Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗

Ингебьерг, дочь Йона, всегда была рачительной хозяйкой, и это во многом возмещало расточительность мужа, который жил, как заведено у праздной родовитой знати. Но теперь она укрылась в летней клети со своими служанками, и прочие домочадцы ее почти не видели. Она все время о чем-то раздумывала и сокрушалась, никогда не спрашивала ни об усадьбе, ни о жилом доме я часто гневалась, когда кто-либо выводил ее из раздумий. Даже с детьми, которые жили вместе с матерью, была она скупа на слова и ничуть не заботилась о том, каково им живется и что они делают. А ведь прежде, в добрые старые времена, Ингебьерг была нежной матерью, а Стейнфинн, сын Туре, любящим отцом, безмерно гордившимся своими пригожими и здоровыми детьми.

Покуда сыны ее, Халвард и Йон, были еще малы, она часто сажала их к себе на колени и баюкала, приникнув лицом к белокурым макушкам детей, но и тогда все же сидела хмурая, удрученная, погруженная в горестные раздумья. Когда же мальчики подросли, им наскучило в летнем доме с печальной матерью и служанками.

Тура, меньшая дочь, была доброе и красивое дитя. Она разумела, что родители претерпели великую несправедливость и ныне пребывают в горе и тревоге. Потому-то по доброте и любви своей она всячески старалась им угодить. И стала любимицей отца с матерью. Порой, бывало, лицо Стейнфинна чуть светлело, когда он смотрел на младшую дочь. Тура, дочь Стейнфинна, была пухленькая, складная, с точеными ручками и ножками; она рано начала созревать и становиться женственной. Личико у нее было продолговатое, но полное, глаза синие, волосы белокурые; толстые, цвета золотистой пшеницы косы свисали у нее до пояса. Отец гладил ее, бывало, по щеке: «Ты доброе дитя, моя Тура, да благословит тебя господь! Иди к матушке, Тура, посиди с ней, утешь ее!»

Тура шла в клеть и садилась прясть или шить рядом с удрученной горем матерью. И ничего ей не было милее, если Ингебьерг говорила ей наконец: «До чего же ты добра, моя Тура, да охранит тебя господь от всяческого зла, дитя мое!»

Тут из глаз Туры капали слезы – она думала о тяжкой доле родителей и, исполненная праведного гнева, смотрела на сестру. Та никогда не могла усидеть спокойно рядом с матерью, ни одной минутки не могла пробыть в летнем доме без того, чтобы не вывести матушку из терпения своей вечной непоседливостью; в конце концов Ингебьерг всегда просила ее уйти. Тогда Ингунн беззаботно и не испытывая ни малейшего раскаяния выскакивала за дверь и бежала к другим детям, с которыми шумно играла во дворе, – то были Улав и другие мальчики, сыновья челядинцев, живших во Фреттастейне.

Ингунн была самой старшей из детей Стейнфинна и Ингебьерг. Маленькой она казалась чудо какой красавицей. Но ныне люди считали, что она и вполовину не так хороша собой, как ее сестра. Шибко разумна и остра на язык Ингунн тоже не была, а была ни лучше, ни хуже других детей. Но люди по-своему любили Ингунн не меньше, чем ее младшую тихую и пригожую сестру. Дружинники Стейнфинна с каким-то почтением взирали на Туру, но им больше нравилось, когда с ними в большой горнице находилась Ингунн.

Ни во Фреттастейне, ни в ближних поместьях и на хуторах не было маленьких девочек, ее сверстниц. Так что Ингунн приходилось водиться с мальчиками. Она не отставала от них во всех играх и затеях, во всех состязаниях: вместе с ними метала копье и камни, стреляла из лука в цель, играла в лапту, ставила силки в лесу и ловила рыбу в лесном озерце. Но делала она все это несмело, без души, вяло и неловко, готовая в любую минуту все бросить и зареветь, когда мальчишки, бывало, разбушуются или дурно обойдутся с нею во время игры. И все же они мирились с тем, что она повсюду за ними таскалась. Прежде всего она была дочерью Стейнфинна, а, кроме того, Улав, сын Аудуна, желал, чтобы она играла с ними. Улав-то как раз и был заводилой во всех их играх.

Улава, сына Аудуна, любили в усадьбе все – от мала до велика; однако же никому бы в голову не пришло назвать его послушным ребенком. Казалось, этот мальчик никого к себе близко не подпускает, хотя всегда приветлив со всеми; скорее можно было сказать, что он словно витает в облаках, немногословный, по-своему добродушный и услужливый. Он был красив, хотя до того светлокожий и светловолосый, что походил на королька [ 19]; но глаза его не боялись света, а спина не сутулилась, как бывает у таких людей. Зеленовато-синие, хотя и блеклые, глаза Улава открыто смотрели на мир, а голова прямо сидела на стройной, крепкой молочно-белой шее. Кажется, ни солнце, ни ветер не могли обжечь его кожу – на диво упругую, ровную и белую; только летом на его низко посаженном, широком переносье высыпало несколько мелких веснушек. Удивительная бледность Улава была причиной того, что уже в детские годы лицо его казалось чуть холодноватым и неподвижным. Голова его была округлая, а черты лица – правильные. Широко расставленные глаза – большие и красивого разреза, а брови и ресницы такие светлые, что напоминали золотистый солнечный зайчик. Нос был широкий и прямой, но чуть коротковатый, рот – скорее большой, губы же так красиво изогнуты и тверды, что его можно было бы назвать Улавом Прекрасноустым, не будь они столь бледны. Зато волосы были на редкость прекрасны – светлые, они больше отливали серебром, чем золотом; густые, мягкие как шелк и чуть волнистые. Он стригся в кружок, так что волосы закрывали широкий белый лоб, а на шее, пониже затылка, меж двумя резко обозначившимися мышцами виднелась впадинка. Не очень рослый для своих лет, Улав был на вид крупнее, чем на самом деле: ладно скроен, крепок в кости и мускулист, с необычайно маленькими руками и ногами, которые казались очень сильными, потому что запястья и лодыжки были округлыми и крепкими. Он и впрямь был силен и ловок; одерживал верх во всякого рода состязаниях, искусно владел любым оружием, хотя никто его толком не пестовал и не наставлял в ловкости, умении и сноровке. При том, как обстояли дела во Фреттастейне в то время, как он подрастал, Улаву пришлось заботиться о себе самому. Стейнфинн, суливший заменить ему отца, когда брал мальчика к себе, ничего не делал, дабы обучить его тому, что надлежало знать юному отпрыску знатного рода, наследнику изрядного состояния, нареченному Ингунн, дочери Стейнфинна.

Вот как случилось, что Стейнфинн, сын Туре, стал приемным отцом Улава. Однажды летом [ 20], когда Стейнфинн еще пребывал в счастье и благоденствии, ему надобно было ехать на тинг [ 21] в Эйдсиве. Он отправился туда в сопровождении друзей и родичей; с ним были жена и дочь Ингунн, которой в ту пору минуло шесть лет. Родители без памяти любили свою прекрасную дочурку и всюду возили ее с собой.

Здесь, на тинге, встретил Стейнфинн одного человека – Аудуна, сына Инголфа, из Хествикена. Аудун и Стейнфинн спали рядом, когда служили в королевской дружине, и крепко подружились в ту пору, хотя Аудун был старше и совсем иного нрава, нежели Стейнфинн. В те времена Стейнфинн, веселый и болтливый, охотнее всего говорил о самом себе, меж тем как молчун Аудун никогда не упоминал про свои дела.

Весной того самого года [ 22], когда король Хокон отплыл воевать Шотландию, Аудун женился. Он взял в жены датчанку Сесилию, дочь Бьерна, подругу детства королевы Ингебьерг, которая вместе с ней воспитывалась в Риндском монастыре. Когда епископ из Осло захватил невесту юного короля Магнуса и увез к нему в Норвегию, ибо датский король [ 23] нарушил уговор и отказался добровольно послать туда свою родственницу, Сесилия поехала вместе с ней. Поначалу молодая королева изъявляла желание, чтобы девица эта навсегда осталась при ней в подругах, но год спустя фру Ингебьерг, по, всей видимости, передумала и стала всячески усердствовать, дабы поскорее выдать замуж Сесилию. Кое-кто поговаривал, будто так получилось потому, что сам король Магнус частенько любил беседовать с датской девицей, а супруге его это пришлось не по вкусу; другие толковали, будто Сесилия приглянулась юному Алфу [ 24], сыну Эрлинга из Турнберга, но его отец лендерман [ 25] Эрлинг, сын Алфа, не дозволил сыну жениться на иноземке, у коей не было ни угодий, ни знатных родичей в Норвегии. Юный Алф, человек буйного нрава, имел обыкновение добиваться своего, а он пылко любил Сесилию. Тогда-то королева и надумала выдать девушку замуж на сторону, дабы ее не постигла беда.