Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман (бесплатные версии книг .txt) 📗
Переходя к «Сказкам», следует напомнить, что психологические состояния человека (имеются в виду состояния нарушенной психики) Юнг ставил в аналогичную связь с мифологическими и сказочными образами, соотнося индивидуальное бессознательное (бессознательное — как проявление психопатологических состояний) с коллективным бессознательным, сводимым к существованию архетипов, главным из которых является архетип «самости». Познать самого себя — значит обрести свою самость, пройти нравственное усовершенствование, достигнув гармонии через соединение внешнего и внутреннего, через соединение Инь и Ян, преодолев таким образом разорванность между сознательным и бессознательным.
Само название «Сказки» сразу же соединяет нас с мифом. Будучи, однако, сказками литературными, они представляют нам мифологический мир, созданный самим Гессе и связанный с разорванным сознанием их вымышленных героев, с их смятенной психикой, т. е. с потерей ими самих себя. Эта психоаналитическая фантастика предстает у Гессе в символических образах — внешних проявлениях архетипов: странные встречи, происходящие с героями, и являются знаками их самости, к которой должно вернуться, чтобы обрести душевный мир, а значит, — истину и гармонию. В героях сказок борются две ипостаси — тьма и свет, добро и зло, начала звериное и человеческое, физическое и духовное. Это проявляется и во множестве вариаций, цепочек, объединяющих оба полюса, и в виде символов и ассоциаций, заполняющих пространство личности, ее мир. Такие «размноженные» символы и ассоциации составляют содержание не только каждой сказки в отдельности, но образуют совокупность, вариации одной мятущейся души.
Так, например, сказка «Август», не будучи непосредственно «аналитической», чрезвычайно характерна для психологической философии Гессе. Перед героем стоит необходимость мучительного выбора: возможностью быть любимым или любить самому. Связующую символическую роль играет здесь его крестный отец, «сосед» (архетип мудрого старца), вариант сказочного волшебника, наделяющего своего крестника сначала даром быть всеми любимым (как Гофман — крошку Цахеса), а затем — любить самому (весьма умозрительная, искусственная аллегория). Герой более счастлив, любя других, но сознает это, лишь испытав и противоположное состояние. Два полюса соединяются: истина не в том, чтобы мученически любить, терпя унижения, а в преодолении самовлюбленности, в синтезе обоих начал.
В сказке «Странная весть о другой звезде» разрыв между личностью и миром параллелен разрыву между двумя мирами: ужас перед естественным разрушением на первой звезде (ужас перед мировым хаосом) заставляет героя отправиться на другую звезду, где все разрушено неестественным путем — войной. Возвращаясь назад после созерцания еще худшего, он преодолевает хаос как свою оторванность от мира, т. е. преодолевает разорванность в своем сознании, поселяется в деревне и начинает созидательную деятельность (внешний хаос преодолевается через внутреннее осознание его).
Сказка «Череда снов» — цепочка сновиденческих символов — представляет собой прямое толкование сна по фрейдистской системе, постепенное «исполнение желаний», нисхождение к материнскому началу как восстановлению самого себя.
Прямым психоаналитическим символом является сказка «Тяжкий путь»: восхождение в гору, через опасность и отчаяние к совершенству, — это осознание человеком своего «я», скрытого в глубинах бессознательного, путь к гармонии души и Духа.
Все сказки насыщены символикой архетипов: гора — самость, вода — коллективное бессознательное, птица — душа и т. д.
Произведения, вошедшие в сборник 1931 года «Путь внутрь», выбраны самим Гессе и, как он пишет в послесловии к книге, возникли в первые послевоенные годы.
Открывается сборник повестью «Сиддхартха». Возвращая нас к индийской тематике, повесть в то же время является и своеобразным продолжением повести «Демиан», и предварением романа «Игра в бисер».
Главный герой этой прозаической поэмы — тезка исторического Будды, один из «просветленных», идущий к нирване, духовному совершенству индивидуальным путем, — противопоставлен здесь своему другу Говинде, предпочитающему классический, духовно-созерцательный и пассивный путь познания.
То восхождение к истине, которое проделывает Сиддхартха, по существу — даосистское, и в повести нарочито смешиваются индуистские, буддистские и даосистские мотивы. Дорога Сиддхартхи лежит через обмирщение — к святости. Преодолевая круговорот сансары, он проходит разные стадии познания — ученика (брахмачарья), мирянина, подвергаемого всем соблазнам мирской жизни (грихасха), лесного отшельника (ванапрастха) и странствующего монаха, отрекшегося от мира (санъясья).
Сталкивая различные стадии, меняя последовательность их прохождения, Гессе подчеркивает, что каждый должен найти дорогу к истине сам, не повторяя буквально опыта других, даже своего учителя. Так, встретившись с Буддой, Сиддхартха выражает сомнение в возможности научиться высшей мудрости. Нирвана, благодать, достижима только через собственный тяжкий труд, через жизнь среди людей и сознательное, наполненное предшествующим опытом одиночество, т. е. через преодоление земного; преодолеть — познав, а не отказавшись. Достигнутая таким путем свобода есть результат тяжкого выбора, т. е. результат свободной воли. Свобода — это борьба с самим собой за самого себя.
Это внутреннее созидание, самопознание героя и делает повесть «Сиддхартха» притчей о смысле жизни, своеобразным «романом развития» духовно жаждущего послушника, преодолевшего житейские страсти и пришедшего к совершенству, ответив в том числе и на фаустовский вопрос.
Символический характер повести обусловил и ее лиризм и связанную с ним ритмическую организацию. «Сиддхартха» — наиболее поэтическое произведение Гессе, своеобразный антипод поэмы Ницше «Так говорил Заратустра»: возвысившийся над миром человекобог Заратустра и унизившийся до мира Сиддхартха по-разному отвергают его.
Три следующие повести — «Душа ребенка», «Клейн и Вагнер» и «Последнее лето Клингзора» — образуют триаду и традиционно публикуются вместе. Они представляют собой как бы три ступени погружения в себя: темные, запретные движения детской души (в первом рассказе, который психологически автобиографичен) наталкиваются на разумный, нравственный и в данном случае светлый мир взрослых. Конфликт отца и сына, укравшего инжир, ужас ребенка перед разоблачением, саморазоблачение и примирение с отцом — не есть ли мораль этого рассказа (а Гессе во всем моралист), мораль возвращения в мир людей, мечтательное разрешение конфликта в семье самого Гессе? Известен эпизод с его бегством из Маульбронской семинарии: ночь, проведенная в стоге сена, резкое, обидное письмо к отцу, мысли о самоубийстве — все это несмотря на благополучное домашнее существование, но именно и благодаря ему.
«Клейн и Вагнер» — произведение, представляющее совершенно иной способ погружения в себя. Повесть эта — вариация темы двойничества, но уже в его инфернальном преломлении, явно навеянном Гофманом, «Эликсиром сатаны», и осознанном через философию Ницше.
И Ницше, и Шопенгауэр вошли в самую суть мировоззрения Гессе. Если через Шопенгауэра он осмысливал свои ориенталистские религиозно-философские симпатии (эссе «Индийская мудрость»), то фаустианский комплекс раздвоенности предстает у него как ницшеанская антиномия аполлоновского и дионисийского, меняющих местами свет и тьму, добро и зло. Аполлон, светлый и гармоничный, у Ницше «помрачается», становится ложным и иллюзорным, следовательно, дьяволом; в свою очередь трагический Дионис с его культом веселой жестокости, радостью распада и упоением смертью, т. е. со всей его дьяволиадой, выступает как солнце и истина (исторически солнечному Заратустре Ницше придает дионисийские черты). Оба эти элемента соседствуют в каждом художнике, предстают как творческий демонизм, как болезнь духа — «карамазовщина».
Именно в 1919 году выходит сборник статей Гессе о Достоевском — «Взгляд в хаос», где, по существу, карамазовской разорванностью, отказом от сотворенного Творцом мира, т. е. сомнением в вере, борьбой дьявола с Богом в душе человеческой и объясняется мировое безумие.
