Повести и рассказы - Шергин Борис Викторович (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
– Нахвально поступаете. Совесть у вас широка: садись да катись! Пленти мони вери гуд до добра не доведут.
Фатьян становил его:
– Брось, нехорошо. Пых мне-ка слово дал, что барышом поделится.
– А ты спросил бы, дядюшка.
– Совестно.
Гулянье началось на лугу, на берегу, далеко от всякого жилья, чтобы простору было больше. Старухи, старики, женатые мужики, ребята расселись, как в театре, по бревнам, по доскам, по изгородям, по пригоркам. Все знают, что сегодня не в старинных штофниках и сарафанах бабы-девки явятся, а в модных туалетах. Всем известно, что триста «канплектов» продал Пых… Ждать долго, потому что от завода, от слободки, где бабы-девки белятся-румянятся, в туалеты рядятся, до гульбища – версты полторы. День стоял пригожий, но с обеденной поры старики запоглядывали в край моря:
– Теменца заводится…
Заежилась древняя бабка:
– Не быть ли дожжу – вся дрожу.
Погодя старики опять проговорили:
– Гром гремит, путь воде готовит…
Мальчишки, которые с высоких штабелей караулили дорогу, закричали наконец:
– Идут! Идут!
Щеголихи шли рядами: двести девок, сотня баб. Шествие замыкали парни с гармонями. Старики на бревнах запели:
Одночасно весь берег будто цветами расцвел. Разноцветно стало на лугу. Цветасто. Девки как букеты разнопестрые. Бабы будто лампы в абажурах. И что тут величанья, и смотренья, и манежности! У смотрящих стариков в глазах зазеленило. Старухи ахают:
– Глянь-ко, глянь-ко! Этой бы только в погребу сидеть под рогожей, а она как жар-птица!
– Эту бы давно на табак молоть, а она как фрегат под парусами. Сейчас зачнет палить из пушек.
Тут парни зараз в гармони жахнули. Двести девок, сотня баб песню завели; высоко занесли да в пляс пошли. Только и слыхать, что «ух-ух, ух-ух!». Топанье, хлопанье, плесканье, скаканье…
И в те поры дожжинушка ударил, как с горы. Не то что дождь пошел как из ведра, а – бочками, ушатами за поливало. Вдруг гроза-то с моря накатилась.
Разом триста баб и девок караул закричали. Не грозы испугались: гроза не диво. С туалетами заморскими беда стряслась: краска смокла. Краска-та плывет, и ветошь-та ползет. Бабы держат ветошь-ту да визжат, как кошки. За какой лоскут хватятся, тот в руках останется. Во мгновенье вся краса стерялась. Как не бывало туалетов. Смотреть негодно. Эти щеголихи все лохмотье мокрое с себя сбросали в кучу да, как чертовки из болота, ударились бежать.
Кому горе, кому смех! Мужики, как гуси, загоготали. Парни, старики со смеху порвались:
– Ха-ха-ха-ха-а! Вот она, чудовища-а! Европейские модели побежали-и!
Маткам, бабкам не до смеху. За дочками в погоню стелют да ревут:
– Косматки вы, трепалки вы! На всю вселенну срам наделали! Теперь ни в пир, ни в мир, ни в добры люди.
Переведя дух у себя в слободке, умывшись, опамятовавшись, молодицы и девицы решили отсмеять насмешку иноземцу:
– Бабы, девки! Нельзя такого бесчестья простить! Головы не оторвем, дак хоть плюх надаем этому Пыху.
Еще до света учредились они как на битву: с ухватами, с лопатами. Мужики смеялись:
– Маврух в поход собрался… Пропал теперь заграничный Пых. Он ведь сидит и ждет: «Скоро ли де бабы меня трепать придут!»
– Пущай он хоть в утробу материю спрятался, и там добудем! – вопияли женки.
Есть пословица: «Крой да песни пой; наплачешься, когда шить будешь». Пел Пых и у кройки и у шитья. Пел, товар с рук сбываючи. Заплакал в дождик, когда началась суматоха. Бежать на пароход поопасался: бабам нигде не загорожено, а капитан не любит неприятностей. Вместе со своими препозитами Пых залез под пристань. Всю ноченьку осеннюю там тряслись, единым словом меж себя не перещелкнули. А комары их едят.
Одна была отрада: знали, что погрузка тесу кончена и пароход утром отваливает. Решили заскочить на пароход после второго, третьего свистка. Тогда уж бабам Пыха не достать. Только бы проскочить удалось.
Фатьян в своем балагане тоже ни жив ни мертв сидит.
– Вот дак мистер заграничный! Присчитается и мне на орехи. И я с ним в паю буду… Век худых людей бегал, при старости с мазуриком связался! Рук марать не стану барышом грабительским.
– У тебя откуда барыши-то? – спросил Тренька.
– Да ведь половину барыша мне Пых-от посулил!…
– Ох, дядюшка Фатьян! Нет у тебя ума-то с наперсток. Таких, как ты, лесных тетерь, и учат.
– За мою добродетель?!
– За твою дурость, не во гнев будь сказано.
– После дела всяк умен. Уйди с глаз! – рявкнул мастер.
Ночью Фатьян не спал, бродил около палатки. На сердце росла тревога: «Влетит и мне за Пыховы дела…»
Пущего страху нагнал глухой сторож из слободки:
– Здравствуй, гость торговый. Вина штоф отпусти.
– У меня не кабак…
– Табак не надо… А вас бабы убивать придут. Я на гулянье не был, а видел, как они в деревню прибежали. Как есть – банны обдерихи.
Так и сидел Фатьян до свету:
– Убежать бы, да некуда. Укрыться бы, да негде…
На рассвете завел глаза, задремал. И тут же со страхом прянул на ноги. Услышал топот ног и воинственные возгласы:
– В воду посадить еретиков!
Несколько запыхавшихся баб сунулись в Фатьянову палатку:
– Дедко, вчерашний Пых где?
– Голубушки, не знаю. Матушки, ни в чем не виноват.
– Ты смотри, никуда не уезжай. Тех поймаем, до тебя есть дело.
Полотняная дверца захлопнулась. Фатьян, белый как бумага, начал расталкивать Сеньку с Тренькой:
– Вставайте! Убивать нас идут! Где у нас чисты рубахи?! Помрем. Деточки, смерточка напрасная приходит.
Поняв, в чем дело, Сенька бородатый заревел:
– О, не по красу приехали, не на великую добычу. Зачем ты нас в море сбил, седая анафема?
Тренька заорал на обоих:
– Мужики вы или нет? Бежать надо!
– А товар как? – опомнился Фатьян.
– Ведь ты помирать срядился.
– Пережить не уповаю. А своего художества непонимающим людям оставить не желаю, – торжественно сказал Фатьян.
Тренька уважительно поглядел на мастера:
– Одобряю эти слова, дядюшка Фатьян. Возьмем с вами по топору, станем у дверей. Пусть-ко сунутся которые… А ты, Сенька, лети на пристань. Нет ли там благоразумных мужиков?
