловещая организация. Но и мы порой бываем хороши. И если мы ленивы, глупы и бездарны – Андропов ни при чем. У него своих грехов хватает. А у нас – своих.
Так зачем же нагнетать мистику? Зачем объяснять свои глупости, хитрости и неудачи происками доблестных чекистов? Зачем в благодатной Америке корчить из себя узников Лубянки?!
Это неприлично и смешно.
КГБ здесь вне закона. Пособничество КГБ – судебно наказуемое деяние. Голословное обвинение в пособничестве КГБ – также является наказуемым деянием. А именно – клеветой.
Надеюсь, с этим покончено?
Вы пытались удушить наш еженедельник самыми разными методами. Вы лишили нас рекламы и запугали многих авторов. Вы использовали еще одно средство – заговор молчания. Вы чванливо игнорировали «Зеркало». Притворялись, что его не существует.
Сейчас этот заговор нарушен. Великий немой заговорил. Правда, он заговорил крикливым, истерическим голосом. С неясными витиеватыми формулировками:
«Так называемый еженедельник…» «Сомнительный бульварный листок…» А также – «некий господин из бывших вертухаев…».
И все-таки заговор нарушен. Я считаю, что это маленькая победа демократии. И надеюсь, разговор будет продолжен. Честный и доброжелательный разговор о наших эмигрантских проблемах.
Мы готовы к этому разговору! Готовы ли к нему вы?
К сожалению, наша жизнь пишется без черновиков. Ее нельзя редактировать, вычеркивая отдельные строки. Исправить опечатки будет невозможно.
Уважающий вас Сергей Довлатов
Кухня
Увы, дела в редакции шли не лучшим образом. Боголюбов, конечно, отравлял нам существование. Но и сами мы делали разнообразные глупости.
Отсутствие денег порождало легкую нервозность. Мы начали ссориться.
Баскин, например, постепенно возненавидел Мокера. Он называл его «кипучим бездельником». А ведь Мокер казался поначалу самым энергичным. И деньги раздобыл фактически он.
Наверное, это была вершина его жизнедеятельности. Единственная могучая вспышка предприимчивости и упорства.
После этого Мокер не то чтобы стал лентяем. Но ему категорически претили будничные административные заботы. Он ненавидел счета, бумаги, ведомости, прейскуранты. Реагировал на одно письмо из десяти. При этом забывал наклеивать марки. Его часами дожидались люди, которым Мокер назначил свидание. Короче, Виля был чересчур одухотворенной личностью для простой работы.
Зато целыми днями, куря сигару, говорил по телефону. Разговоры велись по-английски. Содержание их было нам малодоступно. Однако, беседуя, Мокер то и дело принимался хохотать. На этом основании Баскин считал все его разговоры праздными.
Мокер оправдывался:
– Я генерирую идеи…
Баскина раздражало слово «генерирую».
Мокер тоже не жаловал Баскина. Он называл его «товарищем Сталиным». Обвинял в тирании и деспотизме.
...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Баскин и Мокер сильно враждовали. Я пытался быть миротворцем. Я говорил Баскину:
«Эрик! Необходим компромисс. То есть система взаимных уступок ради общего дела».
Он перебивал меня:
«Я знаю, что такое компромисс. Мой компромисс таков. Мокер становится на колени и при всех обещает честно работать. Тогда я его, может быть, и прощу…»
Дроздов, наоборот, работал много и охотно. Он был готов писать на любые темы. В любых существующих жанрах. А главное – с любых позиций.
Случалось мне давать ему на рецензию книги. Дроздов уточнял:
– Похвалить или обругать?
Однажды Баскин заявил:
– Мы обязаны выступить на тему советско-афганского конфликта!
Дроздов заинтересованно приподнялся:
– На чьей стороне?..
...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Лева Дроздов говорил:
«За что все так ненавидят евреев? По-моему, румыны и китайцы еще хуже…»
Ларри Швейцер в редакции появлялся не часто. Первые месяцы вел себя деликатнейшим образом. Казалось, газета его совершенно не интересует. Важно, что она есть. Фигурирует в соответствующих документах. Для чего ему газета, я так и не понял.
Затем он стал более придирчивым. Видимо, у него появились советники и консультанты.
Как-то раз мы давали израильский путевой очерк. Сопроводили его картой Иерусалима.
На следующее утро в редакции появился Швейцер:
– Что вы себе позволяете, ребята? Что это за гнусная антисемитская карта?! Там обозначены крестиками православные церкви.
Баскин сказал:
– Мы не виноваты.
– Кто же виноват? – повысил голос Швейцер.
– Крестоносцы, – ответил Баскин, – они построили в Иерусалиме десятки церквей.
Тогда Ларри Швейцер закричал:
– Пускай ваши засранные крестоносцы издают собственный еженедельник! А мы будем издавать еврейскую газету. Без всяких православных крестов. Этого еще не хватало!
– Ну и мудак! – сказал Баскин.
– Что такое – «нуйм удак»? – внезапно заинтересовался Швейцер.
– Идеалист, романтик, – перевел Виля Мокер…
...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Мой друг Изя Шапиро часто ездил в командировки по Америке. Оказываясь в незнакомом городе, Изя первым делом брал телефонную книгу. Его интересовало, много ли в городе жителей по фамилии Шапиро. Если таковых было много, город Изе нравился. Если мало, Изю охватывала тревога. В одном техасском городке Изя, представляясь хозяину фирмы, сказал:
«Я – Изя Шапиро».
«Что это значит?» – удивился бизнесмен…
И все-таки дело шло. О нас писали крупнейшие американские газеты. Две статьи вышли под одинаковыми заголовками – «Русские идут».
К нам приходили радио– и тележурналисты. Нами интересовались славистские кафедры. Мы давали бесчисленные интервью.
...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Журналист спросил Вилю Мокера:
«На родине вы, очевидно, были диссидентом?»
Мокер ответил:
«Достаточно того, что я был евреем…»
Короче, резонанс мы вызвали довольно бурный.
Наши люди
За год мы обросли целым кругом постоянных внештатных сотрудников. Это были разные, в основном талантливые и симпатичные люди. Платили мы им сущие гроши.
Среди наших авторов выделялся публицист Зарецкий. Когда-то он был известным советским писателем. Выпустил двадцать шесть толстых книг о деятелях науки. Достигнув творческой зрелости, начал писать о гениальном биологе Вавилове. И тут его пригласили в КГБ:
– Разве товарищ публицист не знает, что Вавилов был арестован как шпион? Что он скончался в лагерном бараке? Ах знает и все-таки собирается писать о нем книгу?! Разве мало у нас гениальных людей, которые умерли в собственных постелях?..
– Раз, два и обчелся! – сказал Зарецкий.
Так начались его разногласия с властями. Через год Зарецкий эмигрировал.
Это был талантливый человек с дурным характером. При этом самоуверенный и грубый. Солидные годы и диссидентское прошлое возвышали Зарецкого над его молодыми коллегами.
С Мокером он просто не здоровался. Администратор для Зарецкого был низшим существом.
Разговаривая с Баскиным, он простодушно недоумевал:
